Джон Осборн - Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер
Арчи. А, опять про женские ножки! (Обращаясь ко всем.) Стерн[17] называл это — «оседлать свою кобылу». Кажется, Стерн. Или Джордж Роби?[18] А? Привет, дорогая, какой приятный сюрприз. (Целует Джин.) Я без очков. Подумал, что пришел налоговый инспектор. А ведь мы от него давно избавились. Как ты, ничего?
Джин. Спасибо. Немного перебрала джина, пока тебя ждала.
Арчи. Ладно, через минуту сможешь выпить еще. Ты, надеюсь, гостиницу не заказывала, не сделала такой благородной глупости?
Джин. Нет, но…
Арчи. И чудесно. Сегодня я сплю один. Поясница разламывается. Ты с Фебой устроишься у меня в комнате, а я прикорну на диванчике. Сейчас на лестнице имел разговор с нашим цветным соседом.
Феба. Он студент.
Арчи. Ничего подобного. Он танцует в балете.
Феба (удивленно). Да что ты!? (К Джин.) Здоровенный детина.
Арчи. У них двухнедельные гастроли в Зимнем саду.
Билли. Танцует в балете!
Арчи. Он мне сказал, что у них сквозняки шляпы гоняют по залу. (После паузы продолжает с видом знатока.) Они не все такие темные, я видел двоих в автобусе, когда вчера возвращался. Болтали всю дорогу, а пассажиры слушали. Я встал, чтобы сойти, и тут какая-то баба заорала: «Я двух сыновей на войне потеряла ради таких, как вы!» Мне показалось, что Сна про меня, я оглянулся, а она дубасит их зонтиком, как сумасшедшая.
Билли. Не люблю, когда мужчина в балете танцует.
Арчи. Я как-то работал в труппе с двумя танцорами. И, куда бы мы ни приехали, в понедельник какая-нибудь женщина подавала жалобу, что у них слишком все выпирает. Куда бы ни приехали. Каждый понедельник. Уверен, это была одна и та же. Я ее прозвал «маркитантка». Так. Что тут у нас? Посмотрим. (Копается в сумке, шарит по карманам.)
Билли. Тебе телеграмма.
Феба. Тебе не кажется, она немного осунулась?
Арчи. По-моему, хорошо выглядит. Нужно еще выпить, только и всего.
Билли (начинает уставать, раздражается). Телеграмма пришла на твое имя!
Арчи. Куда же ты ходил, старый гуляка?
Билли. Никуда! Сидел дома, разговаривал с Джин.
Арчи. Если ты устал, то, по-моему, самое время идти в постель.
Билли. Я не устал, я еще тебя пересижу!
Арчи (берет телеграмму). Зачем вы ему давали этот зверский джин? Он сейчас заведет свои проповеди. Кредитор. Подождет. (Бросает телеграмму на стол.) Пора бы им поумнеть. А у меня тоже джин и дюбонне. Старушка Феба любит его, верно? Она себе кажется большой аристократкой, когда его пьет.
Феба. Люблю. Мне нравится. Я чистый джин пить не умею, не то что он. (К Арчи.) А чего ради, собственно? В театре что-нибудь не так?
Арчи. В театре все не так. В понедельник в вале сидело шестьдесят тихих юных потаскушек, сегодня около двух сотен тихих юных потаскушек. И если в понедельник даст бог начать выступления в Вест Хартлпуле, то, по самым скромным подсчетам, там будет не более тридцати свирепых работяг, но сегодня мне не хочется думать об этом.
Феба. Ох, Арчи!
Арчи. Так что давай налей себе дюбонне, дорогая, и не надо эмоций. Джин, это тебе. Билли, пробудись!
Билли. Я не сплю!
Арчи. Тогда не кричи. Ты не в рекламе. Бери стакан.
Билли. Хватит с меня этого пойла.
Арчи. Уж не хочешь ли ты прочесть нам проповедь?
Билли. Я устал.
Арчи. Ну, это уже лучше, выпей — и в постельку.
Билли. Я еще газеты не прочитал.
Арчи. Если ты выиграл на скачках, прочтешь утром.
Билли. Я не желаю опускаться, глядя на вас. Я хочу знать, что происходит в мире.
Арчи. Еще бы, ты так хорошо информирован. (Остальным.) Он очень начитан для невежды актера.
Билли. Я не невежда.
Арчи. Нет, невежда, а сейчас не спорь и выпей. У меня праздник.
Билли. Праздник! Что же ты празднуешь?
Арчи. Начинается.
Билли (встает). Да у тебя нет ничего за душой. И как бог свят, еще до рождества тебя потащат в суд по случаю банкротства, и хорошо, если в тюрьму не засадят.
