Дэвид Финкель - Хорошие солдаты
Он вышел из своего трейлера и двинулся по грунтовой дороге к командному пункту, где некоторые солдаты из его личной группы безопасности смотрели то, что передавали камеры слежения с маршрута «Хищники». На экранах рыскали группы боевиков, горели новые костры из шин.
— Мы что, прямо туда и двинем? — спросил один из солдат. — Не смешно. Что, прямо туда, на хер, через это все?
— Игра началась, — сказал Козларич, подойдя к ним, и тут он увидел Иззи, которому тоже предстояло поехать. Переводчик стоял в сторонке и докуривал сигарету до самого фильтра.
— Привет, Иззи, как дела? Ас-салам алейкум. Шаку маку?
— Не понимаю, что происходит, на хер, — сказал Иззи.
— Что происходит? Охренели они совсем, ребята ваши. Вышли из-под контроля, — объяснил Козларич, но, увидев смущенную улыбку Иззи, постарался его подбодрить. — Сегодня будет хороший день, — сказал он. — Есть ушные затычки?
Иззи покачал головой.
— Могу дать, — предложил Козларич. — Чтобы не оглохнуть ненароком. Всякое ведь бывает.
Он засмеялся и протянул Иззи запасную пару. С расстояния за этим наблюдал сержант Барри Китчен.
— Он ведь что думает? «Я эту страну переделаю. Я все это переменю». Только ни черта у него не выйдет, — сказал Китчен. — Верить — это хорошо, конечно, но всему есть предел. Вся страна на куски разваливается. Одному человеку это не поправить.
Они двинулись.
По маршруту «Плутон».
— Предполагаю, будет стрельба из ручного оружия и, возможно, СФЗ, — радировал Козларич.
Затем — на «Хищников», к кострам из шин.
— Мне как раз надо отлить. Один потушу лично, — сказал он.
Объехали горящие шины и попали под шквальный огонь.
— Проедем еще вперед, потом повернем. Нам хорошо досталось из ручного оружия.
На другую дорогу, где их подстерегал СФЗ. Он пролетел между двумя машинами.
— Ничего страшного. Продолжаем движение.
На еще одну дорогу, где их подстерегал еще один СФЗ, который прошил заднюю часть «хамви», ехавшего непосредственно перед его машиной, привел вездеход в негодность и едва не задел солдат на заднем сиденье.
— Пострадавших нет. Машину поставили на домкраты. Будем вытаскивать на буксире.
И так оно продолжалось — не только у Козларича, но и у всех колонн, на всех КАПах. Стрельба из легкого оружия. Минометные обстрелы. РПГ. СФЗ.
— Наш самый страшный кошмар сбывается. Два взвода ведут интенсивный бой, — сказал в какой-то момент Каммингз, следя за радиосообщениями, которые временами были плохо слышны из-за стрельбы. Он попытался вызвать на помощь вертолеты «Апач». Без толку. Солдатам 2-16 надо было рассчитывать только на свои силы. Они ездили по улицам взад и вперед. В них стреляли, и они стреляли в ответ. «Не спешить, не высовываться, смотреть в оба, а если кто появится с оружием — валить к чертям собачьим. Никаких вопросов не задавать» — такие указания они получили от Козларича, и так они и поступали: снимали вооруженных людей с крыш, валили их на улицах, доставали за стенами домов. Но иракцы лезли и лезли, все новые и новые. Они стреляли по колоннам, атаковали ракетами ПОБ Рустамия, а когда им удалось подбить «хамви» иракской армии и он вспыхнул, они окружили его, полезли в огонь и вытащили из машины все, что могли, включая носилки для раненых.
— Ну и дела, — сказал Козларич Каммингзу, вернувшись наконец на закате и войдя в командный пункт. Он покачал головой: больше слов у него не было. Он был в ярости. Он и его солдаты участвовали в двух перестрелках, в их машины угодили два СФЗ. Ребят из «хамви», который подбили вторым, в том числе сержанта Китчена, сейчас проверяли в медпункте — все ли в порядке со слухом, нет ли контузий. Там же был и Иззи с жуткой головной болью, выглядевший печальным и старым, так что Козларичу для телефонного разговора с одним из самых влиятельных шейхов Камалии понадобился другой переводчик.
— Скажи ему, что я взорву все насосные станции и никакой канализации здесь не будет, — сказал он.
— Это шутка? — спросил переводчик.
— Нет. Никаких шуток. Скажи ему, что, если они не уймутся, я весь канализационный проект для Камалии пошлю к чертям. Я взорву весь этот проект, и вы всю оставшуюся жизнь будете жить в дерьме.
Он продолжал бы, но его прервала сирена тревоги.
Три ракеты. Три взрыва.
— Передышка нужна, на хер, — сказал он.
Так что 27 марта они сделали, на хер, эту самую передышку: сидели на ПОБ и на КАПах, готовились «к переходу от операций по борьбе с повстанческими движениями к боевым операциям высокой интенсивности». Такую формулировку использовали в официальном донесении, которое было представлено начальству позднее — по итогам всего, что уже произошло, и всего, что еще произойдет. Это был пространный документ без каких-либо эмоций — не упоминавший, к примеру, о солдате, который целый день обкладывал вход в свою комнату рядами мешков с песком и повторял раз за разом, точно молитву: «Господи, как я ненавижу это место». В том, что касалось 27 марта, документ, по своей глубинной сути, для них сводился к следующему: хотя они на день приблизились к финишу, это еще не финиш. Их ждало еще кое-что.
