Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин
Кроме того, нараставшие японо-американские противоречия побуждали Токио в кратчайшие сроки нормализовать отношения с Москвой. 28 декабря 1939 г. японское правительство приняло «Основные принципы политического курса в отношении иностранных держав», в которых провозглашало урегулирование погранинцидентов с Советским Союзом путём мирных переговоров и ставило целью заключение пакта о ненападении в обмен на отказ Москвы от помощи Чан Кайши и прекращение «опасных военных приготовлений против Японии». Полгода спустя – 27 июля 1940 г. – политика скорейшего урегулирования отношений с Москвой путём подписания пакта о ненападении была подтверждена в одобренных координационным совещанием правительства и Ставки «Основных принципах урегулирования меняющейся ситуации в мире», в которых главными военно-политическими целями империи объявлялись скорейшее завершение японо-китайской войны и покорение Юго-Восточной Азии[632].
На фоне нараставшего напряжения в советско-японских отношениях во второй половине 30-х гг. противодействие отечественных спецорганов японской разведке носило противоречивый характер, с одной стороны, преследуя цель максимально сковать её деятельность в СССР, с другой – очистить советское общество от неугодных высшему руководству страны элементов под лозунгом тотальной борьбы с вредителями, шпионами и диверсантами.
Основную тяжесть работы по пресечению деятельности Разведуправления Генштаба Японии в Советском Союзе по-прежнему несли центральные и территориальные органы контрразведки. Опираясь на специальные постановления правительства, в 1937–1939 гг. они установили тотальный контроль за всеми сотрудниками японских дипломатических представительств и максимально ограничили их контакты с советскими гражданами. На это их, в частности, ориентировали оперативный приказ НКВД СССР № 00698 от 28 октября 1937 г. о пресечении всех связей «посольств и консульств этих стран (Германии, Японии и Польши. – А. З.) с советскими гражданами, подвергая немедленному аресту всех советских граждан, связанных с личным составом этих диппредставительств и посещающих их служебные и домашние помещения», а также постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 27 сентября 1938 г., установившее для консульств Маньчжоу-Го в Благовещенске и Чите режим фактической изоляции, при котором сотрудники данных миссий могли посещать только рынок для покупки продуктов питания, согласовывая остальные выходы в город с органами внутренних дел[633].
Значительно усилилось наружное наблюдение за японскими диппредставительствами. Как установили сотрудники военного атташата в Москве, агентами КРО являлись личный секретарь, горничные и водитель ВАТ из числа советских граждан. Напротив приёмной посольства ими был выявлен стационарный пост наружного наблюдения. При выходе на улицу за каждым сотрудником атташата следовали два филёра, если фигурант садился в трамвай, один наблюдатель заходил следом за ним, второй сопровождал их в машине. В случае выезда сотрудников ВАТ на автомобиле наблюдение за ними осуществлял наряд наружного наблюдения на 1–2 машинах. При дальних поездках за машиной военного атташе следовали уже пять автомобилей, три из которых были загружены топливом, а в остальных ехали 10–12 контрразведчиков. Активно применялось демонстративное наблюдение за японцами в гостиницах, ресторанах и поездах дальнего следования[634].
Особое внимание органы НКВД уделяли японским военным стажёрам в СССР, ряд из которых – майоры Мидзуно Кэйдзо в Москве (1934–1936) и Адати Хисаси в Ленинграде (1935–1938) – был завербован на компрометирующей основе и дал ценные материалы о деятельности японской военной разведки[635].
Кроме того, сотрудники контрразведки продолжали негласно изымать из японских диппредставительств документацию военного атташе и легальных резидентов в Москве, Новосибирске и Владивостоке, переснимать проходившую железнодорожным транзитом через Советский Союз диппочту ВАТ в Европе и на Ближнем Востоке, что вкупе с дешифровкой Спецотделом НКВД японской корреспонденции на линии Москва – Токио позволило советскому руководству быть во второй половине 30-х гг. в курсе оценок японской военной разведки ситуации в нашей стране.
При этом на получение шифров Японии были нацелены все зарубежные разведаппараты ИНО, которые добились значительных результатов в этом вопросе. Так, резидент в Гааге В.Г. Кривицкий летом 1936 г. организовал изъятие шифрованной переписки между Осима и Токио о заключении Антикоминтерновского пакта, что в совокупности со взломом сводной группой 5-го отдела РУ РККА и Спецотдела НКВД СССР в октябре 1935 г. японского дипломатического шифра позволило Москве быть в курсе японо-германских переговоров и читать большую часть шифротелеграмм японских военных атташе в различных странах мира. Кроме того, с весны 1938 г. легальный резидент ИНО в Праге М.М. Адамович через агента – секретаря местной японской дипмиссии Идзуми Кодзо («Грин») – стал получать шифры МИД и Военного министерства, использовавшиеся на линиях Токио – Европа. Сотрудничество Идзуми с советской внешней разведкой в деле получения японских шифроматериалов продолжалось до 1944 г. через легальную резидентуру НКГБ в Софии, куда дипломат был переведён четырьмя годами ранее[636].
Деятельность советских спецорганов по перехвату и взлому японской шифропереписки дополнялась работой службы радиоконтрразведки, которая до августа 1937 г. подчинялась Наркомату связи, а затем перешла в ведение 12-го отдела ГУГБ НКВД СССР. В том же году под Хабаровском начал функционировать пеленгаторный пункт УНКВД по ДВК, который с 1938 г. осуществлял перехват линий связи ЯВМ Квантунской армии и отслеживал подготовку ими агентов-радистов для переброски в Советский Союз.
Советские органы госбезопасности не только изучали работу японской военной разведки, но и эффективно срывали её деятельность в приграничных с СССР странах благодаря агентурному проникновению резидентур ИНО в Западной Европе, Турции, Иране и Афганистане в кавказские и среднеазиатские эмигрантские организации, с которыми контактировало РУ ГШ Японии. Особое беспокойство у советской разведки вызывали попытки военного атташе в Иране подполковника Фукути Харуо и военного резидента в Афганистане майора Миядзаки Гиити использовать в своих интересах лидеров бывшего басмаческого движения в приграничных с Советским Союзом районах. Поэтому в сентябре 1937 г. афганское правительство под давлением СССР выдворило Миядзаки домой. Впрочем, уже в декабре 1940 г. Генштаб Японии восстановил свою резидентуру в Кабуле, направив на должность делопроизводителя аппарата посольства выпускника разведшколы Накано капитана Камэяма Рокудзо[637].
Несмотря на свёртывание в 1937–1938 гг. ряда оперативных игр с военными миссиями Квантунской армии – «Мираж», «Весна» и др., территориальные органы госбезопасности продолжали практиковать вывод агентуры японской военной разведки в советское приграничье с последующим её задержанием и передачей через неё дезинформации. Необходимо отметить, что прекращение большинства оперативных игр носило объективный характер, так как, согласно показаниям арестованного в августе 1937 г. начальника японского отделения КРО ГУГБ НКВД СССР И.М. Николаева-Рамберга, все легендированные разработки его подразделения не приносили каких-либо оперативных результатов, а дезинформационные материалы для японцев на 60–70 % содержали достоверные сведения[638].
Успешным примером легендированной разработки рубежа 30—40-х гг. стала ликвидация крупной резидентуры Квантунской армии во главе с Ли Хайченом. Будучи идеологом создания корейского государства под протекторатом Японии на территории Приморского края, в 1936 г. он связался со 2-м отделом штаба Квантунской армии и до
