Лорейн Хэнсберри - Плакат в окне Сиднея Брустайна
Айрис (подавая ему рюмку, равнодушно). Правда?
Звонит телефон.
Интересно.
Сидней (берет трубку). Рини, это ты?.. Что-что она говорит?.. Ну, конечно, вполне возможно, что О’Хара итальянец… Или его мать была итальянкой. (Кладет трубку, к Айрис.) Очень может быть, что она итальянка… (Заметив, что Айрис стоит рядом и спокойно смотрит на него.) Прости, родная, у меня сегодня что-то нет настроения идти. Особенно на шикарную вечеринку. В другой раз. (Не понимая серьезности положения.) Скажи, что мы ее обнимаем, но прийти не сможем.
Айрис (пристально глядя в глаза Сиднею). Я не прошу тебя идти со мной.
Сидней выпивает рюмку. До него постепенно доходит смысл слов Айрис и важность момента.
Сидней. Правда?
Айрис. В том-то и дело. Я… я пойду одна.
Сидней. Понимаю. (Они молчат и не смотрят друг на друга. От неловкости Сидней повышает голос.) Значит, идешь на вечеринку. Ну и прекрасно. Иногда нужно развлечься одной. И правильно. Почему мы делаем из этого событие — что тут особенного?
Айрис. Потому что это не просто вечеринка. Потому что я хочу туда пойти и сама позвонила Люси.
Сидней (очень взволнованный). Ну и хорошо, зачем же так волноваться. Повеселись хорошенько.
Айрис (грустно). Может… может, приготовить тебе ужин?
Сидней (поднимается и отходит, чтобы не встречаться с Айрис глазами). Что?… Нет, не стоит, спасибо. Через час нам с Уолли надо быть на Макдугал-стрит. А после мы где-нибудь перекусим с ребятами.
Айрис. Пригласи их сюда. Там… в холодильнике полно всего… даже пиво есть.
Сидней (все понял). В холодильнике?
Айрис. Да. Ты уж извини, Сид.
Сидней. Поздно намерена вернуться?
Айрис. Думаю, что поздно.
Сидней (наконец). А кто там будет, на этой вечернике?
Айрис. Откуда я знаю, кто там будет. Знакомые Люси.
Сидней. Знакомые Люси… Наверно, «будущие»?
Айрис. Что?
Сидней. Будущие, говорю. Будущие актрисы, будущие постановщики… Такие прямо льнут к Люси.
Айрис. Некоторые ее друзья процветают.
Сидней. Например, Бен Эш?
Она круто поворачивается к нему, и они обмениваются красноречиво-яростными взглядами.
Айрис (оседлала своего конька). Сид, давай кое о чем договоримся, признавая реальное положение вещей. А реальное положение вещей состоит в том, что между нами возникло какое-то отчуждение, и мы не знаем, что это означает. Поэтому давай, как цивилизованные люди, договоримся, что… что пока мы не осмыслим своих отношений… отношений ко всему… не будем задавать друг другу ненужных вопросов.
Сидней. Я буду задавать любые вопросы, какие захочу! Айрис, дорогая, ты что, все еще встречаешься с этим шутом?
Айрис. Мы виделись только однажды… после того раза.
Сидней. Однажды вполне достаточно.
Айрис. Он думает, что сумеет помочь мне.
Сидней. В каком смысле?
Айрис. Попасть на сцену, вот в каком.
Сидней. Почему же он не хочет повидать пас вместе?
Айрис. Не знаю. Наверно, он думает, что я уже взрослая.
Сидней. Еще бы!
Айрис. Но это не главное, Сид. Главное, что мне хочется жить по- другому. Не так, как…
Сидней. Как что?
Айрис. Не так… как сейчас. Чтобы не слышать этих бесконечных разговоров о реформах и Альбере Камю. Чтобы не экономить каждую монету на занятия с каким-нибудь бывшим актером, который дает уроки, потому что уже не может играть. Наверно, можно жить как-то иначе.
Сидней. От бывших к будущим! Прогресс, ничего не скажешь.
Айрис. Бен знаком с очень влиятельными людьми… С людьми, которые добиваются своего.
Сидней. Где?
Айрис. В театре да и в политике. Особенно в политике. Такие пе болтают, а делают дело. Они не возьмутся издавать газету без гроша в кармане. И уж тем более не станут ввязываться в безнадежную избирательную кампанию, чтобы вылететь в трубу. И все ради чего? Ради Уолли? Если даже часть из того, что о нем говорят, правда…
Сидней. Стоп! Что же о нем говорят? (Он ждет, наверняка зная, что ей нечего сказать.)
Айрис (в ловушке). Сама-то я ничего не знаю, но Люси думает…
Сидней (поднимает руку: вопрос исчерпан). Ты права, Айрис, — первый раз в жизни! Ты ничего пе знаешь.
