Александр Гельман - Наедине со всеми
Андрей. Я тебя не заставлял! Ты сама! Я не заставлял!
Наташа. Ты не заставлял… ты просто был не против. И Алешу ты не заставлял… ты только очень, очень, очень хотел!
Андрей. Это разные вещи… ты всегда путаешь!
Наташа. Я не путаю. Это не разные… это одно. У тебя одно всегда в душе — твое тщеславие, больше у тебя ничего нет. Чтоб всюду говорили: Голубев, Голубев, Голубев! Выше, выше, выше!.. Почему же ты тогда сам не сказал Кузьмину по телефону: «Старик, ты там не встревай, а я тебе жену дам на вечерок?!» Что тебе мешало сказать? У тебя в душе нет ничего, что может помешать! (Вдруг.) Ты тогда слышал голос Кузьмина по телефону? Или не слышал? Отвечай! Слышал?!
Андрей молчит.
Господи, я все эти годы уговаривала себя, что ты тогда не слышал, что ты тогда не знал, куда я пошла. Все было ясно, но я боялась поверить, боялась даже заговорить с тобой об этом!
Пауза.
Не хочу… Я не хочу больше. Не хочу. Я не хочу больше! Я не хочу больше жить!!
Акт второй
Прошло пятнадцать — двадцать минут, то есть столько, сколько в театре длится антракт. Когда декорация освещается, мы застаем следующую мизансцену в спальне Голубевых: всклокоченный, задыхающийся Андрей загораживает Наташе подход к шкафу. Наташа стоит перед ним — бледная, решительная, волосы мокрые, на ней юбка, свитер, в руках — сумка.
Наташа. Отойди!..
Андрей. Нет.
Наташа. Ну отойди! Дай взять…
Андрей. Нет.
Наташа. Ну, что тебе надо?
Андрей. Чтоб мы жили, мне надо… Ты не уйдешь. Я наговорил тебе всяких гадостей… извини. Ты же знаешь, у меня всегда первая реакция идиотская. Но потом я же понимаю. На самом деле, ты не только такая, как я сказал, и я не только такой, как ты сказала. Все и так, и не так. И никуда мы друг от друга не денемся…
Наташа (выкрикивает каждое слово отдельно). Что!., тебе!., надо?!
Андрей. Чтоб ты поставила чайник, мне надо. Попьем чай и ляжем спать… утром встанем пораньше, приберемся и поедем за Алешей…
Наташа. Что?
Андрей. В больницу поедем.
Наташа. Ты только посмей туда явиться. Только посмей!
Андрей. Почему?..
Наташа. Я предупреждаю — если ты явишься, прямо там, при всех расскажу Алеше…все… как ты сделал его инвалидом на всю жизнь!
Андрей. А мне теперь все равно, Наташа. Рассказывай. Пожалуйста. Я на все согласен. Лишь бы быть с вами. Или ты думаешь, я сейчас могу отойти в сторону — в какую сторону? Ты думаешь, я уже совсем без сердца? Ты меня тогда лучше убей, если можешь. Ты для меня сейчас как бог, Наташа. Или ты что хочешь: я покалечил Алешу, а теперь ты покалечишь меня? Ну давай уничтожать друг друга окончательно, давай! Я хочу предложить другое… я считаю, мы сейчас можем жить иначе, чем жили. Как ты захочешь, как ты решишь, как ты велишь. Сейчас ты будешь командовать нашей семьей. Я готов.
Наташа. Дай мне взять, что мне надо!
Андрей. Наташа, нет. Я сейчас говорю очень серьезно. Я первый раз за всю нашу совместную жизнь так ставлю вопрос. Ты никогда от меня таких слов не слышала. Ты могла плакать, кричать, требовать… а я делал по — своему. А теперь я говорю: все будет по — твоему. Пожалуйста, пускай у нас живет твоя мама. Я всегда был против, а теперь говорю: пускай приедет и живет. Я только что, пока ты была в ванной, своей матери звонил… она тоже готова. Выбирай. Я отменяю все свои запреты. Пускай у нас бывает Ольга… со своей компанией. Пожалуйста. Ты хотела собаку, пожалуйста, пускай будет собака. Я сам найду собаку, принесу, буду ее выгуливать…
Наташа. О господи!
Андрей. Я понимаю, я сейчас говорю глупости, мелочи… Но я имею в виду, что все, все будет, как ты захочешь. И по мелочам и не по мелочам. Машину ты когда-то просила переписать на твое имя — пожалуйста. Все, как скажешь. И не когда-то, а вот с этой минуты. Можешь составить… ну, я не знаю… список условий, при которых ты согласна со мной жить. И я все, по пунктикам, все исполню. Будешь только галочки ставить…
Наташа. Замолчи! Какой у тебя гнусный язык… (Передразнивает.) «По пунктикам», «галочки»!
