Джон Осборн - Пьесы: Оглянись во гневе. Комедиант. Лютер
Клифф. Какую?
Джимми. В воскресенье выходят всего две достойные доверия газеты. Одна у тебя в руках и вот эта. Давай меняться!
Клифф. С удовольствием.
Меняются газетами.
Я читал статью епископа Бромлейского. (Протягивает руку к Элисон.) Как ты, дорогая?
Элисон (улыбаясь). Ничего, спасибо.
Клифф (берет ее за руку). Почему бы тебе не бросить все и не отдохнуть?
Элисон (улыбнувшись). Мне осталось немного.
Клифф (целует ей руку и забирает ее пальцы в рот). Она у нас очаровательная, правда?
Джимми. Мне все это говорят. (Встречается взглядом с Элисон.)
Клифф. Какая милая и нежная лапка. Очень хочется откусить.
Элисон. Перестань. Я сожгу его рубашку.
Джимми. Отдай ей пальцы и не распускай слюней. Что говорит епископ Бромлейский?
Клифф (отпуская Элисон). Здесь говорится, что он выступил с трогательным обращением ко всем христианам, призывая их всеми силами способствовать производству водородной бомбы.
Джимми. Действительно, трогает до глубины души. (К Элисон.) Тебя трогает, дорогая?
Элисон. Разумеется.
Джимми. Ну вот, и моя жена тронута. Надо посылать епископу пожертвование. Что он там еще сказал? Там-ти-там, та-та-там. Ясно. Епископ обиделся на чье-то заявление, будто он поддерживает богатых против бедных. Он подчеркнул, что не признает классовых различий. «Эту идею нам настойчиво и злонамеренно навязывает рабочий класс». Какая прелесть!
Джимми смотрит, как они будут реагировать на. прочитанное, но Клифф занят своей газетой, а Элисон прилежно гладит.
(Клиффу.) Ты это читал?
Клифф. Что тебе?
Джимми понимает, что им не до него, однако мириться с этим не хочет.
Джимми (Элисон). Тебе не кажется, что это мог бы написать твой отец?
Элисон. Что именно?
Джимми. Да то самое, что я читал.
Элисон. С какой стати он должен это писать?
Джимми. А очень в его стиле.
Элисон. Разве?
Джимми. Слушай, а может быть, епископ Бромлейский — это его псевдоним?
Клифф. Не обращай внимания. Ему приспичило кого-нибудь обидеть. Он теперь к чему угодно прицепится.
Джимми (пользуясь, пока есть слушатели). А ты читал про женщину, которая пошла на митинг американских евангелистов на Эрлс Корт? Она полезла вперед объявить, что она за любовь или что там у них, и в толпе новообращенных, которые рвались туда же, ой сломали два ребра и проломили голову. Она вопила, как резаная, но кого это встревожит, если полсотни тысяч людей во всю глотку орут «Вперед, Христово воинство»?[1] (Порывисто поднимает голову, ожидая ответа.)
Клифф и Элисон молчат.
Иногда мне кажется, я ничего вокруг не понимаю. Как насчет чая?
Клифф (уткнувшись в газету). Какого чая?
Джимми. Поставь чайник.
Элисон глядит на него.
Элисон. Ты хочешь чаю?
Джимми. Не знаю. Пожалуй, нет, не хочу.
Элисон. А ты, Клифф?
Джимми. И он не хочет. Долго ты еще провозишься? Элисон. Скоро закончу.
Джимми. Господи, как я ненавижу воскресенья! Вечно тоска и однообразие. И никуда от этого не денешься. Вечно одно и то же: газеты, чай, стук утюга. Несколько часов — и долой еще одна неделя. Уходит молодость! Вы это понимаете? Клифф (опуская газету на пол). В чем дело?
Джимми (безразличным тоном). Так, ничего. Будь ты проклят, будьте вы оба прокляты, черт с вами со всеми.
Клифф. Может, сходим в кино? (К Элисон.) Как ты на это смотришь, дорогая?
Элисон. Я, наверное, не смогу. Может, Джимми пойдет?
Джимми. Чтобы воскресная шпана, пробившись в первые ряды, испортила мне вечер? Благодарю. (Пауза.) Ты читал последнюю статью Пристли? Впрочем, что я спрашиваю. Конечно, не читал. Чего ради только я каждую неделю трачу девять пенсов на эту проклятую газету? Кроме меня, ее никто не читает. Всем все безразлично. Все пребывают в состоянии упоительной лени. Я с вами скоро вообще обалдею. Уверен, вы поставили своей целью свести меня с ума. Боже мой, как хочется хоть какого-то душевного подъема, хоть совсем немного. Просто услышать теплый, проникновенный голос — «Господи!» (Театральным жестом бьет себя в грудь.) «Господи! Я живой!» Есть мысль — немного поиграем? Давайте притворимся, что мы человеческие существа и действительно живем. Почему для смеха не повалять дурака? Притворимся, будто мы люди. (По очереди смотрит на Клиффа и Элисон.) Да, видно, перевелись души, которые можно расшевелить.
