Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Сумароковские и державинские интонации слышны здесь – но заплачено за написанное личным, своим.
Не менее знаменательно стихотворение следующего, 1816 года, «Послание», обращённое к боевому товарищу Раевского Н.С.Ахматову:
Оставя тишину, свободу и покой,Оставя отчий кров, семейства круг любимый,Во цвете юных лет, неопытной стопойТы в шумный круг ступил тропой невозвратимой!Отчизне, долгу раб, в краю чужом один,От милых в отдаленьи,Обманчивой Фортуны сын!Куда влечёт тебя твоё воображенье?..
<…>
Отечество твоё, под скипетром священнымМонарха славного, закон царям даётИ простирает длань народам угнетенным!И изумляет свет!Колосс надменный пал! Европа в удивленьеЗрит победителя, свободу и закон!Благословляя мир, повсюду в восхищенье,Благословляет русский трон!Так, юноша! гордись Отчизною твоею!
То были счастливейшие годы Раевского: Россия одержала немыслимые победы – исчезла империя Наполеона, возник Священный союз, русские стали ведущей политической силой Европы… Будущность казалась великолепной.
В январе 1817 года Раевский выходит в отставку в чине штабс-капитана с формулировкой «За ранами»…
Устроили пирушку, попрощался стихами – в батюшковской и денис-давыдовской манере – со своими товарищами по оружию Кисловским и Приклонским:
Быть может, Марс трубоюИз мёртвого покоюНас в поле воззовётПриманчивые славыИ след войны кровавойНас к цели доведёт.Быть может (сокровеньеКто может предузнать?),В пылу огней, сраженья,Как к рати двигнет ратьПогибельной стезёю,Нам суждено с тобоюВ добычу смерти злойПредвременну могилуУзреть в земле чужой!..Но нет! и мысль унылуЗабвенью предадим,За чашой круговоюВесёлою мечтоюСвой слух воспламеним!..
То есть вроде бы и уезжал Раевский, но вроде бы и не совсем: а вдруг Марс призовёт? Неужель дома усижу?
Уговаривал себя в стихах: «Я был моей Отчизны щит – / теперь пора спешить к покою!»
Под кровом родины святой,С пером и книгами в беседе,Я верный путь найду к победе,Не льстя наружной мишурой.
Слово «Родина», заметим, в русской поэзии впервые ввёл в употребление Державин – имея в виду «малую родину» (страну именовали Отчизной); и вот оно уже начинает обживаться в стихах, и в случае Раевского один смысл – родное поместье – понемногу наплывает на второй: вся Россия.
В общем, решив для себя, что «уже я видел бурный свет» (стихотворение «К моим пенатам», 1817), он возжелал хотя б на время отдохновения.
Вернулся в отчий дом: отец, братья, сёстры, застолья, места детские, удивительные, позаросшие бурьяном за годы военных странствий и службы.
Могила матери…
Книги, наконец: можно ж теперь читать сколько вздумается.
Ах, да, чуть не забыли: невесту ему сестра подыскала. Раевский, хоть и пишет про «наслаждение с сельскими полуневинными нимфами», но присматривается: а может, действительно?.. Взять и?..
…Но что делать 22-летнему молодому человеку, основная часть сознательной жизни которого прошла «под ружьём»?.. В Хворостянке залипнуть, как муха в янтаре?
У отца был винокуренный завод – вот при заводике и сидеть, «в красном старом колпаке» (это из стихотворения Раевского), попивая наливочку и проходящую мимо жену вдруг резко, пока слуги не видят, хватая за юбку и хохоча?
«…Как ленивец – ни пера, ни книги в руки, – иногда с ружьём, и то не более как за версту, хожу стрелять», – напишет в письме другу Раевский из той же Хворостянки.
Ну, месяц так просидел, ну, два. Батеньков однажды заехал в гости – славно. Но ненадолго… Ну, третий месяц пошёл.
Нет, не годится.
В ноябре того же года Раевский восстанавливается на службе и поступает в 32-й егерский полк, расположенный в Бессарабии.
Пример вольного обращения с его биографией содержится в книге Ф.Бурлачука «Вл. Раевский». Непонятно чем руководствуясь, автор пишет: «В имении отца Владимир прожил больше года. и всё это время отец настаивал, чтобы сын вернулся в армию».
Возможно, первоисточником тут послужил другой исследователь жизни Раевского, П.Е.Щёголев, который также писал, что Раевский вернулся на воинскую службу «по желанию отца».
Между тем, Раевский в письме своему ближайшему товарищу Приклонскому сообщает: «При всём желании моего отца, чтобы я оставил поприще военное, я решился продолжить службу».
