Виктор Некрасов - В окопах Сталинграда
Фарбер расстегивает шинель и откуда-то из глубины достает старенький, потрепанный бумажник. Мы оба долго рассматриваем веселое, мальчишеское, почти без бровей лицо, смотрящее на нас с потрескавшегося и потертого глянцевого квадратика.
– Сережа Кондрашев. Лучший разведчик, которого я когда-либо встречал. Фарбер прячет бумажник и застегивает шинель. – Ему оторвало голову снарядом, когда он уже вернулся с задания и устраивался на ночлег…
Больше мы ничего не говорим. Сидим и смотрим на огонь, на вываливающиеся из печки и тихо гаснущие на земле угольки. Откуда-то издалека чуть слышно доносятся редкие, равномерные пулеметные очереди… На передовой тишина.
А часиков через пять-шесть… Проверим пистолеты, гранаты, натянем рукавицы и…
Я закрываю глаза и стараюсь себе представить, как развернутся события.
Будем лежать у входа в туннель на животах и смотреть на часы. Потом или я, или Ширяев скажем: «Пора». Кто-то приложит к наискось срезанному бикфордову шнуру спичку и с силой проведет по ней теркой. Спичка не зажжется. Зажигающий вполголоса выматерится, полезет в карман за другой спичкой. Кто-нибудь присветит фонариком, заслонив его ладонью. Опять движение теркой. Вспышка. Пошло. Бикфордов шнур выплевывает пламя, тихо шипит, укорачивается. Пятнадцать секунд – столько секунд, сколько в нем сантиметров. Медленно подбирается к капсюлю, капсюль соединен с детонирующим шнуром. Детонирующий шнур длиной в тридцать пять метров, но сгорит он в 1/8 секунды. Он горит со скоростью 270 метров в секунду… Мы все сожмемся, подберемся, еще раз проверим, где гранаты.
А потом… Потом тридцать метров под землей, натыкаясь на чьи-то пятки, сжимая в руке оружие, задыхаясь от напряжения…
А может, недостаточно тола положили и воронка получится слишком маленькая, тесная? Нет. Сто пятьдесят килограммов тола и сто пятьдесят аммонита – это не игрушки…
Ну, а потом, потом… Неужели будем сидеть под танком? Повернем пулемет и будем жарить по немцам? Ход завалим, заминируем. А завтра вечером, сидя в моей землянке за шипящим самоваром, будем говорить обо всем, как уже о прошедшем…
А может?.. Нет, не может быть. Ни в коем случае не может быть… Никогда больше не скажет полковник: «Эх, инженер, инженер…»
– Товарищ лейтенант, вас!
Телефонист протягивает мне трубку. Беру.
– Шестьдесят первый слушает. В ухо шипит голос Коробкова – зам по тылу, – он сегодня дежурный по штабу.
– Большой хозяин интересуется, как дела. Сколько осталось?
– Метра три…
– К пяти будет готово?
– Будет.
– Так и передать?
– Так и передать.
– Это точно?
Я отдаю трубку телефонисту. Коробков может замучить своими вопросами. Фарбер встает, опускает наушники на шапке – мороз сегодня еще крепче.
– Поеживаются фрицы, – улыбается он, завязывая тесемки под подбородком. Видали наш трофей сегодняшний?
– Какой трофей?
– Неужели не знаете? Фриц к нам перебежал…
– Ну?
– Самый настоящий, кукрыниксовский. В пилотке. Обмотанный полотенцем.
– Что ж вы не рассказываете?
– Я думал, вы знаете. Раненько утром еще прибежал. Надоело, говорит, воевать – холодно. Штрафник. Не захотел отдать офицеру теплый свитер. С убитого товарища снял. Ну и угодил в штрафники – под танк.
– Под танк?
– Под танк. Он у них «toteninsel» называется – «остров смерти». Туда только штрафников посылают. Кто сутки просидит – оправдывается, кто двое получает железный крест, кто трое – с дубовыми листьями. Но таких еще не было…
– Ага… Значит, и у них он в печенках сидит. Хорошо.
– Говорят, в день по пять-шесть убитых вытягивают из-под него.
– Хорошо…
– Отправили его в штаб. Что-то важное хочет сообщить, только не ниже как полковнику… Смешной такой, замерзший и с рюкзаком не меньше, чем он сам. Пожалел расстаться… Ну ладно. Я пошел…
Фарбер протягивает руку.
– Так, значит, в пять?
– В пять.
Он уходит. В землянку врывается облако свежего морозного воздуха, и коптилка чуть не гаснет.
– 4 -
Слегка морозит. Недавно прошел снег, и кругом все бело и чисто. Небо затянуто. Редко, лениво взлетают ракеты, искрится сухой рассыпчатый снег. Невдалеке белеют баки, покосившийся, точно упершийся лбом в землю танк… Так близко он, в двух шагах… Смутно виден извилистый зигзаг траншеи, теряется где-то около баков.
Тихо…
Даже пулеметы из-под танка не стреляют. Ждут. Лисагор сидит на корточках у норы, в валенках, в ватнике, курит в кулак. Двое бойцов, согнувшись, разравнивают вываленную землю, присыпают сверху снегом.
– Принесли взрывчатку? – спрашиваю.
– Последнюю ходку делают.
