Андрей Шаваев - Разведка и контрразведка
Но это было позднее. А в 60-е годы образом Фраучи-Артузова в массовое обывательское сознание методично вдалбливался тщательно отретушированный портрет чекиста-интеллигента, насмешливо-снисходительно переигрывавшего политических противников коммунистической партии и советского государства. Игра велась на очерченном революцией интеллектуальном поле, где Артузов — небрежен, изящен, ироничен, саркастичен. Действительно великолепен актер Джигарханян в роли Артузова — этакое сардоническое, элегантное, мягкое изящество закормленного кота, притворно ласково урчащего с беззащитной, не имеющей возможности сопротивляться мышкой в лице врагов Советского государства; кота, заранее знающего запланированный для мышки печальный и неизбежный в силу законов революционной логики результат. Позднее, в 70-е годы Фраучи-Артузов вновь появляется в полудокументальном романе В. Ардаматского «Возмездие», а уже в 80-е - в откровенно апологетической повести Т. Гладкова и Ф. Зайцева «И я ему не могу не верить...», появляется все в той же маске полумифа, полузагадки, чья жизнь и работа - под покровом тайны, полна недомолвок, многозначительных недоговоренностей. Наконец, самое полное и объемное творение об Артузове выходит в 2000 году из-под пера же Т. Гладкова под эмоциональным названием «Награда за верность - казнь».
На протяжении десятилетий усиленно проталкивается только одно - высочайшие морально-нравственные качества Артузова - умнейшего, честнейшего, интеллигентнейшего, одного из 20 тыс. репрессированных Ежовым — Сталиным «чекистов-дзержинцев». В этом отношении примечателен очерк «Артур Христианович», опубликованный во 2-м томе шеститомного сборника «Очерки истории Российской внешней разведки», вышедшем под редакцией Е.М. Примакова. Даже в конце 90-х, в свободной России, Артузова показывают в придуманном в 60-е годы образе кристально чистого, честного, необычно совестливого разведчика, невинной жертвы Сталина и пролетарского маршала Ворошилова.
Вместе с тем достаточно удачная, но не до конца полная попытка создания портрета Артузова, анализа его деятельности в разведке и контрразведке предпринята А. Папчинским и М. Тумшисом в исследовании «Щит, расколотый мечом. НКВД против ВЧК», опубликованном в 2001 году.
Насколько искусственно сформированный и санкционированный ЦК КПСС и КГБ СССР образ Фраучи-Артузова соответствовал действительности? Почему Ягода, Ежов, Паукер, Молчанов, Евдокимов, Берия, Абакумов — преступники, не подлежащие реабилитации, а Артузов — незапятнанный чекист-разведчик, «отец советской контрразведки»? Насколько можно было в той мясорубке оставаться абсолютно честным и чистым? Каким образом мораль общечеловеческая могла соответствовать придуманной и насильно привнесенной в общество морали пролетарской, классовой? И насколько моральным (аморальным?) можно было оставаться, работая в ЧК-ГПУ — орудии беспощадного коммунистического террора?
Свидетельствуют документы, где изложены некоторые доктринальные установки политического руководства РСФСР — СССР 20-х годов.
Среди них — Постановление Совета Народных Комиссаров по обсуждению доклада председателя ВЧК Ф. Дзержинского от 5 сентября 1918 г., подписанное наркомом юстиции Д. Курским, наркомом по внутренним делам Г. Петровским, управляющим делами Совнаркома В. Бонч-Бруевичем. В этом постановлении сказано: «Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад Председателя Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью; что для усиления деятельности Всероссийской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях; что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры».
Среди них — совершенно секретное письмо В. Ленина в Политбюро от 19 марта 1922 г. Вот отдельные выдержки из этого поистине злодейского документа: «...Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».
Среди них откровения члена коллегии ВЧК М. Лациса в газете «Красный Террор». Спустя лишь год после Октябрьского переворота в ноябре 1918 года он писал: «Мы не ведем войны против отдельных лиц... Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования и профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысле и сущность красного террора».
Среди них - полемика председателя Реввоенсовета Л. Троцкого с известным теоретиком II Интернационала К. Каутским. В 1920 году Троцкий, в то время еще виднейший руководитель большевистской партии и государства, декларирует: «Кто отказывается принципиально от терроризма, то есть от мер подавления и устрашения по отношению к ожесточенной и вооруженной контрреволюции, тот должен отказаться от политического господства рабочего класса, от его революционной диктатуры».
Без сомнения Фраучи-Артузов, выполняя организационно-управленческие функции в высшем, стратегическом звене контрразведки ВЧК, не мог не руководствоваться подобными установками, более того, не мог не осуществлять их на практике с рвением, усердием, иначе неусердие было бы немедленно отмечено, отслежено, доложено и в результате он оказался бы немедленно сжеван системой гораздо более ранее, чем это произошло с ним, сжеван и заменен, может быть, на менее интеллигентного, но еще более преданного и напуганного, более аморального, рвущегося наверх, более непресытившегося неограниченной властью над людьми.
Фраучи-Артузов являлся одним из немногих чекистских руководителей, имевших базовое высшее образование. Он окончил металлургическое отделение Петербургского политехнического института, работал в уникальном конструкторском бюро под руководством знаменитого российского инженера-металлурга В.Е. Грум-Гржимайло. Диплом инженера в дореволюционной России имел ценность значительную, он свидетельствовал о разносторонних знаниях его обладателя, эрудиции профессиональной компетенции, широте взглядов; быть инженером было престижно.
Не ставим себе целью рассматривать научно-технические изыскания учителя Фраучи-Артузова В.Е. Грум-Гржимайло. Для нас интересна атмосфера среды, формировавшей Фраучи, уже далеко не юношу, среды студенческой, среды молодых инженеров-специалистов, среды уже несемейной, не домашней. С атмосферой в семье ясно — положение детей эмигрантов, лиц некоренной, нерусской национальности, частые вынужденные переезды, отсутствие собственного постоянного угла, а главное — отсутствие корней, родовых корней, привязанных к своей земле; плюс революционные родственники в лице двух дядей, мужей родных сестер матери — большевиков Михаила Кедрова и Николая Подвойского, преодоление подсознательного комплекса «ущемленного» в силу социального происхождения человека. Безусловно, семья сформировала из юного Фраучи если не революционера, то, во всяком случае, далеко не приверженца существующего в царской России строя.
Итак, Грум-Гржимайло. Вот как характеризует его, базируясь на документальных источниках, член-корреспондент РАН О.А. Платонов, автор знаменитой «Истории русского народа в XX веке». Российская интеллигенция, перешедшая на службу большевизму, исповедовала совершенно аморальную истину — «факт бесспорного перехода власти в какие-либо руки делает новое правительство законным». Эти слова принадлежат Грум-Гржимайло — учителю Фраучи, тогда еще не Артузова. Отсутствие национального сознания у значительной части старой российской интеллигенции делало ее пособником в антироссийских экспериментах большевиков. Не понимая истинных особенностей русского характера, вместо того, чтобы осудить аморальные коммунистические утопии, шедшие вразрез с национальными традициями и обычаями страны, многие представители интеллигенции с готовностью, усердием включились в этот эксперимент.
Справедливости ради необходимо отметить, что не только инженерно-техническая элита, интеллигенция со щенячьим восторгом встречала революцию.