Феба. Отведи его спать, Арчи. Он переутомился.
Арчи. Иди спать. Ты переутомился.
Билли. Я не переутомился. Просто мне не нравится, что еще кто-то из. нашей семьи сядет за решетку.
Феба. Не волнуйтесь, папа. Вы слишком много выпили.
Билли. Да вы бы давно под столом лежали, если бы я захотел вас перепить.
Арчи. О боже, сейчас начнется проповедь.
Билли. Я на завтрак брал полбутылки коньяка три звездочки…
Арчи. И фунт бифштекса, и парочку девиц из хора. Он и не то расскажет, были бы слушатели.
Билли (яростно). Девицы из хора — это по твоей части!
Арчи. Кто откажется окорочками закусить?
Билли. Я знаю, на что ты намекаешь.
Арчи. Не горячись, папа. Поляков разбудишь.
Билли. Не поминай при мне это кошачье отродье! Один британец стоил дюжины таких. В былые времена. Сейчас что-то не похоже.
Арчи. Ну ладно, ладно, не порть вечер.
Билли. Я в жизни за все плачу сам, а ты о себе этого не скажешь. Между прочим, я окончил одну из лучших школ в Англии.
Арчи. Она дала миру одного фельдмаршала с профашистскими взглядами, одного католического поэта, вскорости свихнувшегося, и Арчи Райса.
Билли. Ты знаешь, что обо мне сказал Джеймс Эгейт?[19]
Арчи. Конечно, что ты и миссис Пат Кембл лучше всех умели изображать женщин.
Билли. Ты прекрасно помнишь, что он сказал.
Арчи (по долгому опыту он знает, когда надо остановиться, и начинает осторожно смягчать ситуацию). Все мы знаем, что он сказал, и каждое слово — чистая правда.
Билли бросает на него испепеляющий взгляд и хватает свой стакан.
Итак, как я уже говорил, пока мой старый невежда отец не перебил меня…
Билли. Мне совсем не стыдно, что я старый артист. Ты и таким не станешь. Ты даже не знаешь, что это значит!
Феба. Папа, идите спать, вы уже всем надоели!
Билли. Чтобы быть комическим артистом, нужно быть личностью. Нужно что-то собою представлять!
Арчи. Итак, поводом для сегодняшнего маленького торжества послужил тот факт, что завтра, вернее, уже сегодня, исполнилась двадцатая годовщина.
Феба. Двадцатая годовщина? Годовщина — чего?
Арчи. Двадцатая годовщина с того дня, как я не плачу подоходного налога. Последний раз я это сделал в тысяча девятьсот тридцать шестом году.
Билли. Они до тебя доберутся, их не проведешь. Вот увидишь!
Арчи. Хорошо, дорогой, проповедь о страшном суде прочтешь позже. Мне кажется, это очень серьезное достижение, и я заслуживаю за него поощрения. (К Джип.) Как ты думаешь, заслужил твой старик поощрения?
Джин. Я не пойму, как ты все же заплатил налог в тысяча девятьсот тридцать шестом?
Арчи. Осечка вышла. Застрял в больнице с двусторонней грыжей. Тоже не очень приятная штука. Сложнейшая операция. Я даже думал, что все мои планы на будущее останутся без применения… Но это уже из другой оперы. Когда-нибудь расскажу. И вот лежу я на спине и размышляю, может ли кружка пива примирить человека с жизнью, как вдруг из-за ширмы появляются двое в котелках и плащах. Тут-то Арчи и споткнулся. Правда, единожды. Со всяким бывает. Должно быть санитарка выдала. Она все рассказывала, какая она набожная, — наверняка она и выдала меня. Я в ту пору таскался с драматической труппой, играл в «Повести о двух городах». И я ей рассказал об этом. А она: «Да, кажется, я слышала…» (К Билли.) Эта леди была ирландка. «Повесть о двух городах» — это не про Содом и Гоморру?
Джин улыбается. Билли и Феба не слушают.
Арчи. Дама в ложе смеялась сегодня, когда я так сострил.
Феба. Джин с Грэмом поссорилась.
Арчи. Правда? Прости. Не спросил, нехорошо. Прости меня. Боюсь, я уже вполне набрался. (Оглядывается.) Да и все вы, пожалуй. Уж ты-то точно.
Феба. Опа разорвала помолвку.
Арчи. Неужели? Мне почему-то казалось, что помолвка слишком буржуазная штука для вас, интеллектуалов. Эдак ты скоро обзаведешься мотоциклом с коляской.
Феба. Не смейся над ней, Арчи. Не будь жестоким. Видишь, она огорчена.
