Яков Кедми - Безнадежные войны. Директор самой секретной спецслужбы Израиля рассказывает
Когда я вышел, то задумался, почему меня не арестовали? Было понятно, почему меня продержали несколько часов: милиционер не имел права решать подобные вопросы, ведь он был всего лишь мелким винтиком в бюрократической системе. Требовалась долгая проверка: нужно было поднять мое дело в КГБ, выяснить, кто я такой, зачем я это сделал и какие меры предпринять. Для этого два управления должны были договариваться и выяснять, чья это проблема: контрразведка, которая занимается иностранными посольствами и контактами с ними советских граждан (Второе Главное управление), и отдел, который борется с идеологическими диверсиями, диссидентами, евреями (Пятое управление). Нужно было разобраться: что обо мне известно, а что нет. В конечном счете они пришли к выводу, что ничего страшного не произошло, и отпустили меня. Возможно, просто никто не решил, как поступить с таким типом, как я.
Так закончился первый этап, до отказа от советского гражданства. Я начал готовиться к следующему этапу, его можно сформулировать так: как мне жить в стране, от гражданства которой я формально отказался. Как мне дальше бороться с властями и как строить свои взаимоотношения с окружающими, с Израилем.
4
После отказа от гражданства я ожидал реакции властей и тем временем все чаще встречался с диссидентами. У меня не было намерения участвовать в диссидентской деятельности, чтобы изменить Советский Союз. Я слушал «Голос Америки», немецкие и английские радиостанции, вещающие на русском языке. В передачах говорили о диссидентах, зачитывали их письма и декларации с адресами и телефонами подписантов. Я решил установить связь с ними. Записав адрес, я отправился к Павлу Литвинову, который был внуком советского министра иностранных дел Максима Литвинова, еврея. Павел Литвинов был одним из известных и активных диссидентов. Также я встречался с Петром Якиром, сыном Ионы Якира, советского генерала, тоже еврея, которого расстреляли при Сталине. Сам же Петр в 14 лет был сослан в сталинские лагеря.
Во встречах с ними я рассказал им о своей борьбе с советской властью. Они не проявили особого интереса. Видимо, они не понимали, кто я, зачем я все это делаю и чего я, в сущности, от них хочу. Диссиденты поддерживали связи с активистами-сионистами, например, с Давидом Хавкиным, но действовали порознь. Диссиденты отнеслись ко мне с осторожностью, даже с некоторым подозрением. Во всем мире провокации – любимый метод спецслужб, в особенности советских. Это наиболее эффективный способ борьбы с подрывной деятельностью. Необходимо также учитывать всеобщую, доходившую до паранойи подозрительность, царившую в то время. Она поддерживалась спецслужбами и подтачивала единство и эффективность диссидентского движения. Поэтому естественно, что ко мне, с которым никто не был знаком, отнеслись с подозрением. Я разъяснил собеседникам, что хотя я и сочувствую их деятельности, но не хочу жить в этой стране и у меня нет ни морального, ни законного права вмешиваться в происходящее в Советском Союзе, за исключением вопросов, связанных с правами евреев и их выездом в Израиль. Их же обязанность – отстаивать права человека в своей стране, и в том числе право евреев на выезд в Израиль. Мое общение с диссидентами должно было показать службе безопасности, что у меня есть связи с правозащитниками и что я известен им. А у диссидентов были связи с иностранной прессой и работниками посольств.
Тогда в Москве судили Юрия Галанскова и его друзей– диссидентов, которые пытались опубликовать документы суда над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Я пошел на суд. Хотя его назвали открытым, вход в зал суда был запрещен. Я хотел таким образом показать властям, что я действую, встречаюсь с людьми. Я видел там сотрудников КГБ, которые пытались тайком фотографировать присутствующих, в особенности незнакомых. После нескольких попыток сфотографировать меня я подошел к одному из них и нагло спросил, куда обращаться за фотографиями, и добавил, что готов заплатить за них. Он растерялся и исчез, бормоча: «Я не фотограф, я не снимаю, с чего вы взяли?»
Во время суда произошел интересный случай, смысл которого я понял позже. В перерыве я вышел на улицу и направился к станции метро. Когда я дошел до станции, ко мне подошел милиционер и попросил отойти с ним в сторону. Он заявил, что на соседней станции кого-то обокрали и я подхожу под описание карманника. Милиционер сказал, что хочет всего лишь проверить мои документы на случай, если я понадоблюсь в качестве свидетеля. Я протянул свой паспорт, который всегда носил с собой. Он осмотрелся по сторонам, и к нему подошла молодая девушка, лет двадцати с небольшим, и он передал ей мой паспорт. Она просмотрела его и сказала милиционеру: «Записывайте». Милиционер записал мои данные и передал ей, и девушка тут же удалилась. После этого вернул мне паспорт и сказал, что я могу идти. Позднее я понял, что, поскольку я не был знаком группе наблюдения за присутствующими в здании суда, было решено выяснить, кто этот человек, который несколько раз приходил на процесс. Это была простая слежка.
