Эрик-Эмманюэль Шмитт - Гость
Сударь, сударь, спасите меня, умоляю! За мной гонятся, спасите! (Он играет превосходно.) Вон они, уже там… (Подбегает к окну.) Гестапо! Они меня видели. Заходят в дом! (Снова падает на колени.) Спасите, не выдавайте меня!
ФРЕЙД (на минуту захваченный игрой). Гестапо?
НЕЗНАКОМЕЦ (преувеличенно театрально). Спрячьте, о, спрячьте меня!
ФРЕЙД (спохватившись, отталкивает НЕЗНАКОМЦА). Прекратите!
НЕЗНАКОМЕЦ (обрывая игру). Вам не жалко несчастную жертву?
ФРЕЙД. Вы никакая не жертва, а паяц!
НЕЗНАКОМЕЦ встает.
НЕЗНАКОМЕЦ. Вы сами захотели, чтобы я чего-нибудь вам наплел.
ФРЕЙД (овладев собой, уверенным тоном). Ну вот что, я вижу два возможных объяснения тому, зачем вы сюда явились: вы либо вор, либо больной. В первом случае, вам здесь нечего делать — ваши коллеги из гестапо уже выгребли все подчистую. Во втором же…
НЕЗНАКОМЕЦ. А третьего вы не допускаете?
ФРЕЙД. Вы не больной?
НЕЗНАКОМЕЦ (его коробит это слово). Больной! Какое мерзкое слово — законная лазейка для смерти.
ФРЕЙД. Если вы не больной, то чего ради пришли ко мне?
НЕЗНАКОМЕЦ (фальшиво). Мало ли что еще могло меня привести: любопытство, восхищение.
ФРЕЙД (пожимает плечами). Так говорят все мои больные!
НЕЗНАКОМЕЦ (фальшиво). Может быть, я пришел по поводу одного знакомого…
ФРЕЙД. Вот-вот, а потом так…
НЕЗНАКОМЕЦ (с досадой). Хорошо… предположим, я сам нуждаюсь в вашей помощи… что вы мне можете посоветовать?
ФРЕЙД. Записаться на прием! (Подталкивает НЕЗНАКОМЦА к двери.) Всего хорошего, сударь, мы выберем время, которое устроит нас обоих, и увидимся через несколько дней.
НЕЗНАКОМЕЦ (упирается). Невозможно. Завтра меня тут уже не будет, а через пару месяцев не будет и вас.
ФРЕЙД. Как вы сказали?..
НЕЗНАКОМЕЦ. Вы поедете в Париж, к принцессе Бонапарт… потом в Лондон, в Мерсфилд-Гарденс, если мне не изменяет память…
ФРЕЙД. Мерсфилд-Гарденс?.. С чего это вам вздумалось… у меня и в мыслях такого нет…
НЕЗНАКОМЕЦ. Точно вам говорю! Да не беспокойтесь, все будет хорошо. Вас примут с почетом, лондонская весна придется вам по душе, вы закончите свою книгу о Моисее.
ФРЕЙД. Вы, я вижу, читаете научную прессу.
НЕЗНАКОМЕЦ. Как там она у вас будет называться? «Моисей и монотеизм»? Не стану говорить, какого я о ней мнения.
ФРЕЙД (перебивает). Я еще не придумал название! (Повторяет про себя, обдумывая предложение НЕЗНАКОМЦА.) «Моисей и монотеизм»… а что, неплохо… вполне в духе… Вы интересуетесь психоанализом?
НЕЗНАКОМЕЦ. Скорее лично вами.
ФРЕЙД. Кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ (продолжая прерванную тему). Но, что самое странное, вы будете жалеть о Вене.
ФРЕЙД (резко). Ну уж нет!
НЕЗНАКОМЕЦ. Плод распробуешь хорошенько, только когда съешь. К тому же вы из тех людей, которым доступен лишь потерянный рай. Да-да, вы будете жалеть о Вене… Уже жалеете — могли бы уехать месяц назад, а все не едете.
ФРЕЙД. Просто я надеялся на лучшее. Думал, все уладится.
НЕЗНАКОМЕЦ. Просто вам жаль расстаться с Веной. Здесь, по аллеям Пратера, вы бегали в коротеньких штанишках, в здешних кофейнях излагали свои первые теории, здесь, по набережным Дуная, гуляли в обнимку со своей первой любовью, а потом чуть не утопились в ласковых дунайских волнах… В Вене остается ваша молодость. А в Лондоне ждет старость. (Прибавляет скороговоркой, словно сам себе.) И все же я вам завидую…
ФРЕЙД. Скажите, кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ. Вы не поверите.
ФРЕЙД (желая покончить с раздражающей неопределенностью). В таком случае уходите!
НЕЗНАКОМЕЦ. До чего же вы устали от людей, что так спешите отделаться от меня. Я думал, вы более внимательны к пациентам, доктор Фрейд. Выставляете меня вон! Разве можно так обращаться с невротиком? Может быть, вы — его последняя надежда. Что, если я сейчас пойду и брошусь под машину?
На ФРЕЙДА речи гостя произвели сильное впечатление, он опускается на диван.
ФРЕЙД. Вы пришли не вовремя, нынче вечером нет никакого доктора Фрейда… Лечить людей… Думаете, если я лечу других, то не могу страдать сам? Иной раз меня разбирает зло на тех, кого я спас, мне-то никто не поможет, я один со своим горем…
НЕЗНАКОМЕЦ. Она вернется.
