Егор Холмогоров - Карать карателей. Хроники Русской весны
Особенно усердствуют в поддержке майдана «националисты по призыву Навального» — те, кто принял некоторые лозунги русского национализма по призыву этого оппозиционного лидера. Креативные братья на майдане этим людям однозначно ближе непонятных русских в Крыму.
В этом и заключен корень проблемы.
Как показала реакция на украинские события, последние несколько лет под именем русского национализма существовали два принципиально различных явления.
Первое — движение в защиту прав и интересов русских, где бы и кем бы они ни ущемлялись — российской ли властью, или украинской, или латвийской.
Второе — внутрироссийская фронда под национальными лозунгами, заточенная исключительно против Путина.
Кремль проводит дискомфортную для русских национальную и миграционную политику — значит, будем бить в эту точку, чтобы дискредитировать власть. В этом случае ни о каком чувстве солидарности со всеми русскими речи не идет. Солидарность с русскими проявляется только тогда и там, где русские оказываются в том или ином конфликте с российским государством.
По сути, перед нами не столько национализм, сколько относительно цивилизованная ксенофобия «как в Европе», поскольку и в ЕС правые партии часто недолюбливают мигрантов и осуждают бюджетный перерасход.
Когда этой ксенофобии оказывается мало, когда требуется положительное чувство солидарности, чувство братства с отрезанными беловежскими границами представителями своего народа, национализм этого образца сразу улетучивается. Оказывается, проще быть за «еуропэйцев» со средневековыми представлениями из дремучих галицийских местечек, чем за русских жителей центров еще древнегреческой цивилизации Одессы (Ольвии), Севастополя (Херсонеса), Керчи (Пантикапея) — любопытно, кстати, что эти восставшие греческие города при этом еще и города-герои Великой Отечественной.
Любопытным исключением в этом разрыве «виртуальных националистов» с русскими в пользу украинства оказался Егор Просвирнин. Все последние годы он был настоящим кумиром либеральных националистов — бескомпромиссно антисоветским, последовательно поддерживающим Навального, бросающим оценки Второй мировой войны далеко за гранью фола, всегда ультраоппозиционным и ксенофобным. При этом держащим марку интеллектуального и креативного национализма.
И однако, позиция Просвирнина по украинскому вопросу радикально расходится с позицией большинства креативного класса: она — ироническая, ехидная, неизменно точная критика майдана, решительная и жесткая поддержка русских выступлений как национальной революции, последовательный русский ирредентизм (позиция, которой придерживаются, помимо Просвирнина, только Эдуард Лимонов и ваш покорный слуга). При том что лоялистом или хотя бы умеренным его отнюдь не назовешь — это крайний оппозиционер и радикальный критик российской власти.
Так в чем же дело? Почему на самом острие политической моды произошло такое радикальное разделение «национализма по Навальному», в итоге склонившегося перед майданом, и «национализма по Просвирнину», поднявшего русских за Крым? Тут разница не только сиюминутных политических веяний, но и фундаментальных идеологий.
Идеология, которую символизирует Навальный, — это идеология демократизации слабых коррумпированных стран, так ярко проявившаяся (и провалившаяся) в ходе «Арабской весны» 2010–2011 годов, зато запоздало победившая в Киеве 2014-го. В рамках этой идеологии в России всё и всегда должно быть плохо, и она нуждается в помощи и освобождении.
Политический миф, который конструирует Просвирнин, ближе к тому, который мы увидели на открытии Олимпиады: Россия — великая страна, русские — великий народ с великой культурой мирового значения, мы должны развивать новые технологии, завоевывать новые рубежи и достойны всего самого лучше. Провинциальные украинские националисты просто не имеют права измываться над русскими. Европа — это не Львов и Киев, а Москва, Петербург, Сочи, Севастополь и Одесса. Странный и анекдотически преувеличенный антисоветизм этой идеологии совершенно не извинителен (ну не может уважающий себя человек рассказывать о том, что он бы дезертировал из Советской армии). По этой логике советское наследие рассматривается как остатки старого проекта, мешающие развитию нового.
Просвирнину и его фанатам не хватает вообще чувства традиции как естественного для европейского сознания условия респектабельности.
