Майкл Масманно - Специальные команды Эйхмана. Карательные операции СС. 1939—1945
Мне в любом случае понадобился бы помощник, и отец Штефан назначил в мое полное распоряжение отца Карло Меша, который учился в Риме и свободно говорил на итальянском. Несмотря на то что я немного знал немецкий язык, этих знаний было недостаточно для того, чтобы вести продолжительную беседу. Так отец Карло стал еще и моим переводчиком в разговорах с монахами, для которых йемецкий язык был родным.
В первый день моего пребывания в монастыре отец Карло и я обменялись воспоминаниями о Риме, которым монах восхищался и который вызывал прекрасные воспоминания и у меня. Ведь в молодости мне довелось учиться в Римском университете, а позже, в 1944 г., вместе с войсками под командованием генерала Кларка я принимал участие в освобождении Вечного города от войск нацистов (Рим был оставлен немцами без боя. 4 июня 1944 г. англо-американцы вступили в Вечный город. — Ред.).
Каждым вечером после прогулки по окружавшим монастырь зеленым полям и чая с монахами нищенствующего ордена я возвращался в свою комнату и погружался в звуки органной музыки, которые лились из церкви. Она наполняла меня чувством гармонии и покоя. Никто не пожелал бы более спокойной и располагавшей к искренним размышлениям обстановки.
В то время я получил дополнительную моральную поддержку после прибытия лейтенанта Джузеппе Эрколано, моего товарища по оружию. Он прибыл из своего родного дома в Сорренто, Италия, где какое-то время мне довелось быть военным комендантом, чтобы предложить мне свои услуги. Я нашел для этого человека очень своеобразную работу. В те ужасные дни, которые я проводил в душевных терзаниях, я не хотел видеться ни с кем, кроме добрых монахов, своих коллег-судей и сотрудников. Эрколано, обладавший добрым характером и чувством такта, помог мне выполнить это желание.
Несколько дней до оглашения приговора я провел в монастыре, полностью отдаленный от мирских дел. Наконец, утром 10 апреля 1948 г. я вернулся к людям. Во Дворец правосудия меня сопровождали Эрколано и капитан Конечни, который приезжал в монастырь на церковную службу.
В десять часов утра сотни людей поднялись со своих мест в зале суда, который был свидетелем вынесения смертных приговоров Герингу, Риббентропу, Йодлю, Кейтелю, Заукелю и другим лидерам нацизма. В этот момент в зал вошли и проследовали на свои места судьи Спейт, Диксон и я. Маршал трибунала полковник Самуэль Меткалф официально объявил о начале заседания. Прямо перед нами, за столами адвокатов, располагалось место подсудимых, которое пока еще было пусто, как школьный класс перед тем, как прозвенит звонок на урок. Эта пустота контрастировала с тем, что все места в зале были заняты людьми, на лицах которых отражалась крайняя степень нервного ожидания.
За день до этого трибунал огласил имена подсудимых и перечислил статьи обвинения в их адрес. Но приговор, который будет вынесен по этим обвинениям, все еще не был оглашен. Теперь же обвиняемые ожидали в подвальном помещении здания у шахты лифта, который должен был доставлять их по одному на три этажа вверх, где решалась их судьба. Хитроумный механизм лифта, который был установлен еще во времена нацистов, когда они вершили в этом же зале свое правосудие, поднимал подсудимого прямо к месту обвиняемого. Скользящая панель в стене служила дверью лифта.
Посетители, охранники, переводчики и адвокаты уже заняли свои места. Я объявил: «Маршал, доставить обвиняемого Отто Олендорфа!» В этот момент заработал механизм лифта. Послышалось лязганье рычагов, жужжание колес, гул электромоторов. Кабина лифта с человеком внутри поднималась из подвального помещения. Командир эйнзатцгруппы D Отто Олендорф поднимался наверх, чтобы заслушать последнее в своей жизни распоряжение. Вот шум подъемной машины замолк, дверь лифта беззвучно сдвинулась с места, и Олендорф ступил в зал. Он вежливо поклонился, как он это обычно делал каждый из дней заседания суда, надел наушники и поудобнее пристроил их на голове. Затем он посмотрел прямо на меня ясным безбоязненным взглядом.
«Отто Олендорф, — начал я, — вы признаны виновным по всем статьям предъявленных вам обвинений, в том числе в преступлениях против человечества, военных преступлениях и членстве в преступных организациях. И… — здесь я сделал паузу, так как не хотел торопиться. Девяносто тысяч душ убитых, наверное, прислушивались в тот момент к моим словам; весь зал также прислушивался, затаив дыхание. Глаза и уши этих людей должны были довести до всего мира информацию, которая, как мы надеялись, поможет доказать этому миру, что человеческая жизнь является священной и неприкосновенной, и усвоить этот урок на будущее, — трибунал приговаривает вас к смерти через повешение».
