Анаксимандр и рождение науки - Карло Ровелли
Платон спустя два столетия после Анаксимандра также описывал происходившие во времена Солона (то есть при жизни Анаксимандра) путешествия в Египет. В этих путешествиях греки беседовали с египетскими жрецами и узнавали то, что им было неизвестно прежде. В результате взаимопроникновения обширных традиционных знаний Средиземноморья и новых культурных установок молодого греческого и индоевропейского мира в Милете произошла грандиозная культурная революция.
Геродот в своем труде «История» красочно описал эпизод, в котором запечатлен этот волшебный момент. Он рассказывает о произошедшем с ним во время поездки в Египет случае – таком же, который, по его словам, происходил ранее с Гекатеем.
Когда однажды историк Гекатей во время пребывания в Фивах перечислил жрецам свою родословную (его родоначальник, шестнадцатый предок, по его словам, был богом), тогда жрецы фиванского Зевса поступили с ним так же, как и со мной, хотя я и не рассказывал им своей родословной. Они привели меня в огромное святилище [Зевса] и показали ряд колоссальных деревянных статуй. Их было действительно столько, сколько я перечислил выше. Каждый верховный жрец ставил там в храме еще при жизни себе статую. Так вот, жрецы перечисляли и показывали мне все статуи друг за другом: всегда сын жреца следовал за отцом. Так они проходили по порядку, начиная от статуи скончавшегося последним жреца, пока не показали все статуи. И вот, когда Гекатей сослался на свою родословную и в шестнадцатом колене возводил ее к богу, они противопоставили ему свои родословные расчеты и оспаривали происхождение человека от бога. Противопоставляли же они свои расчеты вот как. Каждая из этих вот колоссальных статуй, говорили они, это «пиромис» и сын пиромиса, пока не показали ему одну за другой 345 колоссальных статуй (и всегда пиромис происходил от пиромиса), но не возводили их происхождения ни к богу, ни к герою. «Пиромис» же по-эллински означает «прекрасный и благородный человек». Так вот, такими и были все эти люди, статуи которых там стояли, а вовсе не богами[41].
Решение Геродота рассказать об этом эпизоде столь подробно свидетельствует о том, какое глубокое впечатление произвело на греческую культуру знакомство с древнеегипетскими традициями. Гекатей, как и все его греческие современники, считал, что мир существует не более двадцати поколений людей, и хвастался тем, что приходится богам близким родственником. Но тут появился египетский верховный жрец, который отвел его в мрачный древний храм и показал свидетельства существования в человеческой цивилизации 345 поколений. Недолгое прошлое греческого мира выглядело по сравнению с этим просто смешным. Если это случилось с Гекатеем и Геродотом, то, вероятно, случилось и со многими другими прославленными греками, посетившими Египет: такими как Фалес и, возможно, Анаксимандр. Джеймс Шотвелл прекрасно описал эту ситуацию в 1922 году.
Возможно, мы не сильно ошибаемся, предполагая, что день, когда состоялась та беседа в темной храмовой комнате фиванских жрецов стал датой (если здесь вообще возможно произвести какую бы то ни было датировку) окончательного пробуждения того критического, научного настроя, который должен был произвести на свет новую историческую науку. При этом следует помнить, что пользу из этого урока извлек именно греческий гость, а не ученые египетские жрецы… Именно там зародилась критическая мысль западного мира. В них пробудился тот смелый дух исследования, который стал отличительной чертой эллинского ума.
Шотвелл писал непосредственно о зарождении историографии, но его слова в равной степени относятся и к научному духу в целом.
Подобно обезьянам перед монолитом в фильме Стэнли Кубрика «Космическая одиссея 2001 года», грек, стоя перед египетскими статуями, которые так эффектно опровергали его горделивое видение мира, возможно, начал думать: даже то, в чем мы все уверены, может быть поставлено под сомнение.
Встреча с другими людьми, другими культурами, другими идеями делает наш разум открытым и указывает на границы наших представлений.
Хочу заметить, что сегодня все это может послужить для нас предостережением. Каждый раз, когда мы – нация, группа, континент или религия – обращаем свой взор внутрь себя, воспевая свою самобытность, мы фактически лишь радуемся своей ограниченности и превозносим собственную глупость. И напротив, каждый раз, когда мы открываем себя для многообразия и задумываемся над тем, что отличается от нас, мы приумножаем богатство и интеллект человеческой расы. Министерство национальной идентичности, подобное тем, что были созданы в последнее время в некоторых западных странах, есть не что иное, как министерство национального слабоумия.
8. Что такое наука?
Наука, о которой я хочу поговорить, родилась не с революцией Коперника и не с эллинистической философией, а в тот момент, когда Ева сорвала яблоко. Наука – это потребность в познании, часть человеческой природы.
Франческа ВидоттоНачалась ли наука с Анаксимандра? Вопрос поставлен неудачно. Все зависит от того, что мы имеем в виду под общим термином «наука». В зависимости от того, используется ли он в широком или в узком смысле, мы можем сказать, что наука началась с Ньютона, Галилея, Архимеда, Гиппарха, Гиппократа, Пифагора или Анаксимандра – или с астронома в Вавилонии, имя которого нам неизвестно, или с первой самки примата, сумевшей научить свое потомство тому, что она умела сама, или с Евы, как говорится в цитате, открывающей эту главу. Исторически или символически каждый из этих моментов знаменует собой обретение человечеством нового, крайне важного инструмента для приобретения знаний.
Если под наукой понимать исследования, основанные на систематической экспериментальной деятельности, то она началась, можно сказать, с Галилея. Если же под ней понимать совокупность количественных наблюдений и теоретических/математических моделей, способных упорядочить эти наблюдения и дать точные предсказания, то астрономия Гиппарха и Птолемея – это уже наука. Выделить одну конкретную точку отсчета, как я это сделал в случае с Анаксимандром, означает сосредоточить внимание на каком-то отдельном аспекте научного познания и подчеркнуть специфические характеристики науки и, таким образом, в неявной форме поразмышлять о том, что такое наука, что такое