Но все-таки главное, что отличает «национализм по Навальному» от «национализма по Просвирнину» — это тот факт, что первый — техническая маска оппозиционности, второй, при всех передержках, — сетевой аватар. Маска рано или поздно снимается, аватар может стать иконой.
Опубликовано: «Известия»
27 февраля 2014
Уроки Муравьева
Когда я слежу за новостями с Украины, мне на ум приходят не майданы и аншлюсы, а события польского восстания 1863 года, одного из ключевых эпизодов русской истории XIX века.
При попустительстве петербургских либеральных бюрократов, при сочувствии и готовности к вооруженному вмешательству всей Европы, поляки подняли мятеж в Царстве Польском и попытались уйти в независимость не только сами, но и вместе с Белоруссией и Украиной, возвратиться к границам до первого раздела Польши 1772 года.
Просвещенная польская интеллигенция, слушавшая Шопена и читавшая Мицкевича, состояла чуть более чем полностью из жестоких крепостников, считавших подчиненных им русских православных крестьян (предков нынешних украинцев и белорусов) за «холопов» и «быдло». Никто даже не мог представить, что этих темных, забитых людей нужно спрашивать, хотят ли они уйти из-под власти русского царя под власть повстанческого ржонда.
Когда мужики или православные священники пытались возражать, к ним просто приезжали польские «жандармы-вешатели» (иногда это были католические ксендзы). Что они делали с людьми — понятно из названия.
Российская интеллигенция, вдохновляемая Герценом, который требовал убивать «гадких русских солдат», дружно скандировала «За вашу и нашу свободу!», омывала отправляемых в Сибирь польских заводил слезами и объясняла всем, что отвратительная азиатская Россия не имеет права порабощать и удерживать возвышенный европейский народ.
Даже некоторые запутавшиеся славянофилы рассуждали о «двух правдах», одна из которых — польская. Но страшнее всех была либеральная бюрократия. Эти лица в расшитых мундирах испытывали 100-процентное чувство классовой солидарности с мятежной польской аристократией и очень хотели понравиться Европе, удостоиться похвалы в парижской газете и комплиментарного отзыва в лондонском клубе. Русского народа в Западном (Белоруссия) и Юго-Западном (Украина) краях для них не существовало — всё это была Польша.
Узнаваемая картина — не так ли?
Особенно этот мотив: «Если Украина когда-то и была Россией, сейчас это давно уже другой мир, они европейцы, мы евразийцы, тут ничего не изменишь и не переучишь, смиритесь».
Как противостоять этому шепотку, научит нас пример Михаила Николаевича Муравьева-Виленского, руководителя не только подавления мятежа, но и восстановления русского характера Западного края. Чтобы понять историческое значение деятельности Муравьева, достаточно сравнить сегодняшнюю Украину и сегодняшнюю Белоруссию — твердую в православии, верную стратегическому союзу с Россией, говорящую по-русски.
Несколько раз пытавшиеся убить Муравьева мятежники, а за ними и русские нигилисты хотели прозвать Муравьева «Вешателем» — это чистая клевета. За всё время его правления казнено было 128 мятежников. Убито мятежниками русских солдат и гражданских лиц более 3 тыс.
Основой политики Муравьева были не репрессии, а «возвышение русской народности и православной веры». Он сделал ставку на простого русского мужика в его споре с паном. А этого больше всего боялась петербургская бюрократия. Русские старообрядцы под Динабургом (Даугавпилсом) изловили графа Плятера, напавшего на русский военный конвой, схватили его и начали жечь имения мятежников. Только тогда в Петербурге, где 2 года перед этим не обращали внимания на мятеж, заверещали об «ужасном русском бунте».
Прибыв в Динабург, Муравьев Плятера расстрелял, а староверов наградил, и это стало примером для всех крестьян Западного края.
Главная война Муравьева велась не в Вильне, Гродно и Минске, а в Санкт-Петербурге — с теми, кто был уверен, что Западная Россия — это Польша. Муравьев доказывал, что это исконно русские земли, что они ополячены при попустительстве самого российского правительства. Что «великая польская цивилизаторская идея» на деле состоит в том, чтобы взять другой народ — русских — и превратить его в поляков второго сорта при помощи совращения в католичество и унию, насаждения латинского алфавита, обожествления польского пана.
