Николай Леонов - Лихолетье: последние операции советской разведки
Подошли информационные материалы из ЦК партии, из которых видно, что 5 марта Горбачев опять собирал высший эшелон руководства КПСС (секретари обкомов, крайкомов и пр.). Долго и сладко рассказывал о своей недавней поездке в Белоруссию, и выходило, что и любит его народ, и слушает, и даже понимает. А слушатели упорно подводили его к разговору на тему «почему же власть рушится?», и он не хотел говорить об этом. Так и разошлись, как и собрались: без слез, без горя, без любви. Пустые «мероприятия» вели к деморализации даже высшего эшелона партийного руководства.
17 марта был проведен наконец референдум о сохранении Союза ССР в обновленном виде. Результаты голосования оказались выше самых оптимистических ожиданий. Народ высказался в пользу сохранения единого государства. В РСФСР в голосовании приняло участие 75 % избирателей, 71 % из которых высказались «за», на Украине соответствующие цифры составили 83 и 70 %, в Белоруссии – 83 и 83 %. В остальных республиках проценты были еще выше. В шести республиках: Литве, Латвии, Эстонии, Молдове, Грузии, Армении – всесоюзный референдум блокировался местными властями, против участвующих в голосовании был развязан моральный террор. И все-таки в Латвии к урнам пришло свыше 500 тыс. человек, в Литве – более 600 тыс., в Молдове – более 800 тыс. Конечно, голосовавшие принадлежали к наиболее политически активной части русскоязычного населения, но их не назовешь «незначительными группами пенсионеров».
Казалось бы, что еще нужно было политическим руководителям для сохранения СССР? Высшая воля народа была высказана ясно и недвусмысленно. Оставалась самая малость: отлить результаты референдума в законы, запрещающие проповедь сепаратистских взглядов, квалифицирующие как антинародные действия, ведущие к развалу Советского Союза. Ничего этого не было сделано. Союзная власть не использовала исключительно благоприятную обстановку для спасения единого Отечества. Захваченная круговертью политиканской борьбы, она быстро забыла итоги всенародного опроса, а оппозиция после короткого замешательства вновь безнаказанно стала подкидывать головешки в костер сепаратизма. Воля народа была нагло попрана!
Теперь, вспоминая те дни, нельзя не заметить, что москвичи в ходе того же референдума голосовали по вопросу о введении выборной должности мэра Москвы. Большинство жителей столицы поддержало эту идею, в своей основе демократическую. Но каково же было разочарование, когда первый избранный мэр Москвы Г. Попов вскоре подал в отставку и на его место был уже назначен указом президента России Ю. Лужков. Опять по воле народа прогулялись в грязных сапогах диктата. Не приходится удивляться, что авторитет любой власти, обращающейся таким образом с суверенной волей народа, будет неизменно падать.
Конец марта прошел в особо взвинченной обстановке, потому что предстоял съезд народных депутатов России. Среди народных депутатов не было той проельцинской эйфории, которая стала характерна для «послепутчевой» атмосферы. «Бульдозерный» характер Б. Ельцина начинал пугать все больше и больше его вчерашних сторонников. После этого драматического интервью телевидению с объявлением войны Горбачеву 19 февраля 1991 г. в Верховном Совете России произошел открытый раскол. Шесть видных руководителей законодательного органа выступили с публичным письмом, в котором отмежевались от политической линии Председателя Верховного Совета РСФСР. На митингах сторонники Ельцина носили лозунги вроде «Президентской шестерке не перебить российского туза». Предстояла «разборка», тем более что Б. Ельцин публично пригрозил расправой с новоявленными диссидентами. Для подкрепления своих позиций он поехал в Ленинград на Кировский завод, где шесть часов ходил по цехам, провел девять митингов, демонстративно пообедал в рабочей столовой за 1 руб. 20 коп., как сообщили услужливые журналисты, и в целом добился своего, сорвав аплодисменты рабочей аудитории. Он самочинно списал 128 задолженности завода центру (не думая о законности такой меры), призвал коллектив переходить в подчинение РСФСР, обещал полную самостоятельность предприятию, сказал, что выделит валюту для закупки на Западе дизельных моторов для мини-тракторов. Похлопал директора по плечу, сказав: «Ты наш парень, мы тебе доверяем!»
