Павел Ефремов - Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания
Мы тоже побродили между полуразрушенными храмами, пофотографировались на фоне Парфенона и храма Ники и начали уже откровенно скучать, когда на нас выплыла группа японских туристов. И две изумительной красоты девушки, заприметив на наших бескозырках звезды, сразу же изъявили желание сфотографироваться с нами. Парень, бывший с ними, как из пулемета щелкал нас каким-то шикарным фотоаппаратом, каких мы до этого и не видели, хотя за свои «Зениты» и «Смены» стыдно не было. Этот маленький эпизод так бы и остался простым и приятным воспоминанием, если бы мы разошлись в разные стороны и забыли друг о друге. Но японки начали настойчиво просить бумагу, чтобы написать адрес. Они делали это так смешно, жестикулируя и что-то лопоча по-японски, что мы расслабились, и, так как блокнот нашелся только у меня, одна из них написала свой адрес, в надежде, что я обязательно ей напишу. Я до сих пор помню, как звали эту изумительной красоты девушку. Саури Косуги из Иокогамы. Мы еще минут пятнадцать без всякого повода смеялись друг над другом, а потом нас стали созывать к автобусам и мы расстались. Самое смешное, что фотографии ни у кого из нас не получились. Но мне все же довелось еще раз увидеть лицо Саури.
В Пирее нас выгрузили из автобусов совсем недалеко от стенки, у которой был пришвартован «Хасан», и, к нашему удивлению, дали не один час, а целых два на прогулку по одной-единственной улице, целиком и полностью рассчитанной на туристов. Разумеется, самостоятельно нам гулять не позволили, дабы разлагающее влияние Запада не отравило наши неокрепшие краснофлотские мозги. Всех строго поделили на пятерки, и к каждой приставили офицера из числа походного штаба и преподавателей. Нам достался невысокий и улыбчивый кавторанг с кафедры живучести. Он явно не был строевым офицером, а потому замялся с отданием команды начать движение, а просто спросил:
— Куда пойдем-то, военные?
Я ответил, как бы за всех, потому что заранее предупредил ребят, что хочу купить очки. И вот, когда мы въезжали на эту самую туристическую улицу, я в самом начале ее и приметил киоск, снизу до верху обвешанный разнообразными очками.
— Тащ кавторанг, давайте сначала вон туда сходим, я к очкам приценюсь, а потом уже просто пройдемся.
Офицер мотнул головой, выражая согласие, и мы организованной военно-морской группой, не спеша и во все глаза разглядывая все вокруг, двинулись к указанной мной цели.
Киоск с очками просто ошеломил нас, до того не видевших такого разнообразия форм, расцветок и, главное, такого количества очков в одном месте. Это была просто какая-то Ниагара дужек, стекол и оправ, в центре которой было маленькое стеклянное окошко, с выдвижным лоточком для денег. И что самое страшное, самые дешевые очки, качеством даже хуже тех, какие сотнями клепали грузинские цеховики, стоили не меньше 600 драхм, против которых у меня было всего 350. Я приуныл. Мечта щегольнуть в отпуске в красивых очках, разглядывая на Феодосийской набережной сквозь фирменные темные стекла заманчивые силуэты отдыхающих москвичек, начала таять с ужасающим ускорением. Но тут наш вожатый офицер, присмотревшись к окошку киоска, кое-что заметил.
— Смотри как?! У них тут можно торговаться. Видите бумага с ручкой? Пишешь свою цену, он свою. И так пока не договоритесь. Для иностранцев, наверное, таких, как мы.
Я подошел поближе. Действительно, у окошка лежала стопка небольших листов и ручка, а сквозь небольшое стекло на нас с удивлением взирало лицо немолодого седого грека. Он с интересом разглядывал нашу форму, видимо, видел ее впервые. Я набрался духа, нагнулся к стеклу и ткнул пальцем в ближайшие очки, стоимостью в несколько тысяч местных рублей. Грек с улыбкой кивнул, и сняв их с витрины, подал сквозь окошко. Очки были красивы и изящны. Я осторожно нацепил на нос это, как мне тогда казалось, произведение искусства. На киоске висело зеркало. В нем отражался курсант в бескозырке и чудовищной красоты очках, в которые я сразу же бесповоротно влюбился. Несколько минут я крутился у зеркала, словно заправский модник и слушал одобрительный шепот товарищей. Наконец грек, дав мне налюбоваться на себя, показал пальцем на бумагу. Я снял очки и со вздохом просунул их обратно в киоск. Я сделал глубокий вдох и, взяв в руки ручку, написал на листе цифру «200». Глаза у грека стали, как две огромные тарелки. Он долго смотрел на написанную цифру, потом вышел из оцепенения, и написал другую: «2500». Мне ничего не оставалось, как невозмутимо написать следующую цифру: «250». Все наши, включая офицера, сгрудились вокруг и с увлечением следили за нашим безмолвным торгом. И вот когда я написал свою последнюю доступную цифру «350», а грек написал «2300» и многозначительно покрутил пальцем у виска, глядя на меня. Где-то сзади, за нашими спинами, раздался приятный женский голос:
— Здравствуйте, ребята!
