Рихард Зонненфельдт - Очевидец Нюрнберга
— Почему подсудимые давали показания на Нюрнбергском процессе? Их принуждали? — спросил репортер.
— Нет, — сказал я. — Мы никогда не применяли силу или пытки. Мне самому было странно слышать, что они говорят, пока я не понял, что они просто пытаются спасти собственную шкуру, обвиняя в своих деяниях Гитлера, Гиммлера, Геббельса и Бормана, ведь все они уже были мертвы.
— Это правда, что вы зачитывали обвинения заключенным в здешней тюрьме? — спросили меня.
— Да, это было после полудня 20 октября 1945 года. У меня до сих пор сохранился оригинал присяги, которую я давал, и самого обвинения, — ответил я. — На этом все, дамы и господа, — сказал я, пытаясь закончить интервью, но несколько журналистов преградили мне дорогу к выходу.
— Пожалуйста, еще несколько вопросов… Это правда, что вы изобрели цветное телевидение?
— Конечно нет! — сказал я. — Но я был одним из двух десятков инженеров и изобретателей, которые разрабатывали цветное телевидение в США в 1950 году, и в процессе я получил тридцать пять патентов.
— Над какими еще интересными вещами вы работали, кроме цветного телевидения?
— Еще в 1960-х годах я работал над компьютерами, медицинской электроникой, автоматизацией производства, атомными электростанциями, оборудованием для программы НАСА по полету человека на Луну, видеодисками, спутниками связи, над всем, что было новым. В 1980-х годах я стал руководителем, а потом консультантом.
Я снова попытался протиснуться к двери, но репортер встал у меня на пути.
— Это правда, что вы переплыли из Америки в Европу через Атлантический океан на собственной тринадцатиметровой яхте?
— Да, трижды переплывал Атлантический океан с прекрасным экипажем, но больше я не хожу под парусом, — сказал я. — Я решил закончить после того, как отметил свой семьдесят пятый день рождения в шторм посреди океана. Кто-то сказал, что я, может быть, самый старый человек, который трижды пересек Атлантику на яхте с открытым кокпитом. Я решил больше не искушать судьбу.
Я подошел к двери, но кто-то дернул меня за рукав.
— Один последний вопрос, прошу вас! Вы ненавидите тех, кого судили в 1945 году, и ненавидите ли вы немцев сейчас?
— В Нюрнберге 1945 года я хотел, чтобы виновные были наказаны за свои преступления, но я никогда не хотел ненавидеть слепо, как нацисты, ни тогда, ни сейчас. Я не хочу, чтобы преследовали невиновных. Стал бы я приезжать в Германию, если бы ненавидел немцев, которые стараются сделать все, чтобы холокост никогда не повторился?
И потом, уже на пороге, я сказал:
— Спасибо. Большое спасибо, увидимся завтра.
Выйдя на улицу, я вспомнил, как уходил из этого же здания суда пятьдесят шесть лет назад. Для меня тогда закончились самые рискованные главы моей жизни. Не будь Гитлера, я, сын врача-еврея в Германии, наверное, был бы вынужден получить непременную докторскую степень и вести скучную жизнь до конца своих дней. Или, если бы я не был евреем, я, скорее всего, стал бы одним из погибших солдат гитлеровской армии. Да, жизнь была ко мне добра.
Перед своим выступлением я еще раз посмотрел оригинальную кинохронику, где шеренги нацистских штурмовиков салютовали своему фюреру, немецкие женщины впадали в экстаз перед ним и милые девочки с косичками на цыпочках протягивали ему букеты. Я снова смотрел на парад солдат в стальных касках, с квадратными подбородками, потрясающих оружием вермахта, которые разгромили Западную Европу и опустошили Советский Союз. Я снова услышал ложь Гитлера о еврейском вероломстве, его преклонение перед железом и кровью и претензии на непобедимую мощь нацизма. Я помню, с какой дрожью я в первый раз смотрел эту хронику.
Сейчас, через полвека с лишним после того, как Гитлер был разгромлен и опозорен, он появляется на экранах как аффектированный актеришка, выкрикивающий чушь, в которую никто уже не верит. Может ли быть такое, думал я, что этот бред и ненависть когда-либо снова охватят цивилизованный мир и уничтожат миллионы жизней?
Когда в тот вечер я шел к трибуне, я снова представил себе грандиозную арену неподалеку, где Гитлер гордо стоял под огромной свастикой. Там он заставил немцев поверить в его непобедимость и в то, что они раса господ, которым суждено властвовать над миллионами унтерменшей, недочеловеков, таких как я.
