В сетях шпионажа, или «Час крокодила» - Александр Александрович Резванцев
Конец их счастью наступил в мае. Причиной этой катастрофы явилась одна особенность женской природы: женщина в двух случаях может совершенно бессознательно обронить одно слово или пару слов на родном языке: когда рожает и на пике любовного экстаза. Вот и Анюта в соответствующий момент обронила однажды четыре слова на немецком языке: «Ich habe dich gern». Круглов со школьной скамьи знал каждое из этих слов в отдельности, но ему было неведомо, что они значат, будучи уложенными в одну фразу. Об этом он и спросил переводчицу из штаба дивизии.
— Это то же самое, что «Ich liebe dich», — безмятежно ответила девушка.
— Почему же мы не учили такого в школе?
— Тот немецкий, которому учат в наших школах, и тот немецкий, на котором говорят немцы, — две совершенно разные вещи.
Тот язык, на котором говорят немцы! И тут Круглов вспомнил, что в Одессе до войны была большая немецкая колония со своими школами, библиотекой и огромным собором. Домой он пришел хмурым. В это время началась первая весенняя гроза, и Анюта вздрогнула, испуганная раскатами грома.
— Перекрестись! — повелительно сказал он.
— Я неверующая, — отшутилась она.
«Я тоже неверующий, — подумал Круглов, — а вот креститься по-православному умею».
На другой день он изготовил в своем служебном кабинете несколько липовых документов с грифом «секретно», положил бумаги в папку, а папку после обеда «забыл» на столе в их комнате. Между листами спрятал волосок. Уехал, а через полчаса вернулся за «забытой» папкой. Анюта сидела у трельяжа и чистила перышки. Именно за этим занятием он оставил ее, когда уходил. В машине открыл папку и похолодел: волосок исчез. Значит, она читала документы! Круглов пытался успокоить себя: может быть, это простое женское любопытство? А может быть, ревность? Искала воображаемые письма от другой женщины? Чушь собачья! Ну что ж, устрою ей еще одну проверку.
Вечером Анюта объявила Круглову, что у них будет ребенок. Врет, думал он, целуя ее. Почуяла неладное и врет. А если правда? Он пошел к хозяйке дома бабушке Клочковой, сунул ей в руки пачку рафинада и попросил, краснея, как мальчишка:
— Ты, Егоровна, посмотри завтра утром, куда моя пойдет. Не будет ли встречаться с кем?
— Ревнуешь? — понимающе осведомилась старуха.
— Ревную, ой как ревную! Старый я, а она молодая. Сдается мне, что хахаля завела.
— Это ты правильно придумал. Нашей сестре доверять никак нельзя. Дело житейское. Все исполню в лучшем виде.
— Ты уж постарайся, Егоровна. Получишь еще банку тушенки.
Бабка рассыпалась в благодарностях.
Поздним вечером, перед тем как лечь в постель. Круглов сказал Анюте, лаская ее волосы:
— Выслушай меня внимательно, девочка. Ровно через неделю начнется наше большое наступление. Наша дивизия — на острие прорыва. Пойдем через непролазные топи. Потери будут большие. Поэтому мой тебе приказ: собирай вещички и поезжай к моей матери в Камышин. Там жди конца войны. Он не за горами. Родишь — мать тебе поможет. Деньги буду высылать. Вернусь с фронта — поженимся.
— Наши Одессу взяли, — робко возникла Анюта.
— Приказ обсуждению не подлежит, — отрубил Круглов.
Анюта понимающе кивнула, тесно прижалась к нему и всхлипнула.
Утром следующего дня Круглов, как обычно, отправился к восьми на службу, но через три часа вернулся. Он знал, что Анюты нет дома: у нее было дежурство в госпитале. Егоровна четко доложила ему о выполнении задания:
— Все у тебя в порядке, сынок. Ни с кем не встречалась, ходила на базар, ничего не купила, вернулась, ушла в госпиталь. Так что спи спокойно.
— Может, останавливалась где?
— Останавливалась. У березки, что возле почты. Постояла, дотронулась до дерева рукой, вроде как попрощалась с ним, и пошла дальше.
— Спасибо тебе, Егоровна! Век не забуду. Держи тушенку!
Он осмотрел березу. На белой коре увидел крестик, нарисованный губной помадой. Требует срочной встречи, сообразил Круглов. Он спросил у часового, стоявшего около их крыльца, не приходил ли кто-нибудь к Анюте.
— Никто не приходил. Вот только придурок этот. Ну, глухонемой — Митя. Анна Сергеевна вынесла ему покушать. А так — больше никто.
Митя и раньше к ним наведывался. Анюта давала ему поесть и дарила кое-какие его, Круглова, обноски.
— Давно он был тут?
— Да с полчаса уж миновало.
— Куда направился?
— Туда.
Круглов отпустил солдата-водителя, забрал у него автомат ППШ, сел за руль джипа и дал газ. Он перехватил Митю за околицей у леса и бил его до тех пор, пока глухонемой не заговорил, причем с сильным прибалтийским акцентом. Тогда Круглов ударил его ногой в пах, после чего Митя, корчась на траве, вытащил из потайного кармашка штанов листок, исписанный столбцами пятизначных цифр, а также назвал имя и адрес радиста. Круглов застрелил связника, а труп утопил в болоте, привязав к его ногам трак от танковой гусеницы, ржавевший без дела в придорожной пыли.
Радиста он застал за обедом. Это был неказистый мужичонка, лет сорока, с бабьим лицом и редкими волосами. Как раз такой мусор немцы и вербовали в лагерях для военнопленных. Покупали за кусок сала и бутылку водки. Потом повязывали кровью и использовали по своему усмотрению. Попадались, конечно, и идейные враги, ненавистники России, но таких было немного.
Увидев майора, радист сразу все понял. Он поперхнулся пищей и медленно поднялся из-за стола. Лицо его сделалось серым.
— Ну, чего ты испугался? — ласково спросил Круглов. — Нельзя так расстраиваться по пустякам, не то, глядишь, почерк испортится со страху. У тебя когда сеанс связи?
— В четверг, в 19.00. Имеется еще волна экстренной связи. На ней могу работать, когда угодно.
— Доставай рацию и передавай вот это.
Круглов положил перед ним Анютину шифровку. Радист принес с чердака небольшой, но тяжелый ящик, распаковал его и стал дрожащими руками настраиваться на нужную волну.
— Э,