Время от времени я встречался с группой еврейских активистов, Давидом Хавкиным и Тиной Бродетской, как правило, возле синагоги, где они выделялись на общем фоне, особенно во время праздников. Их и еще несколько десятков евреев по всему Советскому Союзу в 1958 году арестовали и осудили на разные сроки за сионистскую деятельность, которая была объявлена антисоветской, и заключили в лагеря для политзаключенных.
Там и повстречались активисты сионистского движения. После освобождения они продолжили сионистскую деятельность более осторожно, но, несомненно, более эффективно. Было решено ограничиться акциями, которые позволят продолжать свою линию, но не будут выглядеть слишком дерзкими или опасными, чтобы не отпугивать присоединявшихся новичков. Я понимал, почему они выбирают такие методы – ведь они работали среди обычных евреев, а моя борьба была борьбой одиночки, почти личной и поэтому я действовал иначе. Я думаю, что, если бы кто-нибудь из них откололся от группы, он бы мог позволить себе даже более радикальные действия, чем мои. Однако они действовали вместе, в группе, и все, что они делали, отражалось на других членах группы. И их осторожность была понятна и оправданна. И тогда, и сегодня я не вижу в этом ничего предосудительного. Каждый исполнял свой долг в соответствии со своим положением и определенными для себя целями. Вряд ли можно переоценить деятельность этой группы и других подобных групп по всему СССР, с которыми они были связаны. Рижская, кишиневская, минская, украинские группы занимались сионистской деятельностью в своих регионах. Большинство участников этих групп были осуждены в пятидесятых годах и в начале шестидесятых часто на довольно длительные сроки, а после отсидки опять вернулись к активной борьбе. Сионистская деятельность стала целью и смыслом жизни этих людей.
5
Уже после того, как я первый раз прорвался на территорию израильского посольства, я попытался разобраться и понять, что такое еврейство, Израиль, сионизм. В обычной советской библиотеке по этим темам ничего не было, кроме советской пропаганды. К счастью, я жил в Москве, где все-таки при желании можно было найти разнообразную информацию.
Я начал рыться в библиотеках, например, в Библиотеке имени Ленина, самой большой в Советском Союзе, в других центральных библиотеках, в Исторической библиотеке. Оказалось, что в Исторической библиотеке хранится масса книг по еврейскому вопросу, в том числе работы Герцля, Ахад ха-Ама, Пинскера и Макса Нордау. И, естественно, разнообразная антисемитская литература. Тогда книги по еврейской тематике еще не находились в спецхране, и не требовался особый допуск. Я не вылезал из библиотек, перерыл все, что было написано на эту тему на русском языке, включая антисемитскую литературу. Я прочел книги противников сионизма, в том числе и Ленина, и Маркса, и все, что было опубликовано в рамках идеологических споров. Однако советским гражданам не выдавали более современные произведения на эти темы. Они хранились в библиотеке, я видел их выходные данные, но, когда я просил выдать мне эти книги, мне отвечали, что их нельзя получить без соответствующей справки о том, что эта литература необходима для работы над докторской диссертацией. За год я узнал много нового, и новые знания лишь укрепили мое желание уехать в Израиль, возникшее не на базе моего знакомства с еврейством или сионизмом. Если вначале это было необъяснимое, непонятное, нелогичное желание, то со временем я приобрел и понимание, и идейную базу.
Реакция властей на мой отказ от гражданства последовала примерно через месяц. Меня пригласили к начальнику московского ОВИРа. Начальник, в звании полковника, вызвал меня к себе в кабинет и представил мне двух человек в штатском. Обычные русские черты лица, крепкое телосложение, на вид им было лет по сорок. По их виду трудно было не понять, к какой системе относятся эти люди. Тот самый тип людей, ни одну из деталей внешности которых не вспомнишь уже через минуту после расставания. У них был не характерный для среднего советского гражданина взгляд – прямой, любопытный, пронзительный и холодный. Ничего неофициального. Хорошее владение собой на протяжении всей беседы и хорошее понимание сказанного. Московский интеллигентный говор, чистый и правильный русский язык, хотя и несколько канцелярский. Вопросы были короткие, четкие, конкретные и довольно продуманные. Они внимательно выслушивали и записывали мои ответы. Я был несколько напряжен и собран, но страха не чувствовал. Адреналин вызывал чувство азарта схватки, как на борцовском ковре. В течение своей жизни мне не раз приходилось встречаться с работниками спецслужб и разведок в самых разных ситуациях, и каждый раз я чувствовал азарт и потоки адреналина, как перед схваткой, что давало чувство внутренней мощи и легкости. Никогда это не был страх или ощущение опасности, а чувство предельной собранности перед схваткой, похожее на охотничий азарт.
