Николай Лузан - Между молотом и наковальней
Рядом, окруженный со всех сторон, отчаянно рубился Дженгиз Гума. Подняв коня на дыбы, он, извиваясь, как угорь, уклонялся от тычков пик и бешено вертел саблей, пока ее не вышибли из руки. Оставшись с одним кинжалом, продолжал биться до тех пор, пока три пики не пронзили его и не вырвали из седла. Окровавленное и изрубленное тело зависло в воздухе, а затем рухнуло под копыта лошадей.
Осатанев от ярости и боли, казаки и горцы кололи и рубили по чему попало: по спинам, рукам, головам и лошадям. Рычащий и хрипящий клубок из человеческих тел и туш лошадей скатывался все ниже к реке. Силы были явно неравны, горстке горцев, продолжавшей оказывать отчаянное сопротивление, ничего другого не оставалось, как только умереть стоя, и они сомкнули каре. Найденов, решивший понапрасну не терять казаков — от эскадрона осталось уже меньше половины, крикнул:
— Хлопцы, в круг!
Казаки отхлынули назад и ощетинились остриями пик. Прошла секунда-другая. В наступившей тишине были слышны лишь предсмертные стоны раненых и тяжелое дыхание живых. Десяток горцев плотнее сомкнул свои ряды. С одними кинжалами и изломанными саблями, едва стоящие на ногах, они стойко держались до конца и, кажется, готовы были драться голыми руками. Их мужество тронуло каменное сердце Найденова. Он опустил шашку и коротко обронил:
— Вы заслужили жизнь. Сложите оружие и можете идти!
Но никто из горцев не шелохнулся.
— Сложите оружие и можете идти! — повторил есаул.
— Идти? Куда? — прозвучал гневный выкрик.
— Собака, ты убил наших детей!
— Ты растоптал нашу землю!
— Кто вернет моего брата?!
— Кто?!!
Размахивая обломками сабель и кинжалами, горцы бросились в свою последнюю атаку.
— Поднять басурманов на пики! — взорвался Найденов.
С криками «Смерть шакалам!» те искали смерти на своих и чужих штыках.
Отчаянная попытка спасти их, предпринятая отрядом Апсара Атыршбы, не успев начаться, провалилась. Подоспевшая на помощь казакам пехота встретила их ураганным огнем, и, потеряв шестерых убитых, они вынуждены были отступить к реке. Вслед им один за другим следовали ружейные залпы. Пули с пронзительным визгом крошили гранитные берега и со змеиным шипением шлепались в кипевшую пенными бурунами Гумисту. Река, словно живая, рыдала и стенала по своим погибшим сыновьям, столетиями оберегавшим ее и покой величественных гор…
Рев воды на порогах вышедшей из берегов Гумисты вернул Ибрагима и Кавказа из далекого прошлого к настоящей действительности. Они молча возвратились к машине и потом всю дорогу до Гагры были погружены в мысли об удивительных поворотах судьбы в жизни собственной и своих далеких предков. Обычно разговорчивый и не лезущий за словом в карман Эрик понимал их состояние и не стал донимать вопросами.
В Гагру они въехали, когда на улице сгустились вечерние сумерки и серая громада бывшего санатория «Семнадцатого партсъезда», ставшая перевалочной базой для добровольцев, напоминала собой затаившийся в засаде морской рейдер. Лишь кое-где пробивавшиеся из-за неплотно задернутых штор слабые полоски света от керосиновых ламп и самоделок, собранных из отстрелянных гильз пулемета ПКТ, говорили опытному взгляду, что эта тишина обманчива и в любой момент может взорваться боевыми командами, лязгом затворов и кинжальным автоматным огнем.
Обжигающее дыхание близкой передовой ощущалось во всем. В наглухо заблокированных ломом чугунных воротах. В стволе пулемета, хищно нацелившемся из укрытия на стоянку и дорогу. Во внимательном взгляде часового, пропустившего их через КПП лишь после того, как Кавказ показал «пропуск-вездеход». Время ужина подходило к концу, и они не стали подниматься в номер, а направились в столовую.
В этот поздний час в ней было немноголюдно. В углу, сбившись в кучку, о чем-то оживленно говорили четыре бородача. За стойкой устало погромыхивала посудой повариха. Ибрагим вслед за Кавказом и Эриком прошел к раздаче, взял хачапури, акуд и, налив стакан обжигающего чая, подсел к ним за столик. Ужин ему пришлось заканчивать в одиночестве: едва они склонились над тарелками, как в дверях появился дежурный и, отыскав взглядом Кавказа, махнул рукой. Его срочно вызывали в штаб, в Гудауту. Разговор о предстоящей службе в охране Владислава Ардзинбы, на который рассчитывал Ибрагим, так и не состоялся. Проглотив на ходу по куску хачапури, Кавказ с Эриком поспешили к машине.
