Дэйл Вассерман - Полёт над кукушкиным гнездом

ЧЕЗВИК. Вот сказанула — это и я сам вижу. Какие лекарства-то?

ФЛИНН /кокетливо/. А вы их проглотите, мистер Чезвик, и все. Ну, ради меня!

ЧЕЗВИК. Ты мне зубы-то не заговаривай, я ведь только хочу знать, черт бы вас всех!..

РЭТЧЕД /кладя руку ему на плечо/. Все в порядке, Чарльз. Можете не волноваться.

ЧЕЗВИК. Что значит — можете не волноваться?!

РЭТЧЕД. А то, что можете их не принимать,

ЧЕЗВИК /сбитый с толку/. Могу? Ну-у… Тогда, значит, о'кей! /Берет пилюли стакан воды, проглатывает их и запивает./

Входит МАРТИНИ, низкорослый итальянец, веселый, живой, приплясывая и сверкая глазами; исчезает в туалете и почти тотчас вновь появляется./

РЭТЧЕД. Доброе утро, мистер Мартини.

МАРТИНИ /не обращаясь ни к кому/. Привет! /Подходит к Сестре Флинн и проглатывает пилюли. Затем, как и Чезвик, присоединяется к Хардингу я Билли, уже сидящим за карточным столом./

Входит РАКЛИ, подталкиваемый УИЛЬЯМСОМ, и, волоча ноги, идет по сцене. Сознание покинуло это могучее тело, и лицо Ракли ничего не выражает, глаза пустые, голова наголо обрита.

РЭТЧЕД /приветливо/. Мистер Ракли…

РАКЛИ /приостанавливается, губы его долго шевелятся, прежде чем он с трудом выдавливает из себя/. К-к-к ч-черту в-всех! /Пятится к стене, словно притянутый резиновым ремнем, и, раскинув руки, застывает, как распятый./

РЭТЧЕД /заглянув в блокнот и оторвав листок/. Уильямс, у нас сегодня новенький. Я прошу вас встретить его в приемной.

УИЛЬЯМС /беря у нее листок/. Слушаюсь, мисс Рэтчед.

РЭТЧЕД. Мисс Флинн, я пошла в комнату для персонала. /К пациентам./ Ведите себя пристойно, мальчики. /Выходит./

ЧЕЗВИК /передразнивая/. "Ведите себя пристойно, мальчики", А мы можем иначе?

Дверь из туалета распахивается, и оттуда выскакивают ВОЖДЬ БРОМДЕН, спасаясь от Уоррена, который преследует его, размахивая электрической бритвой с длинным болтающимся шнуром.

УОРРЕН. А ну, вернись, чертов краснокожий! Не нравится тебе, да?

Поднимает руку и сует под самый нос Вождю жужжащую бритву; ВОЖДЬ делает шаг назад, падает в качалку и застывает, съежившись от страха.

М-м… а мне не нравится, как ты на меня глядишь.

Вытаскивает из кармана резиновый жгут, ловко обматывает им грудь Вождя и сцепляет концы жгута за спинкой качалки.

Точненько. Так-то оно будет лучше.

СЕСТРА ФЛИНН проходит через, сцену с подносиком, на котором лежат медикаменты, подходит к Скэнлону и ставит подносик на столик рядом с ним.

СКЭНЛОН /возмущенно отодвигая подносик подальше от своей коробки/. Эй, вы, поосторожнее!

ФЛИНН. Да я же ничего не сделала, ничего!

УОРРЕН /осклабясь/. Помочь тебе, лапочка?

ФЛИНН /сухо/. Нет, благодарю вас. Мне помощи не требуется.

УОРРЕН, хихикая, уходит. СЕСТРА ФЛИНН забирает свой подносик и быстро исчезает.

ХАРДИНГ. Вам сдавать, Мартини.

МАРТИНИ, Чего? Ах да, поехали, значит! /Энергично принимается сдавать, сбрасывая карты также слева от себя несуществующему игроку,/

ЧЕЗВИК. Эй, прекрати!

МАРТИНИ. В чем дело?

ЧЕЗВИК. Там же никого нет.

МАРТИНИ /взглянув налево/. А я его вижу.

ЧЕЗВИК. Да ведь нас только четверо.

МАРТИНИ /с сомнением/. Да-а? /Сгребает карты и начинает снова их сдавать, на этот раз сбрасывая лишние карты справа от себя,/

ХАРДИНГ. Мартини, перестанете вы галлюцинировать или нет? О господи, давайте сюда карты! /Вырывает у него карты и принимается сам сдавать./

ЧЕЗВИК /Внезапно захихикав/. Хи-хи-хи!

БИЛЛИ, Ч-что т-тут смешного?

ЧЕЗВИК, Да эта пичужка сестричка. Я вспомнил, как впервой увидел голую девчонку. Мне, понимаешь, восемь лет тогда было, я сидел на дереве и заглядывал в окошко ее спальни. А она раздевалась. И вот как дошла до трусов, я… я… /Пока он тянет, БИЛЛИ встает и направляется к книге записей. /

ХАРДИНГ /не поворачивая головы/. Правильно, Билли, запиши это.

БИЛЛИ. Ну, т-так мы ж-же обязаны.

