Дэйл Вассерман - Полёт над кукушкиным гнездом
УОРРЕН приподнимает РАКЛИ и опускает его на привычное место у стены. СЕСТРА РЭТЧЕД берет у Уильямса мяч. Подходит к Макмэрфи — с самым добродушным видом.
У нас возникли маленькие затруднения? Ну ничего, мы их устраним. В конце концов впереди у нас не одна неделя. И не один месяц. А если понадобится, то и не один год. /Выходит в сопровождении Уоррена и Уильямса./
СЕСТРА ФЛИНН поспешно скрывается в дежурке. Больные собираются вокруг Макмэрфи. Всеобщий шум.
ЧЕЗВИК. Ну, ты ее загнал в угол!
СКЭНЛОН. Она прямо как трахнутая, Мак.
МАКМЭРФИ. Да уж…
ХАРДИНГ. Теперь последний удар и — нокаут!
БИЛЛИ. В ж-жизки б не поверил!
МАКМЭРФИ. Помолчи-ка, ладно? А что она все-таки имела в виду?
ЧЕЗВИК. Когда, Мак?
МАКМЭРФИ. Да вот, когда сказала: "годы". /Молчание./ Послушайте, почему она все-таки ведет себя так, точно у нее по-прежнему все козыри на руках?
ХАРДИНГ. Ну… я думаю, наверно, потому, что вы здесь под наблюдением.
МАКМЭРФИ. Конечно, под наблюдением. Но меня же засадили сюда всего на пять месяцев, так что… /Оглядывает присутствующих. Лица у них смущенные, а у некоторых — виноватые./ Да выкладывайте же, ну!
ХАРДИНГ. Мак, здесь ведь не тюрьма. В тюрьме у вас есть срок, и вы знаете, что по истечении его вас выпустят. А здесь… вы находитесь под наблюдением…
МАКМЭРФИ. То есть ты хочешь сказать, что я буду торчать здесь, пока она не надумает меня отпустить?
ХАРДИНГ молчит. МАКМЭРФИ изрядно потрясен.
Ха-ха… Значит, когда я извожу эту стервятницу, мне есть что терять — и не меньше, чем вам.
ХАРДИНГ. Гораздо больше. Я-то ведь здесь по собственному волеизъявлению.
МАКМЭРФИ. Ты что?
ХАРДИНГ. Я. здесь не под наблюдением. Собственно говоря, таких, как вы, у нас в отделении раз-два и обчелся.
МАКМЭРФИ. Ты что, вздумал меня стращать?
ХАРДИНГ отрицательно качает головой.
Вы, ребята, вздумали стращать, меня?
Молчание; больные смущенно переступают с ноги на ногу.
Билли, ну, а ты-то ведь тоже под наблюдением?
БИЛЛИ отрицательно качает головой.
Так что же ты тут делаешь? Что? Ты же совсем, мальчишка. Чего ты торчишь тут, вместо того чтоб раскатывать в открытой машине и гоняться за девчонками?
БИЛЛИ смотрит в пол.
Да и все вы, ребята, какого черта вы здесь ошиваетесь? Канючите, ноете, как все вам здесь осатанело, как вам осатанела главная, и — здравствуйте, пожалуйста: вы, оказывается, даже и не под наблюдением! Да что с вами, братцы?! Неужто у вас никакого духу нет?
БИЛЛИ. П-правильно! П-правильно, в-все так и есть: никакого у нас нет духу! Да я х-хоть с-сегодня м-мог бы выйти отсюда, если бы… /Пылко./ Думаете, м-мне х-хочется здесь торчать? Конечно, я бы предпочел раск-катывать в открытой машине с какой-нибудь девчонкой. Но над в-вами когда-нибудь смеялись люди? Нет, потому что вы большой и с-сильный, А я не большой и не с-сильный. В-вот и Х-хардинг тоже. И Ч-чезвик. В-вы… вы с-сейчас так с-сказали, точно мы здесь торчим, потому что… а-а…да что там говорить…
МАКМЭРФИ /резко/. О'кей, но почему же вы мне-то ничего не сказали?
ХАРДИНГ. О чем?
МАКМЭРФИ. Да что она может держать меня здесь до самой смерти.
ХАРДИНГ. Ну, наверное… нам это просто в голову не пришло.
МАКМЭРФИ. Да, попал же я, в переплет! Теперь мне все ясно. Теперь я понимаю, почему вы, ребята, смотрите на меня, точно на Иисуса Христа. Да потому что я все теряю, а вы… Ух ты, ну и штука! Да вы же, сволочи, подставляете меня. Подставляете, черти вы безмозглые!
ХАРДИНГ. Мак, поверьте…
МАКМЭРФИ. К черту. Пошли вы все к черту. У меня и без вас забот хватает, так что перестаньте ко мне приставать. /Кричит./ Все, все перестаньте! Перестаньте ко мне приставать!
Ошарашенное молчание. МАКМЭРФИ что-то обдумывает, принимает решение и направляется к чулану; открывает его и выходит оттуда со щеткой для чистки туалетов в руке. Входит СЕСТРА РЭТЧЕД с санитарами и замирает при виде Макмэрфи, только что вышедшего из чулана и направляющегося в туалеты.
РЭТЧЕД. Мистер Макмэрфи!
Он останавливается, и она подходит к нему.
Что это вы задумали?