ФРЕЙД вопросительно поднимает голову.
АННА. Ее долго не продержат. Никто им не позволит, и они это прекрасно знают. Она скоро вернется, и вы прижмете ее к груди с щемящим чувством, больше похожим на отчаяние, чем на счастье, — вот когда понимаешь, что жизнь держится на тонкой ниточке, и на этот раз она не оборвалась… эта хрупкость дает силы любить…
ФРЕЙД. Кто вы?
НЕЗНАКОМЕЦ. Когда вы вот такой, как сейчас, очень хочется признаться.
Порывается погладить ФРЕЙДА по голове. Тот, удивленный, внезапно принимает решение. Пружинисто встает. В нем просыпается врач.
ФРЕЙД. Вам нужна моя помощь?
НЕЗНАКОМЕЦ (с оттенком удивления). Да. То есть нет. То есть… Мне показалось… э, смешно подумать… пустые надежды… По правде говоря, сильно сомневаюсь…
ФРЕЙД…что я смогу вам помочь. Ну, конечно! (Привычно воодушевляясь.) Каждый считает себя уникальным, наука же утверждает обратное. Я займусь вами — все равно остается только ждать до утра. (Смотрит в лицо НЕЗНАКОМЦУ.) Странно, почему-то вы не вызываете во мне особой жалости.
НЕЗНАКОМЕЦ. И правильно.
ФРЕЙД (потирая руки). Ну что ж. Приступим. (Заметно оживляется.) Ложитесь сюда. (Указывает на диван. НЕЗНАКОМЕЦ укладывается.) Ваше имя?
НЕЗНАКОМЕЦ. Настоящее?
ФРЕЙД. Таков порядок. (Терпеливо.) Назовите свое имя. Имя вашего отца.
НЕЗНАКОМЕЦ. У меня нет отца.
ФРЕЙД. Но вас же как-то зовут.
НЕЗНАКОМЕЦ. Никто меня не зовет.
ФРЕЙД (раздраженно). Вы мне не доверяете?
НЕЗНАКОМЕЦ. Это вы мне не верите!
ФРЕЙД. Ну хорошо, попробуем по-другому. Расскажите мне свой сон… самый последний.
НЕЗНАКОМЕЦ. Я не вижу снов.
ФРЕЙД (ставит диагноз). Блокировка памяти — случай серьезный, но классический. Тогда просто расскажите что-нибудь.
НЕЗНАКОМЕЦ. Все равно что?
ФРЕЙД. Что угодно.
НЕЗНАКОМЕЦ пристально смотрит на ФРЕЙДА, как будто заглядывает ему в самую душу и подпитывается его внутренней энергией, прежде чем заговорить.
НЕЗНАКОМЕЦ. Когда я был маленький, на меня каждый день глядело яркое солнце с безоблачного неба, надо мной щебетали добрые нянюшки, их приоткрытая грудь сладко пахнет ванилью.
И вот однажды утром, когда мне было пять лет, я сидел на полу в пустой кухне. Это была просторная комната, вся мебель в ней жалась по стенам, словно в страхе отступила от пустой середины, по которой во все стороны разбегались косые красные и белые пли-точные дорожки. Я любил болтаться на кухне, ползать на четвереньках под ногами у прислуги, перехватить иной раз что-нибудь вкусненькое: ломтик колбасы или крошки от пирога… Почему в тот день там никого не было? Не знаю, это взрослый вопрос, тогда я об этом не задумывался, помню только, что сидел один посреди жгуче-красных и водянисто-белых узоров.
В цветных клеточках таился причудливый мир; это только взрослые видят под ногами просто пол, для ребенка каждая плитка живет сама по себе. На одной получается из бороздок и пятен дракон с разинутой пастью, на другой — цепочка монахов в капюшонах, на третьей — чье-то лицо, прижатое к забрызганному грязью стеклу, на четвертой — что-то еще… Кухня была целой вселенной, с которой соприкасалось множество других вселенных, готовых вырваться из тесных квадратов. И я вдруг закричал. Сам не знаю зачем. Наверное, чтобы услышать собственный голос или позвать хоть кого-нибудь. Но мне никто не ответил.
ФРЕЙД слушает с нарастающим изумлением.
Пол стал плоским и безликим. Печка спала крепким сном. Плита, на которой обычно всегда пыхтела кастрюля, казалась мертвой.
ФРЕЙД с отрешенным видом, словно вглядываясь в память, шевелит губами вместе с НЕЗНАКОМЦЕМ.
Я кричал и кричал… Мой крик поднимался на верхние этажи, метался в пустых комнатах, где некому было его услышать.
ФРЕЙД (продолжает, как будто знает все наперед). Крик облетал весь дом и возвращался ко мне эхом, от которого пустота казалась еще оглушительнее.
НЕЗНАКОМЕЦ (подхватывает). Кухня вдруг сделалась какой-то чужой: свежевымытый пол, мебель и то, как она расставлена, — все стало чужим и странным.
ФРЕЙД. Я почувствовал себя отделенным от мира. И тогда я подумал…
ФРЕЙД и НЕЗНАКОМЕЦ (синхронно). «Вот это — я. Я — Зигмунд Фрейд, мне пять лет, и я навсегда запомню эту минуту».