Проводив их, Ибрагим не стал возвращаться в столовую — поднялся в номер, и здесь его ждал очередной, на этот раз горький сюрприз. Сумки Гума на месте не оказалось, в стенном шкафу тоже было пусто. Его растерянный взгляд пробежал по кровати, стулу и остановился на столе. На нем белел клочок бумаги, вырванный из блокнота. Он склонился над ним, и перед глазами заплясали строчки, написанные торопливой рукой:
«Ибо, извини, что не смог дождаться. Уезжаю под Верхнюю Эшеру. До встречи на фронте! Гум».
«До встречи на фронте!» — эта короткая фраза друга подняла в душе Ибрагима бурю противоречивых чувств.
«Как?!.. Почему без меня?» — терзался он, и в разыгравшемся воображении рисовалась картины одна ужаснее другой.
Добродушный балагур Гум, до этого дня не державший в руках даже рогатки, оказался в самом пекле войны. Верхнюю Эшеру день и ночь «утюжила» грузинская авиация и артиллерия. После налетов там, казалось, не могло уцелеть ничего живого. Война никому не делала снисхождения, и на ее безжалостных весах жизни обстрелянного бойца и зеленого новобранца имели одну и ту же цену. Кровавый Молох безжалостно пожирал и тех и других.
Ибрагиму уже чудился выматывающий душу и вгоняющий в землю вой мин. В ушах зазвучали стоны и крики раненых и умирающих. Не находя себе места, он метался по комнате и всем своим существом рвался туда — к Гуму, на обрывистые берега Гумисты.
«А если тебя убили?!» — От одной этой мысли ему стало не по себе, и нервный спазм перехватил горло. Холодные, мрачные стены давили подобно невидимому прессу, ему было невыносимо оставаться здесь. Горечь и обида гнали вперед и, поддавшись порыву, он выскочил в коридор, скатился по лестнице и остановился на берегу, когда волна окатила фонтаном соленых брызг.
У ног тревожно рокотал морской прибой, пронизывающий северный ветер наотмашь хлестал по лицу, в кроссовках хлюпала вода, но он ничего не чувствовал и не замечал и, словно лунатик, метался по набережной. Ему приходилось разрываться между жестоким выбором: службой в охране Владислава Ардзинбы — того человека, к кому стремился, с кем мечтал быть рядом, и верностью старой дружбе.
В номер он возвратился с твердым намерением при первой же встрече с Кавказом сообщить о своем решении — немедленно отправиться на фронт и там присоединиться к Гуму. Но на следующий день ни утром, ни в обед Кавказ не появился, тогда он решил действовать сам. Комендант, немало повидавший на своем веку, в глубине глаз которого пряталась затаенная грусть, терпеливо выслушал. Он не знал ни турецкого, ни абхазского, но по горящим глазам Ибрагима понял, чего тот хочет, и пообещал включить в ближайшую команду добровольцев, отправляющуюся на гумистинский фронт. Приободрившись, Ибо возвратился в номер и принялся паковать сумку. За этим занятием его и застал Кавказ. Пришел он не с пустыми руками, за плечами висел туго набитый рюкзак. Ибрагим вяло пожал ему руку и, пряча глаза, не решался сказать главного. От проницательного взгляда Кавказа не укрылось его состояние.
— Ибо, что случилось? — насторожился он.
— Я… Я решил… — пытался тот найти нужные слова.
— Чего решил?! Все уже решено!
— Гум ушел на фронт, — убито произнес Ибрагим.
— С кем?
— Не знаю.
— Куда?
— Под Верхнюю Эшеру.
— В чей батальон?
— Если бы я знал, — глухо произнес Ибрагим и положил на стол записку Гума.
Кавказ прочитал, все понял и, смягчившись, сказал:
— Не переживай, с ним все будет нормально, там сейчас тихо. Завтра узнаю, где воюет.
— Вот-вот! Он воюет! А я… — И тут Ибрагима прорвало: — Он на Гумисте, а я здесь в столовке подъедаюсь!.. Я… Я трус!
— Трус?! Перестань молоть ерунду! Трус сидит у камина, а ты здесь! Ты настоящий боец! — пытался переубедить его Кавказ.
— Боец!.. Боец — это Гум, а я… — Ибрагим потерянно махнул рукой и отвернулся к стене, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы.
Кавказ нахмурился и решительно отрезал:
— Все, Ибо, хватит сопли распускать! Война еще не закончилась и на твой век хватит!
Сбросив с плеч рюкзак, он распорядился:
— Переодевайся, и поживее! Через пять минут жду в машине! Пора начинать службу!
— Ибрагим не шелохнулся и с трудом выдавил из себя:
— Я… Я, наверное, не смогу.
— Что-о?! Ты что несешь?! Что я скажу Владиславу Григорьевичу?! — опешил Кавказ.
