Нил Саймон - Один день из жизни жены Эйвери Мэнна

Нил Саймон

Один день из жизни жены Эйвери Мэнна

Перевод: Алихана Зангиева Засл. арт. России

Действующие лица:

Эйвери Мэнн — рассказчик, (скончавшийся писатель)

Мэрилин Мэнн — вдова Эйвери Мэнна, профессор

Эми Мэнн — 20 лет, дочь Эйвери Мэнна

Грегори Мэнн — 22 года, сын Эйвери Мэнна, выпускник университета

Конни Парсонс — 47 лет, первая жена Эйвери Мэнна

Глория Мэнн — 74 года, мать Эйвери Мэнна

Кейт Хенри — 40 лет, бывший врач Эйвери Мэнна

Ник Джеймс — 45 лет, партнёр по теннису, актуарий

Дэйн Лукас — 42 года, агент и друг Эйвери Мэнна

Уинни Эдэмс — 40 лет, работодатель и друг Эйвери Мэнна

Эйнджел Эткинс — 25 лет, официантка и друг Эйвери Мэнна

Место действия: Действие пьесы происходит в хорошо обставленной комнате дома Эйвери Мэнна, просторного, в Викторианском стиле. Такие дома можно встретить в Нью-Йорке, Бостоне, Сан-Франциско, Сиэтле и даже в Лондоне.

Время действия: Сегодня.

Действие пьесы начинается ранним вечером и продолжается до ночи.

Авторская ремарка:

Так как в пьесе появляется «душа» Эйвери Мэнна, то есть несколько моментов, в которых действие останавливается, когда та «душа» говорит. В остальных случаях, его диалоги должны восприниматься, как само собой разумеющееся. Ни в одних, ни других случаях, однако, остальные действующие лица не должны показывать ни жестом, ни взглядом его физического присутствия.

«Остерегайтесь, мои братья, тоска зелёная, всегда у вас на хвосте. И нет возможности от неё спрятаться!»

Первый акт

Спектакль начинается при затемнённой сцене. Затем, сильный луч белого цвета, высвечивает её. Тогда только появляется Эйвери Мэнн. Он медленно идёт по освещённой сцене. Ему около сорока лет, он по-мальчишески статен, отчасти встревожен. На нём вылинявшие джинсы фирмы Левис, свитер поверх рубашки, мокасины, спортивный вельветовый пиджак с заплатами на рукавах.

Он смотрит на аудиторию, выжимая из себя подобие улыбки, берёт глубокое дыхание и начинает говорить с извиняющей интонацией.

Эйвери: Меня зовут, звали Эйвери Мэнн. Что я могу сказать о моём имени? У вас у всех есть родители, и вы знаете, как они относятся к именам своих детей. Моего деда звали Энтони; мою бабушку, его жену — Вера, а Эйвери — Э-й-в-е-р-и была лучшей комбинацией из этих двух имён. И так, я здесь стою перед вами, как привидение, не плоть, а душа Эйвери Мэнна. В любом случае это имя несло смысловую нагрузку, если, даже, и не историческую. В действительности, это не такая уж и, правда. Люди всегда, как мне казалось, помнили мое имя, а не моё лицо. И сейчас, без того, что является очевидным, но только не для вас… ну, так или иначе, я есть, то есть был, жертвой среди других, дьявольски странного случая, который сделал меня совершенно недееспособным, как можно сказать в моём случае — заснувшим, мертвым сном. И я не могу предположить, что вы сможете заснуть мертвее, чем я. Мне необходимо рассказать вам, что случилось со мной, лишь только потому, что если вы услышите всё это из других уст, вы, возможно, не поверите в то, что дурацким образом может случиться с любым из вас. Но это правда, а так как, правда, это именно то, о чём сегодня мы хотим поведать вам, очень важно, чтобы вы поверили мне, когда я буду вам рассказывать. Всю мою жизнь, прошу прощения за скудность моего языка, мне следовало лучше говорить, но я сейчас не в лучшей своей форме. Вы, возможно, понимаете, что я не могу давать оценку того периода моей жизни, где я вёл себя не наилучшим образом. Я имею в виду тот факт, что мы все думаем о смерти и, конечно, что тоже очевидно, мы заставляем себя не думать о ней тоже. Все мы пытаемся протянуть эту жизнь, как можно дольше; во всяком случае, я так делал. У меня было всё, ради чего можно было жить: любимая жена, двое прекрасных детей, мои близкие друзья, моя работа, моё здоровье, и во имя всего этого я делал всё, чтобы избежать этой неожиданной смерти. Даже сейчас, я с трудом произношу это слово — смерть. Я с болью говорю об этом. В действительности, я был задушен воздушным мешком моего нового Вольво. Я пытался избежать столкновения с черной собакой и врезался в массивный дуб, являющийся символом долголетия. Воздушный мешок моей машины оказался бесполезным, когда он, был, проткнут пером шариковой ручки, лежащей в кармане моего пиджака. Он накрыл моё лицо, тем самым, лишил меня доступа воздуха, ну а дальнейшее, это, уже история, как они говорят. По правде, говоря, я — уже история. Это часть той истории, которая будет вас развлекать сегодня вечером. Когда-то Шекспир написал такие строчки: «грех, который совершают люди, остаётся на земле после их смерти, тогда как добро, очень часто, погребается вместе с их останками». Я не знаю, правда, это или нет, но я думаю, что эту идею не плохо было бы исследовать. И так, если вы не против этого, я закончу, и дам вам возможность самим сделать свой вывод в этот ссудный день, по крайней мере, для тех, кто удачливее нас.