В этот день, когда американцы в основном сидели в укрытиях, мишенями стали те иракцы, что больше других имели с ними дело и теперь носили на себе несмываемое клеймо. Поступили сведения о мистере Тимими, управляющем городскими службами.
— ДжаМ хочет сжечь его дом, и он просит помощи, — сообщил Козларичу переводчик, который принял звонок.
— Мы не будем защищать его дом. Жилыми домами мы не занимаемся, — сказал Козларич.
Новый звонок: на сей раз сигнал от полковника Касима, который сообщил, что большинство его подчиненных из батальона 1-4-1 Национальной полиции, насчитывавшего 550 человек, бросают оружие, скидывают форму и дезертируют. Он тоже нуждался в помощи.
— Если 1-4-1 намерен сдаваться, нет смысла идти и спасать их шкуру, — решил Козларич.
Новый звонок: опять Тимими.
— Мистер Тимими просил вас поблагодарить, — сказал Козларичу переводчик.
— За что?
— За то, что вы позволили ДжаМ сжечь его дом.
Новый звонок от Касима: на здание местного совета, где находится его кабинет, надвигается толпа, и ему страшно.
— Он говорит, они уже почти у забора, они его убьют.
— Нет. Не убьют. Передай ему, пусть обороняется, — сказал Козларич. После этого связался по радио с Рикки Тейлором, командиром первой роты, и приказал отправить людей к зданию совета на выручку его, Козларича, закадычному другу, который устроил ему праздник по случаю дня рождения. Пока взвод тейлоровских солдат с боем пробивался к Касиму, Козларич сделал новое предсказание: — Весь этот долбаный город завтра полыхнет.
Но по-прежнему полыхали только шиитские районы Багдада. Утро 28 марта принесло очередные пожары и взрывы, и солдаты, которые провели здесь четыреста дней с лишним, приходили во все большее замешательство. Что они должны были думать о происходящем? Как они могли его объяснить, свести к чему-то понятному? На чем они могли основываться? На цифрах? Они показывали, что боевики активнее, чем когда-либо. Все колонны сейчас подвергались нападениям. Опять как в июне, но с удвоенной силой. Может быть, попытаться понять ситуацию на конкретных примерах? Если так, то вот один из примеров: только что сообщили, что боевики похитили иракского представителя, который постоянно выступал по поводу «большой волны», приятного человека, часто появлявшегося на пресс-конференциях вместе с американскими официальными лицами и говорившего, как здорово идут дела. Его телохранителей убили, его дом сожгли, а его самого, вероятно, спрятали где-то в Федалии среди мусорных куч и стад буйволов.
Федалия: как была говнюшником, так всегда им и будет, и теперь туда послали взвод солдат выручать представителя «большой волны». Камалия: говнюшник, где солдаты приложили больше всего стараний и где сейчас насилие бушевало сильнее всего. Машталь, Аль-Амин, Муаламин: говнюшник, говнюшник и говнюшник, теперь к тому же ставшие ареной войны, места, где улицы так опустели и жизнь так попряталась, что в какие-то промежутки времени самым поразительным во всем этом казалась тишина. Это была тишина медленно гнущегося стекла. Это было такое же затишье, как на крыше в Камалии перед тем, как сержанту Эмори выстрелили в голову. Это было такое же безмолвие, как тогда, на плацу в заснеженном Канзасе, перед тем как прогремели бодрые возгласы солдат. Это была тишина, которая вот-вот будет нарушена, подобная тишине перед тем, как Джошуа Ривз сказал: «О господи», или перед тем, как Данкан Крукстон сказал: «Я люблю жену», и ее раз за разом нарушали взрывы, все до единого нацеленные на Козларича и его солдат, маневрировавших под небом, где к высоким белым облакам поднимались другие, черные.
Почти все теперь были вне базы, подвергались обстрелам, уклонялись от гранат, находили СВУ и СФЗ, и каким-то образом пока никто из них не пострадал. Козларич был в колонне, ехавшей к Касиму, у которого из 550 полицейских оставалась половина (пока!). Тем временем другой батальон Национальной полиции, отвечавший за некоторые участки ЗО батальона Козларича, по донесениям, дезертировал почти весь, включая командира, чьи последние слова, брошенные в суматохе перед бегством, были о том, что люди из ДжаМ окружили его дом, его семья внутри, поэтому ему надо идти — извините, но семья прежде всего. Касим, однако, держался, его страх прошел, отвага вернулась, и колонна Козларича медленно двигалась к нему. Обнаружили СФЗ, подорвали. Получили донесение, что еще один СФЗ спрятан где-то в «лежачем полицейском», и вот он впереди, «лежачий полицейский». Из-за угла, со стороны Камалии, кренясь, выехал автофургон с привязанным поверх крыши гробом. Дальше — женщина с троими детьми, идут по улице, незащищенные, обливаясь слезами. Еще один «лежачий полицейский». Еще одна семья — отец, мать, двое детей, лица грязные, одежда грязная — сгрудилась у грязной стены на грязной улице, и не эту ли семью имел в виду Козларич, когда говорил в Форт-Райли о том, что он считал бы успехом? «Конечный итог, я считаю, конечный итог в Ираке должен быть таким: чтобы иракские дети могли идти на футбольное поле и играть там в мяч без опаски. Чтобы родители спокойно, ничего не боясь, отпускали детишек играть. Как у нас в Америке, — сказал он, а потом спросил: — Возможно это или нет?»
