Это всё квантовая физика! Непочтительное руководство по фундаментальной природе всего - Харрис Жереми
Была только одна проблема – он был чертов коммуняка.
Красная физика
В наши дни среди очень умных людей пошла мода на то, чтобы поправлять бухгалтерские очки в стиле пятидесятых и цедить что-нибудь глубокомысленное вроде «Знаете, в западной науке столько слепых пятен, потому что она порождение западного общества». (Правда, они не скажут просто «общество» – у них сплошная «культурная среда» и прочие умные выражения, которые они выговаривают так, чтобы сразу становилось ясно: они очень, очень умны.)
Вообще-то они правы. И в этом на собственном горьком опыте убедился Дэвид Бом, один из самых авторитетных физиков ХХ века.
Бом нашел способ создать теорию скрытых переменных, которая в целом даже работала, но все равно так и не прижилась. Отчасти потому, что копенгагенская свита Бора держала квантовую механику до того цепко, что большинство людей даже не чувствовало потребности в новых подходах к квантовому миру. С точки зрения копенгагенского кружка Бор все понял правильно – и дело в шляпе.
Но еще теория Бома ушла в песок из-за политики.
Бом тогда был коммунистом, а на дворе, к несчастью для него, были пятидесятые, эпоха антикоммунистической паранойи среди политиков и государственных деятелей, когда всякого, кого подозревали в симпатиях к коммунистам или социалистам, обвиняли в госизмене и подвергали остракизму.
Сходил на митинг коммунистической партии? Коммуняка. Твой любимый цвет – красный? Коммуняка. Предложил соседям по общежитию поровну распределить обязанности по готовке? Коммуняка. В пятидесятые все было просто. К несчастью для Бома, у него в списке признаков коммуняк стояло много галочек: он был активистом Коммунистического союза молодежи США и нескольких других коммунистических и профсоюзных организаций. Поэтому, как и многие другие, он стал мишенью для борцов с «красной угрозой».
В 1943 году он не прошел проверку благонадежности для работы над Манхэттенским проектом, сверхсекретной программой США по разработке ядерных вооружений, в 1950-м был арестован за отказ отвечать на вопросы комиссии Конгресса, которая расследовала дела коммунистов, а к тому времени, как обвинение было снято (в 1951-м), лишился профессорской должности в Принстоне и решил покинуть страну и перебраться в Бразилию. Едва он туда прибыл, как американский консул конфисковал у него паспорт и заявил, что Бом получит его, только когда решит вернуться в Штаты. Все это поставило крест на его научной карьере, планах сотрудничества с европейскими коллегами и возможности продвигать свою интерпретацию квантовой механики.
Самое печальное, что Бом честно хотел лучше объяснить квантовую механику и действительно был одним из замечательнейших научных умов своего времени. Он даже работал с самим Эйнштейном, который пытался помочь ему получить должность в исследовательском институте в Англии после скандальной истории с расследованием в Конгрессе. Кто знает, какой вклад сделал бы Бом в квантовую механику, если бы остался в США и имел возможность лично общаться со многими ведущими физиками своей эпохи.
Опыт Бома учит нас, в частности, что государственная политика может играть в формировании научного консенсуса не менее важную роль, чем политика академическая. Конечно, никто в Белом доме не проговорил, сунув в рот сигару: «Бом – чертов коммуняка, и мы не дадим хода его интерпретации квантовой механики». Однако этого и не требовалось. Теория Бома стала просто сопутствующим ущербом – незначительный эпизод в контексте куда более важного геополитического и идеологического противостояния.
Однако и здесь важным фактором была эстетика. Одной из главных причин, по которой западные физики не обратили особого внимания на интерпретацию Бома, было отсутствие у них потребности искать что-то за пределами модели коллапса по Бору. Просто идея, что наблюдатели волшебным образом вызывают коллапс квантовых объектов, не представлялась им настолько уродливой, чтобы оправдывать работу над другой интерпретацией.
В итоге эти два ненаучных фактора – государственная политика и эстетика – и поставили жирный крест на теории Бома. Наука на несколько десятилетий потеряла из виду перспективное направление исследований и продолжала консолидироваться вокруг консенсуса, у которого не было никаких научных оснований превалировать над моделью Бома.
Лично я не сторонник интерпретации Бома, но даже неважно, верна ли она. В то время все понимали, что Бом мог бы стать новым Галилеем, а его теория – одним из прорывов века.
Сказать, конечно, можно что угодно, и уж точно не всякий перспективный исследователь со спорными идеями – Галилей. Но так и не должно быть: одна великая научная идея окупает сотню плохих, а великие научные идеи нестандартны по определению. Поскольку они нестандартны, они неизбежно встречают отпор со стороны научной и политической элиты, стремящейся сохранить свой авторитет и свою нужность. И почти всегда результат одинаков – людям вроде Бома затыкают рот, толком даже не выслушав.
У всех нас возникает естественный порыв что-то с этим сделать, но нужно быть осторожными – этот импульс может далеко завести. Хуже системы, которая неофициально подрывает определенные научные идеи, может быть только система, которую люди обычно создают в противовес.
Итак, американские физики в основном (но неофициально) оттесняли теорию Бома на обочину, отчасти из-за его симпатий к коммунизму. Но вскоре мы убедимся, что еще интереснее источник его теории – система, которая пыталась диктовать ученым, какие теории им официально можно поддерживать, а какие нет.
Младенца выплеснуть, воду оставить
Возможно, вы знаете Владимира Ленина как бесшабашного революционера-марксиста, свергшего последнего русского царя и создавшего Советский Союз как первое в мире коммунистическое государство – государство, которое очень скоро принялось морить голодом, убивать и сводить в могилу непосильным трудом десятки миллионов собственных граждан.
Но и у Ленина были свои недостатки.
В вопросах физики и философии он был узколобым. Нельзя сказать, что его взгляды были очевидно ошибочными или глупыми, но он подходил к научной философии с самонадеянностью пьяного задохлика, который воображает, что сумеет одолеть Мухаммеда Али в боях без правил.
Ленин был убежден, что сознание – это продукт физической активности мозга, а реальность существует независимо от того, есть ли кому ее наблюдать. И свое мнение он при себе не держал: еще в 1908 году он сделал краткую передышку от призывов к вооруженному ограблению почтовых отделений, поездов и банков, чтобы написать объемный труд на четыреста страниц под названием «Материализм и эмпириокритицизм», где обосновал свой подход к физике.
Русские марксисты очень любили Ленина и его четырехсотстраничные книги, и он быстро превратился в помесь кровожадного революционного лидера и псевдорелигиозной иконы. Его сочинения по физике и философии стали в Советском Союзе своего рода священным писанием, и их почитали еще десятки лет после того, как Ленин умер, а его тело – в абсолютно атеистическом государстве – мумифицировали и поместили в мавзолей.
После смерти Ленина власть перешла к Иосифу Сталину, всеми любимому двойнику Саддама Хусейна. Именно во времена сталинского террора советские философы основательно взялись за дело и влезли во все сферы жизни советского человека, в том числе и в физику. Теории Ленина продолжали формировать науку и культуру далеко за пределами его саркофага.
Среди марксистов-ленинистов бытовало мнение, что западная наука находится под влиянием порочного капитализма и доверия не заслуживает, поэтому только при социализме возможно разгадать глубочайшие тайны вселенной и наконец-то дать ответы на фундаментальные научные вопросы вроде того, какого все-таки цвета то платье в интернете – золотое или синее. Поэтому советские философы решили, что им нужна новая наука, не запятнанная капиталистическим упадком.
