Александр Лебедь - За державу обидно

Я спросил у Коржакова:

— Александр Васильевич, «китайца» вы ко мне приставили?

— Я.

Поворачиваюсь к Цалко:

— Кто вас отшвырнул?

— «Китаец».

Я подвел итог:

— Коржаковский «китаец» отшвырнул народного депутата Цалко. При чем здесь я и подчиненные мне люди?

Вопрос чисто риторический, ясно, что ни при чем. Но движение остановлено, люди лежат на машинах, все задумались, молчат.

Я предложил:

— Надо восстановить движение колонны. Кто пойдет со мной на площадь и объяснит, что произошло недоразумение?

Опять глубокая задумчивость. Обращаюсь к К. И. Кобецу:

— Товарищ генерал-полковник, вы здесь старший по званию, примите решение!

— Что ты такой горячий? Подожди! Дай подумать.

Еще немного подумав, Константин Иванович вдруг оживился:

— Да у нас же Литвинов есть. Он — народный депутат, десантник, подполковник. Ко мне Литвинова.

Вызвали Литвинова. Кобец приказал ему вместе со мной разобраться в недоразумении и тут же ушел.

Литвинова я хорошо знал. Когда я командовал Костромским полком, он был у меня командиром роты. Я назначил его на должность начальника разведки полка, представил к званию майора. Сейчас он полковник, каким образом он им так быстро стал — не мне судить. Видимо, в депутатском корпусе свои, неведомые мне законы. Я сказал, что одного Литвинова недостаточно. К тому же он малоизвестен как народный депутат, а нужно такого, которого бы знали все. Опять воцарилась глубокая задумчивость. Я предложил: «Раз Цалко заварил всю эту кашу, пусть он со мной и идет!» Все сразу согласились и вновь послали за Цалко. Он пришел, но без депутатского значка на лацкане. Я сказал, что без значка не тот эффект. Цалко отправился за значком, а тем временем появился Руцкой. Он с порога заявил, что технику под стены заводить не надо. Вопрос этот решен окончательно и уже согласован с президентом. «Поставьте часть машин на набережной, а часть — вон там!» — он сделал неопределенный жест в сторону окна.

— Или поставлю машины, как сам согласовал с президентом, или верну их в исходное положение, — возразил я.

Александр Владимирович напомнил мне, что он — вице-президент, а я ему что я заместитель командующего ВДВ. Мы повздорили. Кончилось тем, что Руцкой, а вместе с ним и Скоков ушли разбираться к президенту. Тем временем команда моя собралась, ждали только решения. Минут через сорок вернулся Скоков и объявил, что президент утвердил решение вице-президента. Я сказал, что перепроверять не стану, и вместе с командой отправился двигать машины по вновь рожденному плану.

Наверное, со стороны все это выглядело достаточно смешно. Подходит к ближайшей машине Цалко, приподнимает лацкан пиджака с депутатским значком и кричит: «Товарищи, я народный депутат Цалко. Произошло недоразумение. Прошу освободить машины. Предоставьте возможность генералу Лебедю и подполковнику Литвинову расставить их в соответствии с планом!» Роста Цалко маленького, голос для такой площади слабый, толпа никак не реагирует. Наконец мы с Литвиновым решили пойти другим путем. Пробились к носовой части двух ближайших машин и начали командовать механикам: «Заводи! Первая, с бортовых!» Механики-водители выполнили команды безукоризненно. Облепленные людьми машины начали медленно разворачиваться на месте — толпа если и подалась от БМД, то сантиметров на 5 -10, не более. Развернув машины на заданное им направление, поманили их на себя. БМД очень медленно тронулись вперед, толпа сопровождала их.

Начинало вечереть. Выведя первую машину на заданный рубеж, я объявил, что сегодня, по крайней мере, она уже с места не тронется, и предложил любителям оригинального отдыха лежать на броне до утра. Сарказм возымел действие, люди отступили, механик заглушил двигатель. Еще две БМД дались таким же трудом, дальше пошло проще. Убедившись в отсутствии агрессивных устремлений, люди сами освободили машины.

Расставив по местам все БМД, я организовал боевое дежурство. Тем временем к Верховному Совету пробился комдив полковник Колмаков и доложил, что один из батальонов пытался взять под охрану здание Моссовета, но ввиду назревшей конфликтной ситуации отошел к стадиону «Динамо». Другой батальон находится у телерадиокомпании «Останкино». Обстановка там неясная. Никаких распоряжений нет. Лично мне командующий приказал: «Убедиться, что охрана и оборона здания Верховного Совета организована удовлетворительно, выдвинуться к стадиону «Динамо» и в Останкино, проверить, все ли в порядке там, а затем ехать в Тушино». Убедившись, что дежурство налажено, люди накормлены и отдыхают, мы с комдивом поехали выполнять дальнейшую задачу. Хотя я не знаю, можно ли считать нормальной обстановку, когда не только солдаты и офицеры, но и генералы находятся в полном неведении относительно их положения и роли. Тяжеловесная аббревиатура ГКЧП никому ничего не говорила. Забегая вперед, скажу, что все три дня к дивизии не подошел никто из представителей Министерства обороны или депутатского корпуса. Не сделали даже попытки объяснить людям, что же происходит. Не знали своей задачи ни я, ни комдив. Что по ходу сами «в клювик» собрали — вот и все.