Клифф. А что он сказал?
Джимми (возмущенный, что ему мешают злить Элисон). Кто — он?
Клифф. Мистер Пристли.
Джимми. То же, что всегда. Он похож на ее папашу, который из своей комфортабельной пустыни, не ведающей избирательных прав, вперял такой же умиротворенный взор во времена былого благоденствия. Какого черта ты испортил свои брюки?
Клифф. А в чем дело?
Джимми. Это что, те самые брюки, которые ты купил на прошлой неделе? Полюбуйся, что он сделал с новыми брюками.
Элисон. Клифф, ты неряха. На них страшно смотреть.
Джимми. Истратил массу денег на новые брюки — и валяешься в них, как дикарь. Что бы ты стал делать, если бы я не следил за тобой?
Клифф (ухмыляясь). Не представляю. (К Элисон.) Дорогая, что бы я стал делать?
Элисон. Ты бы лучше снял брюки.
Джимми. Вот-вот. Снимай, я тебя выпорю.
Элисон. Дай, я их выглажу, пока утюг горячий.
Клифф. Ладно. (Начинает снимать брюки.) Только сперва из карманов все выну. (Вынимает ключи, спички, носовой платок.)
Джимми. Будь добр, дай спички.
Клифф. Опять будешь дымить своей трубкой? Всю квартиру провонял. (К Элисон.) Согласись — ужасный запах.
Джимми отбирает у него спички и закуривает.
Элисон. Мне все равно. Я привыкла.
Джимми. Она к чему хочешь привыкнет. Если бы она умерла и очнулась в раю, то, наверное, уже через пять минут чувствовала бы себя как дома.
Клифф (передавая Элисон брюки). Спасибо, дорогая. Дай мне, пожалуйста, сигарету.
Джимми. Не давай ему.
Клифф. Я не могу больше выносить вонь от твоей трубки. Мне нужно закурить тоже.
Джимми. А мне кажется, доктор запретил тебе курить. Клифф. Заткнется он когда-нибудь или нет?
Джимми. Ладно, валяй. Вот где твоя язва! Добивайся приступа, если тебе так хочется. Я умываю руки. Все, умываю руки. Надоело заботиться о других. Себе дороже.
Элисон дает Клиффу сигарету. Они закуривают, и Элисон опять начинает гладить.
Никто ни о чем не думает, всем все равно. Нет ни веры, ни убеждений, ни малейшего душевного подъема. Так, очередной воскресный вечер.
Клифф, в трусах и свитере, снова садится в кресло.
Джимми. Хоть бы концерт какой-нибудь послушать. (Поднимает с полу радиопрограмму.) Слушай! (Толкает Клиффа ногой.) Поставь чаю.
Клифф ворчит в ответ, он снова погрузился в чтение.
Ага, вот. Воан-Уильямс[2]. Это уже почти удача. Сильное, простое, английское. Вообще-то среди людей моего толка горячих патриотов не найдешь. Кто-то сказал… как же это… «наша кухня из Парижа». Смешно! «Политика из Москвы, мораль из Порт-Саида». Что-то вроде этого. Кто же это сказал? (Пауза.) Впрочем, для тебя это имя все равно будет звук пустой. Очень неприятно сознавать, но я иногда хорошо понимаю, что должен был чувствовать ее папаша, вернувшись из Индии после долголетней отлучки. Ведь какая была у них там завидная жизнь! Домашнее печенье, крокет, светлые мысли, белые костюмы. Круглый год июль, чуть не сутки напролет солнце, изящные книжечки стихов, хрустящее белье, крахмальный аромат. Сплошная романтика! Липовая, конечно. Ведь когда-нибудь должен идти дождь. А все-таки мне этого жаль, даже фальшивого. Если нет своего мира, то неплохо пожалеть о чужом, пусть ушедшем. Видимо, я становлюсь сентиментальным. Но должен сказать, что в американский век довольно скучно жить, если ты сам не американец, разумеется. Возможно, наши дети сплошь станут американцами. Это мысль, а? (Толкает Клиффа, кричит.) Я говорю, это мысль!