Айрис. Сидней, это тебе не «Серебряный кинжал». Ты связываешься с акулами, как ты не понимаешь?
Сидней (решительно: ему виднее). Давай договоримся, Айрис: за мной останется Сити-холл, с которым я буду сражаться, а за тобой Шуберт-элли[4].
Айрис (устало). Как хочешь, Сидней.
Сидней. Нет-нет, не увиливай. Что же собирается сделать для тебя этот знаменитый деляга Бен Эш?
Айрис. Он уже подыскал мне работу.
Сидней. Ну? Что же ты пе сказала? Где, в каком спектакле?
Айрис (заранее занимая оборонительную позицию). Это не совсем спектакль… Но уметь играть все равно нужно… Немного.
Сидней пристально смотрит на нес.
Реклама на телевидении.
Сидней. Айрис, как ты можешь?
Айрис (с жаром). Ну, конечно, мы какие-то особенные, Сидней Брустайн. Мы лучше всех. Но я тебе вот что скажу: если ему удастся устроить эту работу, я пойду. Хоть не буду киснуть в кафе в ожидании «чистого искусства».
Сидней. Дело не в том, куда ты устраиваешься на работу, а в том, как ты устраиваешься. И что тебя тянет к Люси и ее знакомым? Неужели за пять лет, что мы вместе, ты не научилась выбирать друзей? (Привлекает ее к себе.)
Айрис (чуть не плача). Я очень многому научилась за эти пять лет! Когда мы познакомились, я путала Гегеля с Гоголем, я думала, что Пуччини — это что-то вроде спагетти, я думала, что хороший актер непременно должен рычать и кататься по полу. Ты научил меня глубже смотреть на вещи. На все — и на японскую живопись, и на актерскую игру. И на мою собственную тоже. Благодаря тебе я стала понимать то, до чего никогда бы не дошла своим умом. Я поняла, что я, наверно, самая паршивая актриса на свете…
Сидней выпускает ее из объятий.
Вот что получается, если ни на что не закрывать глаза, — начинаешь видеть правду. А правда — паскудная штука. (Идет к двери.)
Сидней (бросается за ней). Айрис, погоди…
Айрис (круто поворачиваясь к нему, твердо; она все равно уйдет). Я знаю одно: я хочу жить иначе. Не важно, как. Просто иначе.
Сидней. Я хочу сказать тебе… что бы ни случилось… Наверно, только с тобой я понял, что такое счастье.
Айрис (с болью за себя и за мужа). Ох, Сид, «счастье»… (Дотрагивается до его лица). Кто только выдумал это слово? Какой шутник? Зачем учат детей, что на свете существует счастье? (Уходит.)
Сидней бредет назад в комнату, подходит к своему столу, потом поворачивается, берет банджо и, наконец, решительно идет к двери и распахивает ее настежь.
Сидней. Эй, Дэвид! Спустись-ка на минуту…
Дэвид как раз спускался на улицу и сейчас оказался на его площадке — какой-то застенчивый, юный и более естественный, чем в предыдущих сценах.
Дэвид (улыбаясь). Поймал ты меня. А я решил все-таки пройтись. Может быть, при нынешних обстоятельствах я просто обязан хоть на один вечер отвлечься. (Спускается на несколько ступенек, останавливается, возвращается.)
Сидней почти не слышит его: он поглощен своими собственными мыслями.
По правде сказать… Сегодня мне у себя показалось так пусто, как никогда. Знаешь, я поклялся (смущен обыкновенностью своих ощущений), я поклялся, что шагу не ступлю из дому… Но, честное слово, у меня такое чувство, будто я должен немного побыть на людях. Понимаешь, я хочу сказать (смеется, широко разводя руки), я хочу сказать, что мне сейчас чертовски хорошо!
Сидней (тащит его к себе). Еще бы! На твоем месте всякий… Зайди на минутку…
Дэвид (не понимая, что его не слушают). Не смейся надо мной, Сидней. Вчера — это вчера, а сегодня — это сегодня. Вчера я бы ни за что на свете не поверил… А сегодня я — другой человек. Я это нутром чувствую, кожей, в воздухе моей комнаты чувствую, в складках пиджака… Ей-богу, Сид… (С детским изумлением.) Я знаменит! (Улыбается.) Пойду посмотрю, что это значит — пройтись по улице знаменитостью. (Трезвея.) Будто я и так не знаю! Все будут чувствовать еще большую неловкость и вести себя будут еще фальшивее. И только потому, что в газетах напечатана моя фотография. Какой-то сумасшедший дом! Телефон весь день трезвонит. Сколько лет я издевался над людьми, которые давали свои номера в телефонную книгу? А теперь сам первым делом в понедельник дам заявку. (Улыбаясь на прощание). Пока, Сид.