Андрей. Ну извини! При чем здесь язык? Какой уж есть! Но я тебе даю слово: будет все, как ты захочешь!
Наташа. Я хочу, чтоб ты отошел…
Андрей. Наташа, нет.
Наташа поворачивается, решительно направляется к двери.
(Догоняет, останавливает.) Наташа, ты не уйдешь! Давай сделаем так: десять дней… ты даешь мне испытательный срок десять дней. Если через десять дней ты будешь настаивать, я уйду… я исчезну навек! Но ты увидишь… ты убедишься. Ты даже за эти десять дней убедишься. Ну, я прошу тебя — десять дней… десять дней! Хорошо? Мы прожили с тобой двадцать лет, Наташа… а теперь я прошу всего еще десять дней. Всего десять дней! Хорошо? Ну скажи— да. Да, и все. И я ставлю чайник. И ты увидишь. Ну скажи. Ну кивни. Ну улыбнись. Ну, Наташа!
Наташа поворачивается, подходит к столу, берет сигарету.
(Идет за ней.) Наташенька, да? Да? Десять дней? Да?
Наташа щелкает зажигалкой.
Все! Да! То, что ты закурила, принимается за знак согласия! Можно принять за знак согласия? Все, принимаю за знак согласия! И ставлю чайник, да? Ставлю чайник? Все, ставлю чайник! (Выбегает.)
Наташа тут же гасит сигарету, открывает шкаф, быстро забрасывает в сумку необходимые вещи, срывает с вешалки пальто и устремляется к двери. В дверях сталкивается с Андреем.
В чем дело? Мы же договорились — десять дней! Я поставил чайник!
Наташа. Дай мне выйти.
Андрей. Не-ет! Нет! Нет! (Бьет себя кулаком по голове.) Нет! Нет, нет, нет, нет, нет!..
Наташа. Прекрати истерику!
Андрей умолкает.
Разденься!
Снимает шляпу, плащ — бросает на тахту.
Сядь! (Кивнула на кресло.) Андрей смиренно садится.
(Стоя перед ним.) Тебя что волнует — что я ухожу, а ты остаешься в квартире? Можешь не беспокоиться, мне есть где жить с Алешей…
Андрей. Ну при чем это?
Наташа. Я бы здесь все равно не могла. Я буду жить у Олиной мамы, она уехала к сестре в Ленинград, на все лето. Оля дает мне ключ… я с ней говорила, перед твоим приходом. Я предвидела, что ты не уйдешь.
Андрей. Нет.
Наташа. Что — нет?
Андрей. Ты будешь здесь.
Наташа. Я не могу здесь. Я не могу сюда привозить Алешу, я ненавижу эту квартиру и тебя вместе с ней! Я не могу вас видеть рядом…
Андрей. Ну зачем ты? Я знаю, что надо сделать, чтоб все было хорошо.
Наташа. Да ты сам не вынесешь. Я все время буду тебе напоминать. Чуть что.
Андрей. Наташа, я знаю, что надо сделать, чтоб все было нормально.
Наташа. Нормально не может быть.
Андрей. Может.
Наташа. Не может! Это не уладишь… как ты привык все улаживать. Я не могу вас видеть вместе, понимаешь? Я не могу взять и переступить… как будто ничего не случилось. И шагать дальше с тобой под ручку!
Андрей. Наташа, я знаю, что надо сделать, чтоб все было хорошо.
Наташа. Сейчас ничего нельзя сделать.
Андрей. Можно.
Наташа. Нельзя!..
Андрей. Ну тогда убей меня. (Кричит.) Убей меня! Или поверь, что я знаю, что надо сделать, чтоб все было хорошо!
Наташа. Ну, что надо сделать… что ты можешь сделать, господи?
Андрей. Я сейчас все могу, Наташа!
Наташа. Ну что, что?
Андрей. Я уйду с работы.
Наташа. Не поняла!
Андрей. Я с работы уйду! С моей работы. Потому это все плохое в нашей жизни идет от моей работы. Вся гадость, все вранье! А теперь я уйду. Совсем.
Наташа. Ты никогда не уйдешь!
Андрей. Наташа, уйду.
Наташа. Ты?
Андрей. Я! И не просто уйду, а никогда в жизни больше не буду начальником. Ни большим, ни маленьким, никаким. И все будет у нас нормально.
Наташа. Нормально…
Андрей. Да, нормально! Я же знаю, в чем дело, я же понимаю. Мне нельзя… с моим характером — быть начальником. Я не могу, я не умею… я не в состоянии быть и начальником и человеком. У меня не получается, я сейчас это окончательно понял!