Если Натан Эйдельман видит в Раевском человека, решившего бороться с русским народным «варварством», то ряд других исследователей Раевский интересовал в первую очередь как «первый декабрист». Но разве может борец с деспотией стремиться к армейской службе? Конечно же, кто-то должен его принудить. Вот пусть отец…
Между тем, напомним, ещё в 1812 году Владимир отказался воспользоваться помощью отца, чтоб перевестись в тыловые службы. Как мог Феодосий Михайлович повлиять на боевого офицера спустя пять лет? Когда сын, с его-то опытом, вдруг стал в чём-то собственного отца старше?
Спустя почти два года после возвращения на службу Раевский напишет своему доброму приятелю, тоже молодому офицеру: «Друг мой, не советую тебе оставлять службу; при всех её невыгодах она делает человека человеком и даёт тысячи средств к успокоению нравственному».
Стоит подчеркнуть, что в те времена на воинскую службу зачастую шли дворяне обедневшие – но это не случай Раевского: винокуренный завод приносил их семье серьёзные доходы. Позже Раевский признается, что был, он так и напишет, – «богат».
Но отныне свою жизнь Раевский намеревается посвятить воинской службе – и новым войнам, если таковые начнутся. Как у него было в стихах – «Не страшно битвы приближенье / Тому, кто дышит лишь войной».
6 декабря 1818 года Раевский перевелся штабс-ротмистром в Малороссийский кирасирский полк – в город Старый Оскол. В апреле 1819-го получил чин ротмистра.
В августе стоит в городе Аиповец Киевской губернии, ему предлагают взять в подчинение роту. Пока не дадут капитана, решает Раевский, роту брать не стану.
Друзья у него – под стать самому Раевскому: любопытство он питает к людям весьма определённого толка.
«Судьба меня познакомила с редким человеком c’est un aventurier noble[17], – отчитывается Раевский о своём новом товарище в письме Приклонскому. – Вот его биография: он служил с Наполеоном. Всё время был в Испании, в Италии, в России и, наконец, с ним же на Эльбе: имеет Legion d'honneur[18]. После сражения при Ватерлоо перешёл к австрийцам, там не понравилось, – и он переходит к нам в Россию на службу. Хорошо говорит по-французски, по-немецки, по-итальянски и на латыни. Рад случаю, я взял его к себе на квартиру и с ним-то я провожу большую часть времени. Сверх того, изранен и имеет много солидных познаний; фамилия его Вольфсберг, родом иллириец».
Ну чем не собеседник? Всю жизнь воюет, изранен, говорит на четырёх языках. Лучший из возможных приятелей нормального русского аристократа.
9 февраля 1820 года Раевский вернулся уже капитаном в 32-й егерский полк. 22 апреля 1821 года произведён в майоры.
В августе того же года ему передали в ведение сначала полковую школу юнкеров в Аккермане, а затем дивизионную – в Кишинёве. 26-летнему человеку поручили серьёзную задачу: можно представить, насколько очевидны и глубоки были разносторонние воинские познания Раевского.
Он готовит конспекты по российской истории, государственному праву, географии, политике и религии. Ведёт курс поэзии.
В учебных заметках Раевского есть интересные наблюдения.
О русских: «Народ здоровый, острого ума, способен к войнам и коммерции».
«Честолюбие в праздности, подлость в гордости, желание обогащаться без труда, отвращение от истины; лесть, измена, коварство, пренебрежение всеми обязательствами, презрение должности гражданина, страх от государевой добродетели, надежда на его слабости и, что всего более, непрестанное осмеяние добродетели составляют, кажется, свойство большей части придворных».
«Мы, краснея, читаем у Плутарха, что фивяне, для смягчения нравов своего юношества, установили законами такую любовь, которую запретить должны бы были все народы».
«У деспота нет никакого правила, а его своенравие истребляет все прочие. – Честь в деспотизме не имеет никакого значения».
Всё шло преотлично, он стал бы оригинальным и вполне современным преподавателем; в итоге так и до генерала бы дослужился, но… Судьба вела к другому.
Командиром 32-го егерского полка, где служил Раевский, был полковник Андрей Григорьевич Непенин, и он уже состоял в Союзе благоденствия (созданном ещё в 1818-м).
Но если б только он!..
Были ли объективными предпосылки для перехода Раевского в число будущих заговорщиков? Да, конечно же: аракчеевщина, муштра, постепенное крушение многих иллюзий, связанных с победой над Наполеоном. «Сатрапы гордые средь роскоши скучают», как он брезгливо писал в стихах («К моим пенатам», 1817).
