Закрытые. Жизнь гомосексуалов в Советском Союзе [litres] - Рустам Александер
Суд приговорил Сашу к шести годам лишения свободы. Другие мужчины получили аналогичные приговоры. Сашиной мечте стать актером не суждено было сбыться.
Глава 4, в которой звезда эстрады ведет двойную жизнь и втайне страдает
Москва, 1940
Вадим Козин был, вероятно, самым популярным советским певцом 1930‐х годов. Несмотря на то что сам Козин предпочитал живые выступления, появление музыкальных записей, радио и граммофонов способствовало тому, что его слава быстро распространилась по всему Союзу, а имя было у всех на устах. Подобно молодому Фрэнку Синатре, выходя на сцену, он заставлял людей в зале кричать от восторга и плакать от радости. Зрители тянули руки в отчаянной попытке дотронуться до артиста, и очень часто во время и после выступлений сотрудникам милиции приходилось сдерживать толпы штурмующих концертные залы. Козин пользовался народной любовью и упивался ею.
Хотя песни Козина были невероятно популярны в народе, он часто подвергался критике со стороны высокопоставленных партийных чиновников за излишнюю сентиментальность и отсутствие настоящего социалистического духа. В партии считали, что истинный певец социализма должен петь о советских рабочих и прославлять их самоотверженный труд на благо родины. Музыка Козина была совсем другой: он пел о романтических чувствах, о едва уловимых оттенках жизни, о радости и боли, о надежде и страданиях[32]. Козин всегда выходил на сцену в элегантном коричневом костюме, со сверкающим бриллиантом в петлице и шелковым платком в руке. Им восхищалось огромное количество советских граждан – его любили рабочие, колхозники, государственные служащие и даже солдаты и командиры Красной армии, которым надоели официальные пропагандистские песни.
Козин был избалован славой и обожанием публики и довольно часто вел себя как капризная дива. Он терпеть не мог микрофоны и буквально объявил им войну: соглашался петь только при условии, что на сцене микрофона не будет. В противном случае Козин мог просто отказаться выступать, несмотря на ожидающих его поклонников. На одном из концертов организаторы осмелились проигнорировать требование Козина и оставили микрофон на сцене. Поначалу он ничего не понял и успел допеть до середины песни, как вдруг заметил микрофон в нескольких метрах от себя. Бросив гневный взгляд за кулисы, Козин, ко всеобщему изумлению, оборвал песню и в бешенстве покинул сцену. Обескураженные организаторы бросились к микрофону и быстро унесли его. Через несколько минут Козин вновь вышел к публике – с улыбкой и готовый петь[33].
Козин был также печально известен тем, что ни с того ни с сего отменял концерты, чем разочаровывал поклонников и ставил в неловкое положение организаторов, которым приходилось объясняться перед публикой. Кроме того, певец брал непомерно высокую плату с театров, где выступал, и имел список требований, которые должны были неукоснительно соблюдаться при подготовке к его приезду. Подобно экзальтированной оперной диве или поп-певцу, который хочет показать свою власть, он требовал, например, чтобы гримерная была устлана коврами и уставлена букетами.
Мало кто знал, что сложный характер и вспыльчивость Козина были результатом затяжного эмоционального кризиса и глубокого чувства неудовлетворенности. Несмотря на всю любовь и преклонение, в советском обществе Козин чувствовал себя неполноценным и чрезвычайно уязвимым. Главной причиной было скрытое эмоциональное и физическое влечение к красивым мужчинам, которое он испытывал с детства. Когда Козин впервые осознал эти чувства, он был напуган и растерян. Примерно к двадцати пяти годам после безуспешных попыток подавить желание он наконец сдался и позволил себе экспериментировать. Его первый сексуальный контакт с другим мужчиной произошел во время одного из первых концертных туров по СССР. Козин описывал его так:
В группе со мной ездило акробатическое трио: муж, жена и его брат, молодой интересный парень лет 26, чуть старше меня. Он был бледен, держался обособленно, любил быть один, не курил. А так как и я не курю, то мне пришлось жить с ним в одном номере, и так почти всю полугодовую поездку. Однажды ночью после концерта, уже после месячного концертирования, в каком-то городе в гостинице в номере была одна широкая постель, а другая приставная койка. Он сказал, чтобы я шел к нему на кровать. «Расскажи, как ты любишь? Я знаю, что я тебе нравлюсь, а ты мне тоже нравишься. Но какой ты, расскажи откровенно, а я расскажу, какой я. Как ты раньше жил?» Я все ему откровенно рассказал. Он меня крепко, до боли обнял и, поцеловав, сказал: «Сегодня спи, а завтра будем разговаривать»[34].
В течение нескольких дней он объяснил мне все «тонкости», но, как ни заставлял меня быть активным, у меня ничего не получалось. Несколько раз я был для него пассивным, но никакого ощущения от этого не получал. Я откровенно сознался, что больше не хочу ему давать. Мне было приятно лежать рядом с ним и, когда он уснет, самому себе проонанировать. Однажды он это заметил, стал меня в это время целовать. «Так вот что ты в конце концов любишь! Я то же самое, я иногда люблю один представлять себе мужчину и онанировать». После этого разговора мы продолжали спать вместе, но никаких физических соприкосновений не было… [35]
По мере того как карьера Козина шла в гору и он стал выступать в Москве, число его поклонников росло в геометрической прогрессии. Его караулили у служебного входа после концертов, визжали, кидались навстречу с цветами и выпрашивали автографы. Ему признавались в любви и мужчины, и женщины. Иногда Козин полунамеками приглашал красивых мужчин в свой гостиничный номер после концерта. Однако сдержанность и чувство стыда так и не позволили ему воплотить свои сексуальные фантазии в жизнь:
Хотя мне и нравятся юноши, я лишь мысленно представляю себя с ними пассивным, а физически я смогу, будучи рядом с ним, лишь проонанировать, а иногда даже мне достаточно посидеть и поговорить с понравившимся человеком, и, когда он уйдет, я один, мысленно представляя его, буду онанировать. Этот человек может лежать, спать рядом со мной, я к нему не прикоснусь, мне будет приятно, что он находится около меня[36].
К тридцати Козин смирился со своим влечением и принял то, что с ним придется как-то жить:
Я понял, что я человек