Наташа. Сейчас — это когда?
Андрей. Сейчас — это сейчас, вот сейчас. (Поднимается с кресла.) Ты же не знаешь, что со мной происходит… и сейчас и не только сейчас. Я уже несколько лет очень больной человек. Да — да, Наташа, что ты так смотришь? Я очень больной человек. Я не могу точно назвать свою болезнь, но дело доходит до жути. По существу, я сейчас… не совсем нормальный. Всего боюсь. Если я, например, узнаю, что в райкоме или где-то было совещание, а меня не позвали, я уже начинаю нервничать, беспокоиться, переживать. Что бы это значило? Где я допустил промах? Кому не угодил? Я уже теряюсь в догадках, я уже никого не хочу видеть. Вечерами боюсь выключить телефон… вдруг я понадоблюсь, а меня не найдут. Меня должны находить сразу… я должен быть всегда на месте! А в отпуск как я ухожу? Это для меня мука, уйти в отпуск. Я боюсь отсутствовать. Я должен всегда присутствовать! Если бы не ты, я бы вообще в отпуск не ходил. А чем голова моя занята… часами, сутками, месяцами, годами? Это страшно… если бы записать мои мысли. Да там просто нет мыслей. Там кошмар. А как я вечно чего-то жду. Что меня снимут, подсидят. Потому что снять меня могут в любой день… меня в любой день есть за что снять. Я же за двадцать лет ни разу — ни в один год, ни в один квартал, ни в один месяц… нормально, честно план не выполнил. Хоть какой-то, хоть маленький, но мухлеж всегда был. А если буду по правде, оставлю план невыполненным два, три, четыре раза — меня тоже снимут. Если захотят. Чтобы меня снять, требуется только одно — чтоб кто-то этого захотел. Больше ничего не надо. Поэтому я все время что-то делаю, стараюсь, соображаю — чтоб ни у кого не возникало такого желания. Все время слежу, чтоб меня не переехали. Поэтому держусь за Щетинина. Для устойчивости. Все время помню: одному нельзя — сдунут, как перышко. Все время помню: кресел меньше, чем желающих сидеть в них. А что мне снится по ночам? Кто мне снится, ты знаешь? Мне все время снится Щетинин. Щетинин на работе, Щетинин по телефону, Щетинин дома, Щетинин во сне… будто на свете не один Щетинин, а тысяча Щетининых. Щетинин сидит не у себя в кабинете, а у меня в голове… У него кресло, у него стол, у него кровать у меня в голове! А когда я бываю собой доволен? Когда мной доволен Щетинин. А когда Щетинин бывает мной доволен? Когда во имя процветания треста я иду на какую-нибудь авантюру, но при этом его не замешиваю, беру все на себя. Тогда он просто от меня в восторге. И я тогда тоже сияю, дурачок. А как я курить бросил? Ведь сколько раз бросал — и не мог. Воли не хватало. А тут Щетинин бросил курить, и сразу воля нашлась, не курю уже год! Ему не нравилось, что на совещаниях дымят, и я подал пример. Теперь все бросили, у нас трест некурящих! А как я вообще к себе отношусь? Ты меня часто упрекаешь: я без чести, я без совести, я без жалости. Это неправда. У меня все есть, Наташенька, и честь, и совесть, и доброта… весь набор. Но это именно набор, как бывает набор инструментов. Надо быть умным — я умный, надо быть дураком — я дурак, надо быть слепым — я слепой, надо быть глухим — я глухой. Я могу быть любым, всяким, каким надо! Что требуется, то вытаскиваю из души. В зависимости!.. Ради дела… ради дела! Я же радуюсь, когда мне удается обмануть, схитрить. Радуюсь! Я же тогда, в тот вечер, пошел к Никитиной на новоселье в прекрасном настроении — дело сделал, липовых двадцать тысяч выбил, закрыл квартал! Спихнем недостроенный объект и идем в ресторан праздновать победу! Я же считаю дурачками, идиотиками людей, которые упираются, не хотят, сопротивляются. Я же считаю, что они не просто так — у них своя выгода. Мне выгодно врать, а им выгодно правду говорить! Я же в душе убежден, что все люди — хитрые, а кто не хитрый— тот дурак! Почему я Вадима, Олиного мужа, не люблю? Он делает, как я ему велю, но морщится, не хочет, душа не принимает. А я хочу, чтоб он был, как я. И я этого добиваюсь и, похоже, скоро добьюсь! Чтоб был, как я, раз работает со мной! А я, вот он я… портрет начальника, который закрыл квартал!.. А как я к тебе отношусь?