Я стоял перед огромной аудиторией немцев, в большинстве своем слишком молодых, чтобы быть нацистами. Я рассказал, как Гитлер захватил власть, используя и извращая менталитет немецкого народа в его время: послушание государственной власти, разочарование в демократии (которая была связана с экономическим упадком), ненависть к соседним странам и ура-патриотизм. Это адское варево идеально подходило для того, чтобы пришел деспот и заявил о себе как о спасителе нации. Я указал на недостатки довоенной немецкой конституции, которые позволили Гитлеру прикрыть захват власти имитацией законности. Я напомнил, что Франция и Англия вскормили его манию величия тем, что терпели его авантюры. Я объяснил, почему столько евреев осталось в Германии, пока им некуда было идти, кроме как на бойню, и как мне удалось выжить.
Потом я перешел к Нюрнбергскому процессу. Место, где он проходил, я почти мог видеть со своей трибуны. Мои слушатели, как и большинство немцев, очень мало знали о главных нацистах, которые когда-то правили их страной. Я позволил гитлеровским приспешникам говорить самим за себя, процитировав пресловутого доктора Геббельса, который, будучи рупором Гитлера, написал:
«Мы хотели взять власть легально, но мы не желаем использовать ее легально. Враги могли раздавить нас. Они могли арестовать некоторых из нас в 1925 г., и на этом все бы кончилось. Но они пропустили нас сквозь опасную зону. То же самое произошло и в международной политике. В 1933 г. премьер-министр Франции должен был сказать (и если бы я был французским премьер-министром, то сказал бы именно это): «Новый канцлер Рейха — это человек, написавший «Майн кампф», в которой говорится то-то и то-то. Этого человека нельзя терпеть рядом с нами. Или он должен исчезнуть, или мы выступим». Но они этого не сделали. Они оставили нас в покое. И когда мы были готовы и хорошо вооружены, намного лучше их, только тогда они начали войну!»
Геринг присвоил себе право решать, кто еврей, а кто нет. Это был веселый толстяк, который издал «Приказ об окончательном решении еврейского вопроса», а потом заявил, будто бы понятия не имел, что Гиммлер со своими эсэсовцами выполнил его приказ об уничтожении миллионов. Геринг-хвастун, который произвел впечатление на собственного брата тем, что освободил невиновных из концлагерей, но потом заявил, что он не имел полномочий отправлять их туда на смерть. Геринг, бомбардировавший Роттердам, мародер и наркоман, который со смешками говорил о своих сатанинских деяниях, человек с головой, но без совести. Второй человек после Гитлера с претензиями на то, чтобы стать первым.
Я процитировал Гёсса, коменданта Освенцима, человека-робота, рекордсмена по истреблению, который просил занести в протокол, что из трех с половиной миллионов погибших в Освенциме только два с половиной миллиона отравлены газом, в то время как остальные умерли по другим причинам — например, от голода и болезней. Гёсс, который считал преступлением не массовые убийства, а кражу принадлежавшего жертвам золота эсэсовскими охранниками.
И еще я процитировал Ганса Франка, главного нацистского юриста, который заявил, что единственным законом в гитлеровском Третьем рейхе было желание фюрера.
«А теперь, — сказал я, — послушайте тех немногих, кто позднее раскаялся. Тот самый Ганс Франк, перед тем как отправиться на виселицу, разрыдался: «Теперь я понимаю, что он [Гитлер] все больше превращался в ужасного авантюриста без чести и совести». И послушайте Альберта Шпеера, гитлеровского министра вооружений, который сказал: «Я увидел, что принцип фюрерства [абсолютной диктатуры Гитлера] привел к страшным ошибкам. Сочетание этой системы и Гитлера породило чудовищные катастрофы». И осознайте ответ маршала Вильгельма Кейтеля, когда того спросили, как бы он поступил, если бы снова оказался на своем месте. «Я предпочел бы выбрать смерть, чем снова позволить втянуть себя в эту преступную сеть», — причитал он».
Наконец, я призвал их вспомнить самого Гитлера с его манией величия, эгоиста в высшей степени, который обвинил немецкий народ и хотел, чтобы его страна — «ваша страна», я сказал слушателям, — была уничтожена. Он хотел, чтобы Германия сгорела в пожаре вместе с ним, так как считал, что его верные последователи — деды моих слушателей, — миллионы, погибшие за него, оказались слишком слабы, чтобы победить в войне, виновником которой был он один.
В тот вечер в Нюрнберге, где среди слушателей были мой сын Ларри и внучка Сара, я целый час после выступления отвечал на вопросы. Я, некогда еврейский подросток, который бежал из Германии, спасаясь от истребления, теперь был очевидцем, который мог рассказать о жестокости и бесчеловечных извращениях нацисткой Германии немцам, которые были слишком молоды, чтобы испытать их на собственном опыте.
