Эдвард Радзинский - О себе (сборник)
Он. Ну подожди, старуха, ну выслушай!..
Она. Бесполезно… Анну Григорьевну!
Он (обольщая ). Как я любил Полину. Я уже погибал, когда видел «мучительный следок» ее ноги. Послушай, что говорит герой в «Игроке» о Полине… Это я говорил когда-то Аполлинарии: «… Не сердитесь, я просто сумасшедший. Мне стоит только вспомнить, вообразить шум вашего платья, и я руки себе искусать готов… Знаете ли вы, что когда-нибудь я вас убью. Не потому убью, что разлюблю иль приревную… А так просто убью… Знаете невероятную вещь: я вас с каждым днем люблю все больше — а ведь это невозможно!.. Скажите слово — и я соскочу в бездну… Человек — деспот от природы и любит быть мучителем. Вы ужасно любите!..» Полина была великая мучительница!.. Это и в тебе есть, есть! Я чувствую!.. Полина коршуном висела над Аниной жизнью… И до конца дней своих моя Аня умирала от ревности… Аня!.. Аня даже в дневнике не смела назвать ее по имени. Она называла єе (смешок) «особа»! (Передает ей лист.) Ты только прочти, что написала Аня в тайном дневнике своем… И это в дни нашего свадебного путешествия! Читай!
Она. Я с листа не умею… Я начинаю волноваться.
Он. Брось, старуха, здесь никого нет!
Она. Здесь есть Я — и этого достаточно!
Он. Брось!.. Ты не можешь этого прочесть, потому что ты, красавица, никого не ревновала… Ревновали тебя.
Она. Мерзавец! (Лихорадочно начинает читать.) «Среда. Одиннадцатое сентября тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года. Мне сейчас представилось, что эта особа приехала сюда, в Женеву, что Федя видел ее тайно, ничего мне не говоря… О! Они думали, что я ничего не знаю, смеялись бы надо мною!.. Нет. Никогда этого не будет! Я слишком горда! Потому-то я дала слово всегда наблюдать за ним и не доверяться слишком его словам! Положим, что это дурно, — но что делать. Я не могу быть спокойной, если так люблю Федю, что ревную его! Да простит меня Бог за то, что хочу шпионить моего мужа… Мне представилось, что он вместо того, чтобы ходить в кофейню читать газеты, — ходит к ней! Меня все это до такой степени поразило, что я начала плакать, да так сильно!.. Я сжимала себе шею, кусала руки и просто боялась, что сойду с ума! Я плакала Бог знает как и страдала невыносимо. Одна мысль об этой подлой особе, которая меня, вероятно, так не любит, что способна нарочно ему отдаться, чтобы насолить мне, зная, что это будет для меня горько. Неужели все мое счастье рушится? Господи! Я, кажется, умру, если… так будет!..»
Он. Браво! Я вижу… Ты умела ревновать к пустому… И ты тоже шпионила своих мужей, как… как…
Она. Как Анна Григорьевна, мерзавец!
Он. Да, но при этом ты любила себя, а она — меня.
Она (ледяным голосом). Послушайте, я никогда не просила ролей… Я только намекала…
Он. Ах, как страшно! И все, конечно, немедленно…
Она. Почему же? Бывали непонятливые. Например, я помню директора театра, который затеял гнусную интригу. Он решил передать понравившуюся мне роль своей потаскухе. Дело было на гастролях. Я направила свою гримершу в ближайший пруд — принести мне жабу. С жабой я поднялась к нему в номер, положила ее под одеяло. И чтобы божья тварь не страдала без привычной водной среды, я опрокинула под одеяло графин с водой!.. Ха-ха-ха!
Он. Полина! Типичная Полина!
Она (холодно). Анна Григорьевна, дегенерат!
Он (вдруг ударил себя по лбу, захохотал). Ах, старуха! Мы вправду двое сумасшедших! Мы чего-то спорим, ругаемся, а ты ведь не сможешь играть — ни Полину, ни Аню! Да! Ну, что уставилась, ведьма? По-моему, ты забыла: прошла неделя — и, следовательно, сегодня тебя должны забрать домой твои отпрыски! Хо-хо-хо!
Она (сначала растерялась, потом кокетливо). Ах да! Ну конечно! Вот — типичная моя память! Все самое нужное забываю! Ха-ха! (Указывая на телефон.) Работает?
Он. Прекрасно работает. Лучше не бывает!
Она торопливо набирает.
Итак, мы прощаемся, Полина?
