Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Владлен Семенович Измозик
<…>
Демократизм выродился в советократизм и <…> нечистоплотность; <…> кругом подавленное состояние. <…> Капитализм выродился в спекулятивизм от специалиста через крестьянина до комиссарских верхов, ибо душили не капитал, а капиталистов, расплодили капитальчики. Диктатура пролетариата понимается как «большевистский» террор всех и вся из‑за власти и денег… [1094]
Эти настроения нередко побуждали к участию в антибольшевистских организациях различного толка. Так, один из лидеров Союза возрождения, известный историк и публицист С. П. Мельгунов писал в своих показаниях в ВЧК 17 марта 1920 года:
…я занял к новой власти крайне отрицательное отношение, и отношение мое, пожалуй, мало изменилось за истекшие два года. <…> Диктатура для пролетариата могла бы найти себе известное историческое оправдание в объективных социальных и экономических условиях. Их, между тем, в наличности нет. Многие из идей, осуществляемых властью, я разделяю, но все ее методы мне органически ненавистны, так как все то насилие, которое я наблюдал, не находит себе никакого исторического оправдания <…> нарушаются самые элементарные основания так называемого научного коммунизма [1095].
Один из лидеров другой, близкой к Союзу возрождения организации «Национальный центр», О. П. Герасимов, сторонник кадетской партии, говорил на допросе в ВЧК, что он противник социалистических идей, «так как социализм как государственная теория, в конце концов, сводится к подавлению личности, поглощению ее государством, и как бы равномерно ни были распределены материальные блага жизни — это не вознаградит за потерю самого главного: свободного развития личности» [1096].
Наконец, противниками советской власти в эти годы (1918–1920) становились многие тысячи крестьян и рабочих, не имевших каких-либо четких политических взглядов. К осуждению и противостоянию советской власти их приводило отсутствие стабильности повседневного существования, ломка привычных устоев жизни, экономические тяготы, необузданный произвол местных властей. Политический контроль располагал в этом отношении огромным количеством материалов. Об этом буквально кричали письма из самых разных мест:
У нас была всеобщая забастовка на почве голода (Тверь, июль 1919 г.);
Говорят: «Я у тебя реквизирую». Лучше бы сказали: «Я у тебя граблю» (Калужская губ., июнь 1919 г.);
Реквизиция прошла, очень всех обобрали (Вологодская губ., декабрь 1919 г.);
Мужики как черти ежатся на советскую власть, но мы их взяли в работу, так что им некуда поворачиваться (Черниговская губ., июль 1919 г.);
В Юрьевском (Владимирской губ. — В. И.) было восстание крестьян 15 000 человек… Это восстание называют кулаческим, но это неправильно. Тяжело от этой возни крестьянам. В деревне и в провинции к власти в большинстве случаев попадают чуть не преступные элементы, которые перекрашиваются в коммунистов… (Москва, июль 1919 г.);
У нас творилось недопустимое хулиганство царями-комиссарами (Смоленская губ., июнь 1919 г.) [1097].
Партийные и чекистские сводки подтверждали многочисленные жалобы на произвол местных властей. Тамбовский губком РКП(б) на протяжении всех этих лет признавал, что «почти нет уезда, в котором бы не встретили пьянства, терроризирования населения, всякого сброда в организации и т. д. и т. п.», а в Спасском уезде «деревенские организации усиленно занимаются реквизициями и контрибуциями» [1098]. Из Курской губернии сообщали в декабре 1918 года о роспуске городской партийной организации в городе Короче по следующим причинам: «1) отдельные члены комитета накладывали контрибуцию на попов 2) производили сами обыски 3) членами партии оправдывались такие поступки как избиение частных граждан членами исполкома <…> во время исполнения служебных обязанностей 4) нетрезвое состояние членов партии» [1099].
На заседании уполномоченных ВЦИК в июле 1919 года, обследовавших положение дел на местах, целый ряд выступавших крайне пессимистично оценивал влияние партии в российской деревне. Главный редактор газеты «Известия ВЦИК» Ю. М. Стеклов утверждал на опыте Вятской губернии, что «в чисто крестьянских и малопролетарских губерниях <…> вы не найдете там широких слоев населения, которые преданы нам, разделяют нашу программу и готовы за нас выступить. <…> Середняцкую массу и бедняков мы умудрились от себя отпугнуть». С ним соглашался посетивший Иваново-Вознесенскую губернию Д. Б. Рязанов: «…ненависть, имеющаяся у крестьян к коммунизму, объясняется нелепостью, в которой коммунизм проводится на местах» [1100].
Это недоверие к власти, ненависть к реальной «коммуне» обуславливали неверие к правительственным газетам, ожидание перемены власти. Уже в самом конце основных событий Гражданской войны, в 1920 году, зам. председателя ВЦИК П. Г. Смидович сообщал из Саратовской губернии: «Газетам и словам коммунистов никакой веры. Первые все меньше читают, вторых не хотят слушать, <…> выдвигается политическая „программа“: раскрепощение труда, свобода, неприкосновенность личности, освобожденные от государства профсоюзы, свободные перевыборы Советов» [1101].
Письма 1919 года полны надежд на приход другой власти: «Все взоры народа обращены на восток, откуда ожидают своего избавителя Колчака, который свергнет ненавистное всем иго коммунизма» (Калужская губ.), «У нас на фабрике говорят, что скоро придет Колчак; народ не дождется, скоро ли это установится» (Московская губ., Щелково), «У нас все-таки Колчака ждут, как Бога» (Нижегородская губ.), «Крестьяне ждут Деникина, верить не хотят, что советская власть тверда» (Орел), «У нас в Саратове все ждут Деникина» (Саратов) [1102].
Одновременно материалы политического контроля дают представление о некоторых причинах неудачи Белого движения. Письма и сводки убедительно демонстрируют, что основной массе населения приходилось выбирать по принципу «меньшего зла», и в этом соревновании белые чаще всего проигрывали. Письма того же 1919 года из разных мест рисуют примерно одну и ту же картину:
Мы дожидались Колчака, как Христова дня, а дождались как самого хищного зверя. У нас здесь пороли всех сряду, правого и виноватого. Если не застегивают [так в тексте], то расстреляют или прикалывают штыком. Не дай Бог этого лютого Колчака (Пермская губ.);
Белые у нас были 2 нед[ели], очень никому не понравилось <…> бьют плетями и отбирают хлеб и скот без копейки. У нас до белых мужики говорили, что красные нас грабят; нет, вот сибирские приезжали, награбили у нас в уезде добра (Казанская губ.);
Все плохо, а хуже нет казацкой плети. Она никого не щадит — ни старого, ни малого <…>. Много расстреляно мирных жителей, не только мужчин, но и женщин, а также ребятишек. Отрезали руки, ноги, выкалывали глаза (Самарская губ.);
Белые не очень важно вели себя. Утром идешь, видишь висят от 3–4 человек, и так каждое утро (Псков);
Никогда не представляла, чтобы армия Деникина занималась грабежами. Грабили не только солдаты, но и офицеры. Если бы я могла себе представить, как ведут себя белые победители, то несомненно спрятала бы белье и одежду, а то ничего не осталось (Орел)