Выполнив все указания командующего и сообщив об этом в штаб ВДВ по городскому телефону-автомату, мы с комдивом уехали в Тушино.

Время пролетало так быстро, что только прибыв на место, я взглянул на часы. Было уже 5.30 20 августа. Мы с Колмаковым попробовали проанализировать ситуацию, но, обменявшись мнениями, поняли, что это — безнадежное дело. Вспомнили старинную морскую заповедь: «Обстановка неясная — ложись спать!» и решили часочек вздремнуть. Но не тут-то было. В 5.50 раздался звонок. На проводе был командующий. Начал он круто:

— Ты что натворил? Куда завел батальон?

— Как куда? К зданию Верховного Совета РСФСР по вашему приказу.

— Ты меня неправильно понял.

Тут я слегка осатанел:

— Товарищ командующий, у меня контора пишет. Все распоряжения, указания, приказы фиксируются тремя операторами в журнале учета боевых действий.

Опыт многочисленных разбирательств с прокурорами и следователями уже давно научил меня фиксировать все документально. Командующий немного сбавил тон:

— Ну, ну, не горячись! В общем, ты сморозил глупость! Шеф недоволен.

— Какой шеф?

— Ну какой, какой! Министр. Запомни: ты сморозил глупость. Езжай, и как завел батальон, так и выводи его.

Я положил трубку и задумался. Как всякому нормальному человеку с характером и самолюбием, мне вовсе не нравится чувствовать себя марионеткой. Кто-то что-то где-то решил, не дав себе труда довести до меня это решение, хотя бы в части касающейся, а я уже сутки носился, ругался, препирался, конфликтовал, выполняя приказы, смысл и конечный итог которых был мне неведом.

Но приказ есть приказ. В 8 часов утра я уже снова был у Верховного Совета. Зашел в кабинет Скокова, сообщил, что получил приказ вывести батальон. Юрий Владимирович принял новость довольно спокойно. Выразил сожаление, что батальон так мало побыл, сказал, что его будет не хватать, но, тем не менее, препятствовать отводу подразделения он не станет. Солдаты и офицеры уже совсем освоились среди защитников Верховного Совета. К ним относились спокойно и дружелюбно. Охотно помогли проделать нужные проходы в баррикадах. Солдаты позавтракали. Батальон построился в колонну и около 11 часов двинулся в сторону Ленинградского проспекта. В люки БМД и открытые окна кабин летели конфеты, пряники, червонцы. Я опять ничего не понимал. Завести батальон под стены было очень трудно. Мне казалось, что вывести его оттуда будет еще труднее, и я внутренне готовился к чему угодно, только не к такому спокойному отходу.

Пропустив все машины через проход в последней баррикаде, я уже собрался отправиться сам, но тут обнаружилось, что исчез мой уазик. Я ускоренным шагом обошел два квартала, пока наконец отыскал его. Именно ускоренным шагом, а не бегом, ибо вид бегущего генерала в мирное время вызывает недоумение, а в военное — панику, уазик стоял, прижатый пожарной машиной к одной из баррикад. Здесь меня нашел офицер связи с приказом к 13.45 прибыть в Генеральный штаб и явиться к заместителю министра обороны генерал-полковнику Ачалову. Время у меня еще было, я догнал батальон и остановил его с тем, чтобы уточнить командиру задачу. Тут, откуда ни возьмись, на меня налетела толпа журналистов и засыпала вопросами: «Куда и зачем водили батальон?», «Зачем выводят?», «Кто вы такой?», и т. д. Народ был настырный, напористый и цепкий. Обстановка складывалась достаточно нервная, к юмору не располагающая, тем не менее меня начал душить смех. Куда водил, зачем вывожу — да черт его знает! Но им-то я так ответить не мог. А тут неожиданно мне вспомнился анекдот про русский характер. Взбунтовались в деревне мужики, повалили с косами и вилами к барской усадьбе, загомонили… Вышел на крыльцо барин. В халате и шлепанцах, на голове — феска, в зубах трубка, под мышками — по ружью. Выдержал многозначительную паузу и, когда наступила мертвая тишина, спросил: «Ну, что?» Толпа понурила головы и начала расходиться. Через несколько минут никого не осталось. Вечером в кабаке сидел мужик, перед ним стояла пустая бутылка, в стакане остатки водки, краюха хлеба. Мужик поднял стакан, посмотрел на него осоловелым взглядом и вдруг взъярился: «Чаво, чаво? Да ничаво!» И выпил. Сам не знаю, почему пришла мне в голову эта странная ассоциация.