Высвечивается гроб, к которому идёт Эйвери, он залезает в него.

Эйвери: Я знаю, этот агрегат был придуман писателем. А я и есть тот самый, — был тем самым писателем. Я не был широко известным, но то, что я писал, а это: колонка в местной ежедневной газете, несколько рассказов, гонорары от пьес, работа на рекламные агентства, всё это — давало возможность сводить концы с концами. Мэрилин же, моя жена- профессионал в своём деле; она преподаёт Американскую литературу в гуманитарном колледже, недалеко отсюда. По правде, говоря, можно было подумать, что она занимается выращиванием картофеля, а я приготовлением соуса. Эта вероятность работала на нас обоих, сейчас, когда меня нет, она, вероятно, чувствует себя, намного, комфортнее. В дальнейшем ей будет ещё лучше. Мне не нравится, что я говорю, но чистого дохода с моим отсутствием у неё будет гораздо больше, чем со мной. Мой бывший партнёр по теннису, который является страховым агентом, уговорил нас застраховаться в его компании. Так просто, на случай. Да, просто на случай. Догадываюсь, это кому-то из нас помогло в этой жизни. Во всяком случае, являясь писателем, я не имел возможности одеваться, как следует, а Мэрелин, будучи прагматиком, что, правда; не могла раскошелиться на костюм, который я бы одел только раз, за всю свою жизнь, если даже и на очень долгое время. Мне надо удалиться; Мэрелин идёт сюда, и мне хочется, чтобы она имела возможность поделиться своим взглядом, на всё, что произошло. И если, она меня увидит в таком виде, то сразу обвинит меня в драматизации всего произошедшего. (Полный свет на сцене.)

Мэрилин: Ну, что, на этот раз у тебя всё получилось, не так ли, Эйвери?

Эми: Мама!

Мэрилин: Что? Мама! Что?

Эми: Ты знаешь, что!

Мэрилин: Что? Откуда мне было знать, что? Как я могла знать, что?

Эми: Если ты не знаешь, так и не надо. Хорошо?

Мэрилин: Не надо… Что?

Эми: Не говори с отцом. Ради Бога!

Мэрилин: А я не ним говорю. Я говорю сама с собой. (Эми идет, ворча, проверяет цветы у гроба.)

Мэрилин: Как ты думаешь, он нас слышит? (Нет ответа.) Эми! Как ты думаешь?

Эми: Нет! Я не думаю, что он нас слышит.

Мэрилин: Я тоже такого мнения. Разве он когда-нибудь слушал меня?

Эми: Он слушал. Он всегда мог повторить, что ты …

Мэрилин: Мои речи! Мои речи! Это то, что ты собираешься сказать? (Эми берёт цветок из вазы, нюхает его, держит его говоря.)

Эми: Нет, я не это хотела сказать. (Мэрилин вздрагивает.) Что бы это ни было: речи, резкие обвинительные высказывания, лекции, нотации, — отец мог повторить всё это слово в слово.

Мэрилин: Это вовсе не значит, что он слушал. Можно слушать, не слыша, о чем говорится.

Эми: Что?

Мэрилин: Прекрати это!

Эми: Извини! (Обнимает мать и даёт её цветок.)

Мэрилин: Всё что я хочу сказать, так это, что он скрылся от нас. Забрался навечно в свою маленькую неприступную раковину. Не в ту, в которой он жил всю свою жизнь.

Эми: Мама, оставь его в покое. В том, что случилось, нет его вины.

Эйвери: (из гроба). Нет, это не моя вина.

Мэрилин: Не сейчас, а раньше. В том, что произошло за последние 24 года, его вина. Ты знаешь, о чём я думаю? (Эйвери медленно встаёт из гроба, хватает крышку и плавно начинает закрывать его.)