ЧЕЗВИК. Точно, Тебе за это золотую медаль дадут.

БИЛЛИ. вы ж-е пиш-шете все, ч-что я говорю.

ЧЕЗВИК. Угу, я еще напишу, что ты делаешь!

ХАРДИНГ. Да прекратите вы оба.

РАМИ /встрепенувшись/. К ч-черту вс-сех!

ХАРДИНГ. О, господи боже мой, настоящий сумасшедший дом! /Поднимаясь из-за столика./ Дорогие коллеги-психи. Я, президент Совета пациентов, Дэйл Хардинг, объявляю молчание на десять секунд — десять секунд благостной терапевтической тишины.

Сжимает руки и склоняет голову. Тишину тотчас разрывает звонкий нахальный голос, и дверь в помещение распахивается.

МАКМЭРФИ /еще за сценой/ … Ошибаешься, приятель: вовсе я не должен делать то, и вовсе я не должен делать это. И вообще, катись ты от меня подальше, а не то я сейчас…

Появляется спиной к зрителям в боевой позе; за ним следует УИЛЬЯМС раскрасневшийся, злой, раздосадованный.

Внезапно МАКМЭРФИ осознает, где он находится, и замечает уставившихся на него больных.

Здрасьте, братцы! Отличный осенний денек!

Присмотримся к Макмэрфи. Лохматый, с длинными баками. Жесткое лицо — потрепанное, со шрамами на носу и на скулах. На нем. темное кепи, старая коричневой кожи куртка, выцветшие белесые джинсы. На ногах — грубые сапоги со стальным ободком у каблука. Ведет себя открыто, раскованно, что особенно бросается в глаза в этом окружении. Засунув большие пальцы за пояс, он распрямляется и хохочет. Смех его льется свободно, громко — больные смотрят на него, раскрыв рот.

Черт побери, что это у вас у всех такой похоронный вид!

УИЛЬЯМС. Послушайте, мистер…

МАКМЭРФИ. А ты, парень, отойди от меня, дай же мне наконец осмотреться в моем новом жилье, слышишь? Какого черта, я же до сих пор еще ни разу не был в Институте психологии! /Шагнув к больным, в то время как Уильямс направляется в дежурку./ Меня зовут Макмэрфи, братцы, и я помешан на картах. /Покосившись на игроков./ Во что это вы тут играете? В преферанс? Ребята, да у вас что же, и карт хороших нет? Ну, ничего, сейчас мы это дело поправим. Я на всякий случай прихватил тут свои. /Достает карты и раздает игрокам./ Что ни карта — картиночка, и неплохая, а?

У больных вылезают на лоб глаза, когда они видят карты.

Неплохие девочки, а, ребятки, и все — разные. Только без хамства — не смейте мне их мусолить: мы еще поиграем в них, да как.

УИЛЬЯМС, широко размахивая руками, в чем-то пытается убедить Сестру Флинн; та берет телефонную трубку, но ее просьба прислать кого-нибудь ничего не дает: никто не приходит. МАКМЭРФИ собирает свои карты.

МАКМЭРФИ. Так вот, ребятки, я к вам прибыл с фермы произошла у нас там парочка конфликтов, и суд решил, что я — псих. И, думаете, я буду спорить с судом? /Подмигивает./ Ставьте хоть на орел, хоть на решку — не буду, Только бы уйти с этих чертовых гороховых полей, а там пусть считают меня, чем их душенька захочет — хоть психом, хоть бешеным псом, хоть оборотнем, — мне все равно, только б в жизни больше не видать ни одного кустика гороха…

УИЛЬЯМС подкрадывается сзади, намереваясь набросить на него резиновый жгут и скрутить. МАКМЭРФИ хватает стул и не дает ему подойти, удерживая на расстоянии, как укротитель льва/

Отстанешь ты от меня или нет?

УИЛЬЯМС. Вот что, мистер. У нас есть правила. Я должен смерить вам температуру и отвести вас в душ.

МАКМЭРФИ. Все, что ты должен сделать, это оставить меня в покое, чтоб я мог познакомиться с ребятами, и если ты еще посмеешь мне надоедать!

УИЛЬЯМС /мрачно/. Ладно, малый, сам напрашиваешься, так что пеняй на себя. /Поворачивается и торжественно выходит из помещения./

МАКМЭРФИ /расхохотавшись своим раскатистым, громовым смехом./ Так-то оно лучше будет, теперь мы хоть сможем спокойно, поговорить. О'кей, так кто же из вас, психов, будет главный бык?

Больные молча смотрят на него.

Я спрашиваю, кто тут у вас главный, или вожак?

БИЛЛИ. Ну, в-во всяком, случае н-не я, м-мистер. Я н-не в-вожак, х-хотя, м-можно сказать, с-следующий на очереди.

МАКМЭРФИ /протягивая Билли свою лапищу/. Ну, братец, очень рад, что ты — на оч-череди, но поскольку я решил прибрать эту шарашку к рукам, может, то меня все-таки отведешь к вашему лидеру.

БИЛЛИ. Мистер Х-хардинг… в-вы ведь у нас п-президент Совета п-пациентов…

ХАРДИНГ /откинувшись на спинку стула и устремив взгляд к потолку/. А сей… джентльмен… договаривался о встрече с нами?