Выражение лица Олендорфа не изменилось. По его лицу даже пробежала легкая тень улыбки, не циничной ухмылки и не сдержанной усмешки, не насмешки, а именно улыбки понимания умным человеком происходившего в зале, осознание того, что случилось то, что неотвратимо должно было случиться.
Без тени озабоченности или раздражения он снял с себя наушники, вежливо передал их охраннику, стоявшему рядом, и ступил обратно в кабину лифта с развернутыми плечами, гордо поднятой головой и легкой улыбкой, которая так и не покинула его лица.
Дверь с легким шумом закрылась, и Олендорф исчез, как будто он уже повис в петле на виселице. В притихшем просторном зале, где никто не осмеливался дышать, разговаривать или шевелиться, было слышно только жужжание колес опускавшегося в шахте лифта. Наступила пауза, во время которой тишина стала еще более отчетливой.
Затем снова послышался мягкий звук работы механизма лифта, и снова открылась дверь судьбы. На этот раз прибыл Гейнц Йост, высокий, с глубоко посаженными глазами, сохранявший полное спокойствие на лице. Он сделал шаг вперед, под яркий свет флуоресцентных ламп, взял и надел наушники и с ожиданием посмотрел в сторону судей. Для того чтобы вынести ему приговор, потребовалось всего несколько секунд.
«Гейнц Йост, в соответствии со статьями обвинения, по которым вы признаны виновным, трибунал приговаривает вас к пожизненному заключению».
Подсудимый слегка кивнул и вновь выпрямился. На его лице выразилось такое облегчение, будто он услышал, как от имени трибунала ему сказали: «Доводим до вашего сведения, что вы отправляетесь в кругосветное путешествие по классу люкс». Наверное, такое облегчение принесло ему пожизненное заключение вместо петли. Очевидно, что в тот момент все, что угодно, кроме виселицы, могло показаться подсудимому благом, финалом, о котором следовало молиться. Несмотря на то что, как командир эйнзатцгруппы А, Йост заслуживал смертной казни, судом было установлено, что он пытался иногда саботировать выполнение приказа фюрера по поводу евреев, что было истолковано в его пользу, и за это пусть несколько запоздалое раскаяние суд решил проявить к нему снисхождение.
Я передал микрофон судье Спейту, который, в свою очередь, огласил приговор о смертной казни через повешение для Эриха Наумана и 20 годах тюрьмы для Эриха Шульца. Затем судья Диксон объявил, что Франц Зикс приговаривается к 20 годам заключения, а Пауль Блобель — к смерти через повешение. Я снова взял микрофон и зачитал приговор о том, что Вальтер Блюме и Мартин Зандбергер оба приговариваются к смертной казни через повешение. Так, сменяя друг друга после объявления приговоров двум обвиняемым, мы вынесли 21 вердикт. Матиас Граф был освобожден.
Лифт поднимался и опускался, как неумолимый маятник судьбы. Все подсудимые, за исключением двоих, приняли решение суда, сохраняя твердость духа. Смело глядя в сторону суда, гордо выпрямившись, не пытаясь жаловаться или выражать недовольство, они приняли свой приговор, наверное, с той же готовностью, с которой сами привыкли отдавать приказы, в результате которых 1 миллион человек когда-то отправился навстречу с вечностью. Вернер Брауне был настолько беззаботен, что даже не взял на себя труд надевать наушники. Он приложил к уху один из них, будто отвечал на телефонный звонок. А затем, получив сообщение, что он должен быть повешен, Брауне убрал наушник и пробормотал что-то типа «Что ж, дело сделано».
Бывший священник Эрнст Биберштейн предпочитал не смотреть ни на суд, ни на кого-либо в зале. Выйдя из лифта, он поднял голову высоко вверх, как будто намеревался прочитать свой приговор на потолке. Он так и стоял в этой позе во время процедуры, когда решалась его судьба. Его поведение ничем не отличалось от того, как он, по его собственным словам, вел себя, присутствуя на казнях женщин и детей, которых сам же и обрек на смерть. Когда слова «смерть через повешение» были переведены на немецкий («Tod am Galgen») и доведены до него через наушники, он шагнул назад, не изменив своего взгляда, будто пытался дочитать окончание интересной истории на потолке кабины лифта.
