Французский орден особиста - Николай Николаевич Лузан
– Не у тебя первого, лейтенант! – оборвал Храмов.
– Да как так можно, товарищ майор? А еще союзники называются!
– А вот так. Ну да ладно, скоро твои бойцы будут здесь, – не стал углубляться в болезненную тему Храмов. Задержав взгляд на Колеснике, он спросил: – Как у тебя с чаем, лейтенант?
– О чем речь, товарищ майор! Сейчас все будет! – повеселел Колесник, выглянул за дверь и позвал: – Воронов! Володя!
Из коридора донесся топот, в кабинет влетел боец:
– Вызывали, товарищ лейтенант?
– Да! Значит, так, Володя, одна нога здесь, другая там. Принеси чай и к нему еще что-нибудь. Ты понял?
– Так точно! – заверил Воронов и, скосив глаза на майора, уточнил: – С прицепом или как?
Колесник замялся. Храмов хмыкнул и с улыбкой произнес:
– Можно и с прицепом, но смотри у меня, боец, чтобы я потом в кювет не свалился.
– Понял, товарищ майор! Обещаю, все будет в лучшем виде! – заверил Воронов и исчез в коридоре.
Храмов прошел к дивану, сел, снял фуражку, придирчивым взглядом пробежался по кабинету и отметил:
– Молодец лейтенант, у тебя, гляжу, везде порядок. Это где ж тебя так приучили?
– В артиллерийской школе, товарищ майор.
– О, так ты кадровый! А что заканчивал?
– Вторую Ленинградскую артиллерийскую школу.
– Бывал в ней. А в каком году выпускался?
– В тридцать шестом.
– Ого, так ты со стажем! А где служил?
– Сначала в Киевском Особом военном округе, под Житомиром. Службу начинал с должности командира взвода управления и огня пятьдесят восьмого тяжелого артиллерийского полка. В тридцать девятом… – Колесник замялся.
– Что, попал под репрессии? Ну, говори! Говори, лейтенант! – торопил Храмов.
– Нет, товарищ майор, перешел на службу в военную контрразведку.
– Так ты особист! – В Храмове проснулся неподдельный интерес. – Ну, давай рассказывай! Рассказывай!
– Да рассказывать, собственно, нечего. Все как у всех. Полгода учился на специальных курсах, в дальнейшем служил оперуполномоченным в 109-й мотострелковой дивизии 16-й армии Забайкальского военного округа.
– Да уж, как говорится у нас военных, забудь о том, чтобы вернуться обратно.
Рябов улыбнулся:
– Тут мне повезло больше, чем другим, – я снова вернулся на Украину.
– И куда?
– Почти туда же, где начинал офицерскую службу, – в Скругулёвские военные лагеря под Бердичевым. – Улыбка сошла с лица Колесника, голос дрогнул. – Там меня и застала война. Первый бой принял двадцать шестого июня под Острогом.
– А я четвертого августа, как сейчас помню… – Храмов тяжело вздохнул. – Ладно, давай дальше рассказывай.
– Собственно, и рассказывать-то нечего, товарищ майор. Потом отступление, окружение и… – Колесник замялся, не решаясь раскрыть тайну, которую носил в себе больше трех лет.
Храмов не торопил, понимая чувства, которые сейчас испытывал лейтенант. Ему самому пришлось до конца испить горькую чашу войны, он потерял боевых товарищей, потерял близких, это и есть самое страшное на войне. Увидев в глазах майора сочувствие, Колесник, набравшись духа, выпалил:
– Товарищ майор, я не лейтенант Колесник!.. Я лейтенант Рябов… Иван Васильевич Рябов.
– Что?! – сощурив глаза, переспросил Храмов.
– Да, я Рябов, – повторил Иван и, глубоко вдохнув, доложил: – В сорок первом фашисты на месте расстреливали командиров, комиссаров и особистов. Очнулся после ранения и контузии в плену, посчитал, зачем зря помирать… В общем, взял фамилию своего погибшего товарища и потом…
– Погоди, погоди! – остановил его Храмов. В глазах появился холодок, и он строго потребовал: – С этого места, лейтенант, давай все подробно и по порядку. Если соврешь, пеняй на себя! Проверим до последней точки, до каждой запятой!
– А мне нечего скрывать и бояться, товарищ майор! Шкурой никогда не был и не стану! Три раза бежал из плена. Был в подпольном комитете лагеря, организовал побеги своих товарищей, бежал с последней группой сам, потом воевал в партизанском отряде…
– Стоп! О твоим героическим прошлом потом! Как оказался в плену?
Рябов, сосредоточившись, как на экзамене, продолжил рассказ. Храмов внимательно слушал его, иногда что-то помечая в служебном блокноте. Было уже за полночь, когда Иван закончил свою историю, и майор остался заночевать в расположении отряда. Сам Рябов в ту ночь так и не сомкнул глаз. Из головы не шли слова, произнесенные Храмовым: «Проверим до точки, до запятой! И знай, если соврешь, пеняй на себя!»
В том, что проверка будет, Рябов нисколько не сомневался, а вот какие выводы сделают контрразведчики, не брался предугадать. При большом желании и богатой фантазии можно было найти немало темных пятен, связанных с его пребыванием в фашистских лагерях. Но об этом Рябов старался не думать, положился на судьбу.
Наконец бесконечная ночь закончилась. Утром Храмов поднялся к нему в кабинет. По лицу майора, по интонациям в его голосе Рябов пытался понять, к каким выводам тот пришел. Однако Храмов не торопился с оценками. Он не отказался от завтрака, и Рябов, зная, что кашеварит у них бывший повар, до войны работавший в известном киевском ресторане, воспрянул – может, за завтраком удастся поговорить?
Они прошли в столовую. Настоявшийся со вчерашнего дня украинский борщ понравился Храмову. Он не стал возвращаться к личной истории Рябова, интересовался боевыми операциями отряда, спрашивал, кто и как в них проявил себя.
После завтрака Храмов сказал, что ему надо позвонить, и попросил оставить его одного. Рябов провел майора в свой кабинет и спустился во двор. Несмотря на ранний час, во дворе царило оживление – подъехала группа бойцов, вырвавшаяся из «американского плена». Они еще не остыли от эмоций и наперебой рассказывали о кознях союзников. Рябов слушал вполуха, терзаясь мыслью о том, чем закончится для него этот день. Скорее всего, ничего хорошего его не ждет. Недоброе предчувствие усилилось, когда Храмов вызвал к себе командиров всех боевых групп. Рябова он не позвал. Совещание, или как его назвать, продолжалось больше трех часов, и когда Храмов спустился во двор, выглядел он уставшим.
Перехватив вопрошающий взгляд Рябова, майор улыбнулся и спросил:
– Ну и как вас теперь называть, товарищ лейтенант?
– Как родители назвали, товарищ майор, – помявшись, ответил Рябов.
– Ну, Ваня – это будет как-то несолидно. А вот Иван Васильевич – в самый раз! – заключил Храмов и, подмигнув, спросил: – Как там насчет прицепа, командир?
«Значит, поверил!» – ликовал Рябов; с его плеч словно гора свалилась.
– Да хоть два прицепа, товарищ майор! – проговорил он.
Храмов добродушно рассмеялся:
– Два – многовато будет, лейтенант, тогда точно в кювете окажусь.
– Как скажете, товарищ майор! А у нас и обед уже готов!
– После борща, каким ты накормил меня за завтраком, представляю, что будет на обед, – воодушевился Храмов.
Рябов от радости готов был расцеловать майора, а тот дружески
