Тончайшее несовершенство, что порождает всё. Долгий путь частице Бога и Новая физика, которая изменит мир - Гвидо Тонелли
Многие считают, что у Питера Хиггса сложный характер, – полагают его этаким нелюдимом, малословным и нудным. Нет ничего более далекого от реальности. Дурная слава родилась, вероятнее всего, из‑за его плохого отношения к журналистам. После одной неприятной истории Питер действительно старается их избегать. Тогда некий недобросовестный корреспондент сыграл с ним злую шутку: опубликовал интервью, в которое вставил агрессивные фразы, никогда Питером не произносившиеся. И это нежелание встречаться с представителями прессы породило мнение о нем как о мизантропе. Да, Питер относится к журналистам со страхом и недоверием, и даже вчера, во время пресс-конференции, были заметны его напряженность и скованность.
Конференция Европейского физического общества – самая важная в году. Она проходит в Стокгольме за три месяца до сакраментальной даты 8 октября, когда Королевская академия наук объявляет миру лауреатов Нобелевской премии по физике. Все уже знают, что в минувшем году мы нашли на LHC окончательные доказательства того, что новая частица, зарегистрированная в 2012‑м, обладает всеми характеристиками, предсказанными Браутом, Англером и Хиггсом в 1964‑м. Предполагается, что Королевской академии наук тоже об этом известно, и потому на конференции взгляды присутствующих прикованы к двоим “тем самым парням”. Мы все в ожидании: этот год должен стать удачным.
Вчера Франсуа и Питер практически одновременно прочитали каждый свою лекцию[12], а сразу после открывавшего конференцию пленарного заседания оргкомитет собрал в их честь пресс-конференцию.
Один из журналистов спросил Питера Хиггса о причинах, по которым все считают его отцом-первооткрывателем такой важной частицы, на что Питер ответил коротко: “Никаких особых причин для этого нет, так как мой вклад был минимальным”. Однако корреспондентам хотелось найти какую‑то яркую ноту и они продолжили настаивать: “А расскажите нам о моменте Эврика!” Питер застенчиво улыбнулся: “Был август, мою статью только что отклонили. Пару дней я думал, что надо бы бросить это дело. Но потом все же добавил к ней пару фраз, так как в редакции, очевидно, просто ничего не поняли”.
Эти двое – очень разные. Их характеры диаметрально противоположны. Если Питер скромен и немногословен, то Франсуа – шумен и напорист. Первый говорит скованно, невнятно, еле шевеля губами, с трудом выдавливая из себя немногочисленные слова. Второй же волнуется, машет руками и чуть ли не извивается всем телом, чтобы сделать излагаемые идеи яснее; он шутит, сыплет анекдотами, извергает потоки слов, которым, кажется, не будет конца.
Франсуа Англер из еврейской семьи. Во время войны он пережил Холокост – сам остался цел, но его родные пострадали. Он был ребенком, когда нацисты вторглись в Бельгию, и спасся от облав лишь чудом. Он один из enfants cachés[13]– тех еврейских детей, кого выдавали за христиан и укрывали либо в приютах, либо в семьях отважных людей. Франсуа несет в своей душе все полученные в то ужасное время травмы, но при этом его переполняют энтузиазм и радость жизни, являющиеся реакцией на долгое существование в страхе. Многие его родные перебрались в Израиль – страну, где он часто бывает и к которой у него совершенно особое отношение.
Питер Хиггс совсем не такой. С 60‑х годов он принимает участие в маршах за мир и разоружение. Он убежденный активист, и политическая позиция нередко приводит его в ряды демонстрантов, требующих создания Палестинского государства. В 2004 году ему присудили премию Вольфа, престижную награду от одноименного израильского фонда, уступающую только Нобелевской премии. Он должен был присутствовать на церемонии вместе с Франсуа Англером и Робертом Браутом. Но протокол предполагал, что победители получают премию из рук Моше Кацава, бывшего в то время президентом Израиля, и Питер решительно отказался лететь в Иерусалим. В итоге в церемонии участвовали только бельгийцы Англер и Браут[14].
У Франсуа обширное семейство. Он сейчас в третьем браке, и его многочисленные дети и внуки рассеяны по всему миру. Питер же однолюб: у него была только одна жена, обожаемая им Джоди, американская писательница из города Эрбана, штат Иллинойс, работавшая вместе с ним в Эдинбургском университете[15]. Едва увидев, он влюбился в нее до беспамятства. У них все оказалось общим: картина мира, политическая страсть, гражданская позиция. Ему тогда едва исполнилось тридцать, и он работал день и ночь. Любимая жена заботилась о нем, помогала и ободряла. Они были идеальной парой и безумно любили друг друга. Смеялись, шутили, составляли планы на будущее, ссорились и мирились… Рождение первого сына пришлось на то самое время, когда опубликованная Питером статья начала привлекать внимание и его стали приглашать в самые престижные университеты для проведения семинаров и обсуждения полученных им результатов. Казалось, наступило время полного счастья. Но тут мало-помалу что‑то начало сыпаться. Появились первые признаки взаимного непонимания, чувство отчуждения, ощущение распадающегося очарования. Молодой физик справился со всеми мучившими его проблемами, опубликовал статью, которая войдет в историю, – но его молодая жена уже выбрала себе иной путь. И наступил разрыв. Бушевавшие эмоции, которые больше невозможно было сдерживать, погрузили этот блистательный ум в пучину депрессии. Молодой физик будет все чаще запираться у себя дома, откажется встречаться с друзьями, и его работа больше не даст каких‑либо значимых результатов.
Одним словом, Питера и Франсуа можно назвать антиподами. Вдобавок – скрывать это нет смысла – Франсуа всегда с некоторым раздражением реагировал на рассуждения о бозоне Хиггса; данный термин стал популярным благодаря Стивену Вайнбергу, и из‑за этого работа, выполненная Франсуа и Робертом, оказалась несколько в тени. Да и глядя на Питера, сразу можно понять, что ему тяжело находиться рядом с Франсуа и наблюдать весь этот вихрь слов и жестов. Совершенно очевидно, что эти двое совсем не на одной волне.
Как только закончилась встреча с журналистами, мы прошли в кабинет за сценой, где нас ждали бутерброды и фрукты, чтобы мы могли быстро подкрепиться перед предстоящими заседаниями. И там, пока я сидел между Питером и Франсуа со своим сэндвичем, случилось нечто совершенно неожиданное. Эти двое начали говорить, обращаясь друг к другу через мою голову, словно делая меня молчаливым свидетелем их беседы. Мне показалось, будто меня подключили к чату, длящемуся уже почти пятьдесят лет. И я вдруг понял, что они раньше никогда толком не встречались – разве что на ходу и на людях, – и потому у них не было возможности просто поговорить и обсудить всякое разное: и то, как писались их статьи, и те сомнения, что обуревали обоих, и то, чего вообще они ожидали от своих открытий. Со стороны это выглядело так, словно они пытаются восстановить историю своих