Она (набирая). Анна Григорьевна, дебил! (Нежно.) Как я люблю сцены прощания… Говорят, они мне удавались. (В трубку.) Алло, это я… Все прекрасно… Прости, что не звонила, — ты знаешь, я плохо ощущаю время… Так всегда: только приехала — и, оказывается, уже прошла неделя! (Выслушивает. Удовлетворенно.) Они волнуются?.. То-то! (Выслушивает.) Зачем они купили билеты? Им не нужно прилетать завтра! Немедленно сообщи — пусть они сдадут эти билеты: я вчера слушала радио — там замечательная погода! Скажи, что я приказала!.. Чтоб раньше чем через десять дней их духу здесь не было!.. Ха-ха-ха!.. Да, я весела… Почему? Ха-ха-ха… Это моя тайна. Милочка, самое прекрасное в человеке — таинственность. У кого она исчезает — тот погас! Я скоро позвоню… И может, разрешу тебе меня навестить. Ха-ха-ха! (Кладет трубку.) Это моя гримерша. Самое смешное: она моложе меня, но всю жизнь заботится обо мне, как о ребенке.
Он. По-моему, ты остаешься, старуха?
Она. Да. Еще на десять дней! Ура! (Вновь садится к роялю.) Итак, с сегодняшнего дня… я начинаю репетировать Анну Григорьевну… Поэтому мне надо хорошенько высыпаться… Кстати, это оказалось очень трудно без дополнительной подушки, которую я так легкомысленно отдала… Гоните назад подушку!..
Он. Какая наглость! Захватила мою комнату, роль, которую не должна играть… и теперь хочет захватить подушку?
Она. Но это моя подушка…
Он. Это ваша бывшая подушка — и моя нынешняя. Я достаточно все задаром делал, когда был он. В этом веке — все должно быть наоборот!
Она. Уж не хотите ли вы продать мне мою собственную подушку?
Он. Это мысль! Мне очень нужны деньги… Я мечтаю забрать сюда моего любимого кота… Кот страшно прожорлив — и ест только дорогие продукты… Потому что мой кот — тоже гений! Когда я пишу стихи, он садится на стол и через плечо заглядывает в рукопись.
Она. Не отвлекайтесь от подушки!
Он (невозмутимо продолжая). Однажды я решил все проверить. Я вышел из комнаты… а потом на цыпочках вернулся… Что, по-твоему, делал кот? (Шепотом.) Он — читал! Итак, я продам тебе подушку!
Она. Ваше предложение — такое наглое, что даже мне нравится. Жаль, что у меня нет денег. Они меня никогда не любили… Ха-ха-ха! Я всегда их тратила!
Он. Ну что ж, готов на компромисс: кольцо, которым так кокетливо поигрываешь!
Она. У вас хватит совести стащить кольцо с пальца женщины?
Он. Ради моего кота-гения? Вне всяких сомнений.
Она. Хорош гусь… (Царственно.) Держите… (Передает кольцо.)
Он. Не гусь, а кот… Подушку вам сегодня принесет «мыслящая курица»!.. Кстати, могу отдать подушку даром, если… Если ты согласишься на Полину!
Она только смерила его взглядом.
Ну что ж, назад пути нет! (Резко меняя тон, церемонно.) Анна Григорьевна, нижайше прошу вспомнить со мной столь дорогие сцены нашей общей жизни: нашу первую встречу… Объяснение в любви… И конечно, наше свадебное путешествие, обернувшееся безумной моей игрой… Наверное, больше мы не успеем, ты ведь должна скоро…
Она. Через десять дней… Только нужно все эти сцены чем-то закончить.
Он. Тем, чем они закончились, — моей смертью!.. Хо-хо-хо! Итак: Любовь — Игра — Смерть! Вся пьеса!
Она. Во время болезни я придумала начало: Анна Григорьевна, старая, со свечой стоит перед конторкой… Она одна в доме… перед нею лежат ее записи… И этот ворох бумаги есть (горько ) вся ее жизнь. (Открывает книгу «Воспоминания Анны Григорьевны» и начинает читать.) «В тысяча девятьсот десятом году, живя в полнейшем уединении, я мало-помалу погрузилась душой и мыслями в прошлое, столь счастливое… И это помогло мне забыть… пустоту и бесцельность моей нынешней жизни».
Он. Плачешь?
Она (читает). «Перечитывая записные книжки мужа и свои собственные, я находила в них такие интересные подробности, что мне хотелось немедля их записать, уже не стенографически, а общепонятным языком». (Вытирает слезы.)
Он. Нет! Нет! Ты не так плачешь! Ты себя жалеешь!.. А моя Аня себя никогда не жалела. Она меня жалела… Если бы Аня свиделась со мной через сто лет… разве бы она о себе плакала? Она на грудь мне сначала бросилась бы!.. Она меня спросила бы: «Как ты жил. Федя?..» (Будто отвечая.) «Ах Аня!.. Я теперь — безвестный страдалец. Люби страдальцев, в них правда! Я принес тебе свои стихи. Аня, чтобы ты через них душу мою поняла…» (Протягивает ей тетрадку.) Прочти!