МАКМЭРФИ. Задумал использовать эти предметы по назначению, мэм. Задумал так отчистить писсуары, что, отправляясь в туалет, нам придется надевать темные очки. /Входит в туалеты./
РЭТЧЕД /внимательно, в задумчивости глядя на больных/. Мистер Хардинг!
ХАРДИНГ /еле слышно/. Да, мисс Рэтчед?
РЭТЧЕД. Вы что, джентльмены, пытались образумить мистера Макмэрфи?
ХАРДИНГ. Да, мисс Рэтчед.
РЭТЧЕД. И что же вы ему сказали?
ХАРДИНГ. Мы… мы объяснили ему, на каких принципах строится жизнь нашего сообщества.
РЭТЧЕД. Понятно. /С улыбкой./ Вот и отлично, друзья, Просто отлично.
Затемнение.
В пустой общей комнате загорается приглушенный ночной свет. Чуть ярче освещена дежурка. Общая комната освещена синими лампочками да лунным светом, льющимся в окна. Некоторое время сцена пуста. Затем из палат появляется ВОЖДЬ БРОМДЕН. Он озирается с озадаченным, видом, словно услышав чей-то окрик. Лунный свет завораживает его, и он подходит к окнам. Поднимает голову, глядит в небо… и в тишине вдруг раздается пронзительный веселый шум пролетающих мимо диких гусей. ВОЖДЬ широко раскидывает руки, словно, хочет обнять весь мир за окном, потом обхватывает ими себя и стоит так, запрокинув голову, закрыв глаза. Входит МАКМЭРФИ.
МАКМЭРФИ /шепотом/. Эй, вождь! Ты — что?
/ВОЖДЬ никак не реагирует./
Я видел, как ты поднялся, и решил, что, может, ты вышел отскрести кусочек этой тысячелетней жвачки? /Вытащив пакетик жевательной резинки, извиняющимся тоном./ Я теперь не хожу больше в столовую — запретили, так что это все, что у меня есть.
БРОМДЕН /беря пакетик, говорит хрипло/. Я тебя благодарю.
МАКМЭРФИ. О'кей, о'кей. /Делает несколько шагов в сторону и, вздрогнув, останавливается./ Эй, ты… /Вернувшись назад./ А ну, повтори еще раз, а то голос у тебя чуток заржавел.
БРОМДЕН /прочистив горло, произносит уже менее хрипло/. Я тебя благодарю.
МАКМЭРФИ начинает хохотать, стараясь, однако, сдерживаться, чтобы смех не звучал слишком громко. ВОЖДЬ с оскорбленном видом направляется в палаты.
МАКМЭРФИ /останавливая его/. Извини меня, вождь. Это я над собой хохотал: до меня ведь только сейчас доперло, чем ты занимаешься все эти годы — ждешь случая, чтоб послать их всех к черту!
БРОМДЕН. Ну, нет… нет, я не посмею.
МАКМЭРФИ. Это почему же?
БРОМДЕН. Я еще не дорос.
МАКМЭРФИ. Да ты, видно, и в самом деле чокнутый. Был я в своей жизни в нескольких резервациях, но такого агромадного индея нигде не видал!
БРОМДЕН. Мой папа был больше.
МАКМЭРФИ. Да-а?!
БРОМДЕН. Он был настоящий вождь, и звали его Ти-и А-а Милату-уна. Значит; ДЕРЕВО, КОТОРОЕ ВЫШЕ ВСЕХ НА ГОРЕ. Но только мама у меня была на две головы больше.
МАКМЭРФИ. Ну, видно, мамочка у тебя была — дай бог!
БРОМДЕН. Да нет, она не была большая в таком смысле. И индианкой она тоже не была. Она была городская. И звали ее Бромден, что значит? Ветла.
МАКМЭРФИ. Угу, теперь я, кажись, тебя понял… Значит, когда городская женщина выходит за индейца, все считают, что она выбрала мужа ниже себя, да? И папаше твоему, что же, пришлось взять ее фамилию?
БРОМДЕН. Она сказала, в жизни не выйдет за человека, которого зовут Ти-и А-а Милату-уна. Но не одна она сделала его меньше. Все трудились. Как сейчас они трудятся над тобой.
МАКМЭРФИ. Кто — она?
БРОМДЕН. Да вся ихняя шайка. Они захотели прогнать нас с наших земель. Они захотели отнять у нас водопад. А в городе стали избивать папу в проулках, отрезала ему волосы. О, шайка большая… огромная. Папа долго боролся с ней. Потом мама сделала его таким маленьким, что он уже и бороться не мог. Тогда он подписал бумаги.
МАКМЭРФИ. Какие бумаги, вождь?
БРОМДЕН. Да те, по которым все забрало правительство. Деревню, водопад…
МАКМЭРФИ. Я помню… но я слышал, что племя получило за это кучу денег.
БРОМДЕН. Так и эти парни из правительства тогда говорили — кучу, мол, денег получите. А папа сказал: разве можно деньгами возместить человеку утраченный образ жизни? Разве можно деньгами возместить человеку отказ от права называться индейцем? Но им было этого не понять. Да и племя тоже не понимало. Они все стояли перед нашей дверью, держали в руках чеки и спрашивали — а что теперь с этим делать? А папа ничего не мог им сказать, потому что стал очень маленький… да и очень был пьяный.
МАКМЭРФИ. А что сталось с ним потом?
БРОМДЕН. Пил, потом умер. Его подобрали в проулке, и глаза ему грязью засыпали. /Ожесточенно./ Эта шайка изничтожила его. Она всех забивает насмерть.
