Разведчицы и шпионки - 2 - Игорь Анатольевич Дамаскин
Так и существовала она до того самого дня 1941 года, когда отец, уходя, поцеловал ее и сказал:
— Ты хоть маму пожалей, Любаша, возьмись за ум!
Обстоятельства меняются, а вместе с ними меняются и люди.
И когда в поселок пришли первые скорбные извещения, когда на станции остановился первый эшелон с ранеными, а по радио звучала величавая музыка и слова, призывающие каждого отдать жизнь за Родину, она взялась за ум.
Где девчонка может лучше всего применить свои силы и знания? Конечно, в госпитале. И Любка пошла в школу медсестер. Теперь уже было не до шуток: она добросовестно училась и вступила в комсомол. Но делать что-то наполовину она не хотела и не могла.
Уж если защищать Родину, то не отсиживаясь в госпитале, а на переднем крае или в тылу врага. Она проходила практику в Краснодонской городской больнице, переоборудованной в госпиталь, когда услышала о наборе в специальную школу НКВД. Сомнений не было — она должна идти туда. 26 марта 1942 года прошла медицинскую комиссию, а 31 марта собеседование с начальником райотдела НКВД Козодеровым, который в рапорте написал: «Своим поведением Л. Шевцова создает впечатление смелого товарища, способного выполнить любое задание…»
В ее деле краткая биография, где вся ее недолгая жизнь уместилась на половине странички, скупая характеристика от райкома комсомола: «В комсомоле с 1942 года, учащаяся. Является активной, политически устойчивой, взысканий не имеет». (Ох, не будь войны, наверняка бы имела!..) В этом же деле лаконичное заявление: «Начальнику НКВД от Шевцовой Любови Григорьевны, 1924 года рождения. Прошу принять меня в школу радистов, так как я желаю быть радистом нашей Советской страны, служить честно и добросовестно. По окончании этой школы обязуюсь гордо и смело выполнять задания в тылу врага и на фронте. Шевцова».
Начались напряженные занятия в школе. В этом наборе много краснодонцев, в том числе и некоторые будущие молодогвардейцы.
Опытные инструкторы учили работе на портативных коротковолновых радиостанциях, шифровке и дешифровке радиограмм, стрельбе, прыжкам с парашютом.
Опаленный и обозленный войной однорукий лейтенант-инструктор советовал:
Будешь стрелять в немца, постарайся не убить, а тяжело ранить. Убитого спишут и забудут, а этого надо долго лечить, а потом кормить всю жизнь — врагу двойной ущерб.
Люба и здесь была, как говорится, «в своем репертуаре». Вечерами ей не было равных на танцплощадке, а в учебе у нее и ее соседа по парте Ивана Кирилюка (не будем гадать, по какой причине) произошел срыв, за рацией они засыпали, даже был поднят вопрос об их отчислении. Но они сумели взять себя в руки, наверстать упущенное и успешно закончить учебу.
В начале июня 1942 года создалась угроза прорыва немецких войск.
Любовь Шевцову и еще нескольких радистов включили в состав разведгрупп, которые должны были остаться в оккупированном Ворошиловграде. Ее направили в одно из подразделений У НКВД, где она продолжала совершенствовать мастерство радистки и получала оперативные навыки работы в тылу врага.
Тем временем обстановка на фронте ухудшилась. Немцы к 8 июля вплотную подошли к Ворошиловграду. Любу, получившую подпольную кличку «Григорьева», включили в оперативную группу «Буря» под командой Кузьмина. В задании говорилось: «Для поддержания связи с Центром вам придается коротковолновая радиостанция и радист «Григорьева» — т. Шевцова Л. Г., которая нами дополнительно проинструктирована. Станция будет установлена на квартире Чеботарева…» Далее ставились задачи по ведению разведывательной работы.
Люба оставалась в городе под своей фамилией, имела на руках подлинные документы, ей отработали легенду и оформили прописку у Кузьмина как его племянницы.
В ночь на 15 июля Кузьмин привез в дом Чеботарева и спрятал в сарае обернутые в бумагу чемоданчик и несколько пакетов. В них находились радиостанция, два комплекта питания к ней и шифры.
На следующий день Кузьмин и Шевцова зашли к Чеботареву, чтобы провести осмотр и установить рацию. Чеботарев встретил их хмуро:
— Христом Богом прошу, заберите всё это. Не могу я. Боюсь. Не герой я, и детишки у меня маленькие.
Кузьмин и Люба просили его, взывали к патриотизму, угрожали, но тот твердил свое:
— Заберите! Не помощник я вам. В чем другом помочь постараюсь. А это не могу. Заберите!
Пришлось взять у него рацию.
Ее перепрятали в доме Кузьмина, где он и Люба сделали в печи специальное гнездо.
17 июля, в город ворвались немецкие войска. Это был апофеоз их наступления: здоровые, веселые солдаты в пыли и грохоте танков устремились к Сталинграду, еще не зная того, что ожидает их там всего через четыре месяца. Но пока они были хозяевами положения, и у многих, видевших их мощь, не выдерживали сердца и души.
Люба оставалась спокойной. Ежедневно в 5.30 и в 23.45 она прослушивает эфир и под своим позывным «314» пытается связаться с Центром и передать развединформацию. Но все напрасно. Ее не слышат и ей не отвечают. Как впоследствии установили, ее рации просто не хватило мощности для связи с Центром. Кроме того, там не было установлено постоянное прослушивание на ее частоте.
Кузьмин принимает решение: без связи работа группы не имеет смысла. Он дает задание связнику-разведчику Авдееву перейти линию фронта, установить связь с Центром и доложить о ситуации. Но тот идти отказался, ссылаясь на плохое состояние здоровья. Кузьмин растерялся. Он не воспользовался возможностью послать через фронт другую разведчицу, Акулову, или радистку «Григорьеву». Он отправил Любу на несколько дней к матери в Краснодон, а когда она вернулась, Кузьмина дома не оказалось. Впоследствии он объяснял это так:
— Придя к выводу, что в городе оставаться небезопасно, я решил разбить радиостанцию и выехать из города. Питание и другие принадлежности к ней я сжег, а рацию бросил в уборную. Шифры и коды зарыл во дворе. Вместе с женой выехал в село Закот-ное… где и проживал до освобождения этого района Советской Армией. После отъезда из города я Любу не видел и не пытался восстановить с ней связь».
Люба еще несколько раз приходила на квартиру Кузьмина, но его престарелые родственники, зная, где он скрывается, не сказали ей этого. В один из своих приездов Люба оставила для Кузьмина записку: «Я была у вас. но вас дома нет. Что у вас. плохое положение? Но все должно быть так. как положено — цело и сохранно. Если будет плохо вам жить, то попытайтесь перебраться ко мне. У нас насчет харчей гораздо лучше. Может быть, я должна скоро быть здесь, пока не договорюсь, как быть. А до моего