А в эти же самые дни Горбачев выступал целый вечер по телевидению, якобы интервьюируемый директором телевидения Кравченко. Говорил он в своем духе – гладко, а теперь еще и «раздумчиво» ни о чем. По моей служебной обязанности полагалось бы внимательно слушать президента СССР, чтобы знать политическую линию руководства страны, но сколько я ни напрягал свой слух и внимание, ничего не мог понять из словесной мешанины. Дело происходило 26 марта. В сердцах я переключил на первую попавшуюся программу и – о Боже! – увидел серую тень Горбачева – Вадима Викторовича Бакатина, который тоже проводил пресс-конференцию. Он вещал о том, что не согласен с запретом уличных шествий и демонстраций, о чем было объявлено в печати в указе премьер-министра В. Павлова. Эта мера, мол, вообще не в духе президента Горбачева и т. д. Такого мне не приходилось видеть нигде в мире, чтобы премьер-министр страны говорил одно, министр его правительства – прямо противоположное, а президент страны вообще ничего вразумительного не сказал. Конечно, на все их запреты никто не обращал внимания.
28 марта имело место «стояние на реке Угре». Оппозиция вывела на улицы тысяч 50 своих сторонников, власти вывели воинские части и милицию, чтобы не допустить митингов внутри Садового кольца. Демонстранты наткнулись на заслоны, прорывать их побоялись, помахали кулаками и ушли к площади Маяковского, куда на белой машине приехал Б. Ельцин, выступивший с обычной «долой-речью». Провинция не всколыхнулась на истерические призывы, никакой всеобщей политической забастовки не последовало, а с таким напряжением ожидавшийся съезд народных депутатов даже принял некоторые антиельцинские решения. Он разрешил диссидентской «шестерке» выступить с содокладом и отказался рассматривать меры по реализации положительных итогов референдума по учреждению поста президента России.
В итоге Б. Ельцин вышел победителем. Он получил чрезвычайные полномочия для вывода республики из кризиса. На 12 июня 1991 г. были назначены выборы президента России.
8 апреля в 11.30 Горбачева посетила делегация депутатской группы «Союз», заявившая: «Вам надо уходить. Вы ничего не можете. Надо созвать внеочередной съезд народных депутатов СССР и оформить сдачу власти». В ответ последовали истерики и взрыв политиканства с целью не допустить созыва съезда. «Держи меня, соломинка, держи!..» – так пелось в популярной тогда песенке.
Ошарашенная партократия никак не могла понять, что же происходит в стране. Из Львова приходили в ЦК телеграммы с требованием: «Не допустите, чтобы у нас отобрали Дом политпросвещения!» Из Еревана: «Велите им вернуть нам здание ЦК компартии!» Из Тулы: «Помогите достать кокс для Косогорского металлургического завода!» Но ЦК уже не имел никакой силы.
Горбачев, по всем признакам, был готов формально капитулировать перед своим политическим оппонентом Б. Ельциным, если бы тот гарантировал ему сохранение хотя бы призрачной власти.
На работе у нас был непрерывный аврал. Временами появлялось ощущение, что все информационные системы государства перестали функционировать и оставалась одна надежда на КГБ. Приходилось выполнять многочисленные просьбы, шедшие от аппарата премьер-министра, из ЦК КПСС. Все просили по возможности дать обобщенную картину обстановки в стране, определить основные тенденции ее развития и ближайшие перспективы. Никаких трудностей в выполнении просьб не было, поступавшая отовсюду информация была на редкость непротиворечивой, временами даже утомляла своим однообразием. Повсеместно шел развал экономики, гасли доменные печи, останавливались коксовые батареи. Только с начала 1991 года было недодано против плана 4 млн т кокса, 6 млн т чугуна, 9,3 млн т стали, 8 млн т проката. Из 123 доменных печей в стране 33 были погашены. Во многих регионах бушевали забастовки, особенно мучительной была «буза» шахтеров, приобретшая явно политическую окраску. Все показатели в сельском хозяйстве шли в одном направлении, они свидетельствовали о прогрессирующем разрушении отрасли.
Политический фронт характеризовался нарастанием сепаратистских настроений, быстрым углублением кризиса внутри КПСС, устойчивым продвижением вперед тех сил, которые выступали под названием «Демократическая Россия».
20 апреля 1991 г. меня вызвали во внеурочное время на службу, и два зампреда стали несколько путано объяснять, что надо поехать на собрание депутатской группы «Союз» и выступить. В конце концов выяснилось, что один из ораторов из Прибалтики, выступая на этом собрании, сказал, что в их дела вмешиваются из-за рубежа, и предложил послушать представителя КГБ. Руководство решило просить меня побывать там и ответить на вопросы.