Про грека и очки все сразу забыли. Даже я. Нам всем, как бы само собой казалось, что в этом красивом, но чужом городе, кроме нас, нет и не может быть никаких других русских, и уж тем более женского пола. Мы разом повернулись. Перед нами стояла невысокая светловолосая женщина в светлом пальто. Было ей лет тридцать пять. Женщина не просто улыбалась, а, казалось, сияла от радости.
— Здравствуйте, мальчики! Как я рада русскую речь слышать, вы даже не представляете! Семь лет на Родине не была. И тут вы!
Мы неуверенно улыбнулись в ответ, косясь на нашего офицера. Женщина, конечно, не походила на идеологического диверсанта, но инструктировали нас на совесть, и ввязываться в разговор без санкции старшего никто из нас не решился. Женщина, видимо, поняв причину нашего замешательства, торопливо добавила:
— Я сама из Казахстана. Вот семь лет назад к нам греки-коммунисты на целину приезжали, и я за одного из них вышла замуж. Так в Афинах и оказалась. А потом полковники эти. Даже домой съездить не получилось ни разу.
После этих слов наш кавторанг как-то старомодно шаркнул ногой и представился:
— Капитан 2 ранга Рудик. Олег Александрович.
Женщина улыбнулась еще раз и совсем не по-нашему протянула офицеру ладонь.
— Евгения. Бланк. Очень приятно.
Лед был сломан, и мы вразнобой начали представляться, а Евгения словно купалась в наших словах. Было видно, что она и вправду соскучилась по родной речи и просто млела, отвечая нам на русском, правда, уже с заметным акцентом:
— Ребята, а что вы тут стоите?
Рудик кивнул на меня:
— Вот… старшина очки купить пытается.
Евгения повернулась ко мне.
— Какие?
Я, не осознавая последствий, показал на свой предел мечтаний. Женщина неуловимым движением извлекла из сумочки кошелек и сунула в окошко кучку ассигнаций, что-то добавив на греческом. Грек что-то ответил и протянул ей вложенные в прозрачный пластиковый чехол очки.
— На, носи! Это подарок от меня! И пойдемте отсюда, мальчики. Это улица для самых глупых туристов, на соседней продают все то же самое, только вдвое дешевле. Пойдемте, пойдемте, там и сувениров купите.
И она, подхватив нашего кавторанга, потянула его в сторону. Мы шагали за ними, а я, сжимая в руке очки, почему-то испытывал какое-то подобие стыда, непонятно за что. Я не выпрашивал подарка, но все равно чувствовал себя неловко и неуютно. А Евгения безостановочно щебетала с Рудиком, с удовольствием выговаривая родные слова, и беседа их постоянно перетекала от погоды в Севастополе до цен на продукты в Афинах и обратно. Она привела нас на соседнюю улицу, где и правда все оказалось гораздо дешевле, и ребята накупили кучу всякой всячины, начиная от открыток с видами Акрополя заканчивая всевозможными симпатичными брелоками, которых у нас никто и никогда не видел. Пока ребята закупались, я попытался отдать Евгении свои деньги, чтоб хотя бы частично компенсировать ее затраты. Евгения деньги категорически отвергла, не переставая при этом улыбаться, и добавила, что если бы знала, что встретит нас, то обязательно захватила бы сумму побольше, чтобы каждому сделать подарок. После этого я сдался и рванул вслед за всеми по лавкам тратить свои греческие копейки. Потом Евгения купила огромный пакет местных здоровенных прозрачно-желтых и, на мой взгляд, уж слишком сладких яблок и каких-то посыпанных сахарной пудрой местных булочек. Она угощала нас, не переставая радоваться, и как-то сразу стало понятно, что, уехав сюда с мужем уже много лет назад, она все еще мыслями там, в Союзе, в своем далеком Казахстане, и что, научившись говорить по-гречески, она никогда не научится думать на этом языке. Но наши два часа увольнения неумолимо истекли. Евгения проводила нас, но к автобусу благоразумно подходить не стала, поцеловав каждого на прощанье и оставшись стоять метров за сто от нас. Я знаю, что мне не показалось, и я точно видел две слезинки, скатившиеся из ее глаз, когда мы уходили, оставив ее стоять одну на перекрестке. И почему-то ее было очень жалко.