– Где свалили?
– В разбитой землянке, около НП.
– Аммонит подсушил?
– Подсушил… Но вообще дрянной. Один мешок совсем как камень. Пришлось отложить.
Присветив цигаркой, смотрю на циферблат
– Без двадцати три уже…
– Два часа осталось.
– Два часа.
– Ничего. Успеем.
Из норы вылезает боец с ведром. Высыпает землю.
– Что-то мягче грунт стал. Пошло дело… – И опять уползает под землю.
Через час приходит Чумак с четырьмя разведчиками. Точно на парад собрались – подтянуты, бляхи поясов сверкают, тельняшки выстираны.
– Будем ордена зарабатывать, а, инженер? – улыбается Чумак, разваливаясь у печки.
– Давай, дело хорошее.
– Первым пустишь меня?
– Полезай, коли охота есть…
– Пехоты сколько будет?
– Шесть.
– Тоже по ходу?
– Нет, вторым эшелоном – из недорытой траншеи.
– Закурим по этому случаю.
Закуриваем.
– Что на берегу слышно? – спрашиваю.
– Ничего. Пусто – хоть шаром покати. Одна Рита почтальонша.
– Газету не догадался принести?
– Ничего интересного. Фрицы там, западнее, пачками сдаются, а здесь вот сидят, сволочи.
– А в Африке?
– Ни хрена. Французы где-то, не помню уже где, флот свой подорвали. Линкоры, крейсера…
– Зачем?
– Откуда я знаю. Взорвали, и все. Немцы, что ли, захватить хотели…
Вваливается Лисагор. Отряхивает снег.
– Принимай, инженер.
– Кончил?
– Кончил.
– Отправляй тогда людей. Тугиева только оставь. И мин противопехотных с полдесятка. Дивизионному саперу скажи, чтоб завтра приходил водку пить, если живы останемся. Шнур проложил?
– Гаркуша тянет.
– Ладно. Когда кончит, скажешь.
Лисагор уходит. Вскоре приходит Ширяев, за ним Фарбер и Синицын. Опять закуриваем, поглядываем на часы. Остается полчаса. Двадцать минут… Пятнадцать…
Без десяти выходим. Опять снег пошел – густой, за десять шагов ничего не видно. Батальонные бойцы в белых маскхалатах топчутся около туннеля толстые, неуклюжие, точно медведи. Подходит Лисагор:
– Можно поджигать?
Я поворачиваюсь к Чумаку.
– Твои готовы?
– Готовы.
– Твои, Синицын?
– Готовы.
– Фарбер?
– Готовы.
Все отвечают почему-то шепотом. Я докладываю Ширяеву.
– Начинай, – тоже шепотом говорит он.
Лисагор, поскрипывая валенками, подходит к туннелю, садится на корточки. Долго что-то возится. Зажигает. Чумак протягивает мне финку: «Возьми, пригодится» – и подходит к туннелю. Я за ним. Как долго тянутся эти пятнадцать секунд. Я успеваю снять рукавицы, засунуть их за пояс, вынуть пистолет, взвести, осмотреться по сторонам: все точно вкопанные – белые солдаты, черные в своих бушлатах разведчики…
Считаю – раз-два-три-четыре-пять…
Страшный взрыв сотрясает землю и воздух. На какую-то неуловимую долю секунды все озаряется ослепительным, режущим глаза светом. Плоское, с зажмуренными глазами лицо Лисагора… Сыплется земля сверху…
– Пошли!
Чумак скрывается в черной дыре. Я за ним. Быстро-быстро перебираю руками и ногами. Ход тесный. За шиворотом полно земли. Кто-то, вероятно Тугиев, сопит за моей спиной.
Лезем, лезем, лезем… Конца нет этому ходу.. Жарко и воняет толом… Стоп… Чумак стал. Разгребает землю… Пошел… Видно небо… Морозный воздух… Конец… Чумак выскакивает… Воронка как от 200-килограммовой бомбы… Справа вверху танк – покосившийся, белый на черном небе… Вот он, сукин сын, шагов пять-шесть всего.
Чумак бросает гранату… вторую… Бежит по ходу сообщения… Исчезает. Я проваливаюсь куда-то… Хватаюсь за холодное, липкое от мороза железо танка… Чей-то крик… Кто-то наваливается на меня, хватает за горло… Ударяю финкой-раз-два… Свалилось… Лезу дальше… Крик… Сип… Выстрелы… Что-то с силой ударяет меня по ноге… Ни черта не пойму…
– Юрка, ты?
– Я…
– Спички есть?
– Фонарик.
– Зажигай.
Никак не могу вытащить фонарик. Запутался в кармане. Сзади кто-то наседает.
– Это вы, товарищ лейтенант?
– Стой… не лезь.
Зажигаю фонарик. Лицо Чумака. Из носу у него течет кровь. Убитый немец с открытыми глазами. Пулемет. Все кругом забито отстрелянными гильзами.
– Здесь все… Полезли назад. – Чумак отпихивает меня и лезет назад. Поворачиваюсь и чувствую вдруг, что правая нога прилипла к земле… Что за черт… Неужели… Освещаю фонариком ногу. Ниже колена в сапоге крохотная дырка… Хочу поднять ногу… В глазах круги…
