Кирилл Назаренко - Флот, революция и власть в России: 1917–1921
Сильной стороной «традиционных» вооруженных сил является внешне строгая дисциплинированность. Явное и безнаказанное нарушение приказа в такой армии практически невозможно. Конечно, всегда остаются возможности для тихого саботажа отдельных распоряжений командования, но откровенное нарушение приказа кем-либо из офицеров просто не будет поддержано их коллегами и вызовет осуждение. Даже не одобряемый общественным мнением офицеров приказ все же не может быть проигнорирован. Сильный корпоративный дух «традиционной» армии представляет собой более действенное дисциплинирующее средство, чем самые строгие наказания. Оборотной стороной такой корпоративности является слабое развитие личной инициативы командного состава.
Понятно, что в рядах вооруженных сил «традиционного» типа могут появиться исключения из общего правила: офицеры или солдаты, вступившие в революционную организацию или даже подготовившие вооруженное антиправительственное выступление. В России примеры такого рода показали декабристы, офицеры-народовольцы, офицеры, вступившие в революционные партии в начале ХХ в. Однако это были лишь единицы.
Русские армия и флот второй половины XIX – начала ХХ в. имеют все признаки вооруженных сил «традиционного» типа. Что касается отношения властей к лояльности офицерства в тогдашних вооруженных силах, можно приводить бесконечные примеры явного фрондерства, которое не считалось заслуживающим наказания. Так, осенью 1904 г. перед царским смотром Второй тихоокеанской эскадры второй артиллерист броненосца «Орел» лейтенант А. В. Гирс 3-й спокойно рассуждал в кают-компании: «Ведь “он” (царь. – К. Н.) сам знает меньше нашего, зачем приходится посылать эскадру, а сказать он может лишь те шаблонные фразы, которые ему вложат в уста. Весь завтрашний смотр – это просто политическая бутафория. После этих слов старший офицер (капитан 2 ранга К. Л. Шведе. – К. Н.), сочувственно слушавший Гирса, махнул рукой и скомандовал: – Ну, кажется, договорились до точки. Все ясно! Больше ничего умного не выдумаете. Стоп на этом! Марш спать по каютам…»[42] В этом эпизоде офицеры безнаказанно сомневаются в компетентности носителя высшей власти и живого символа государственности, причем ни один из них не собирается участвовать в каком-либо антиправительственном выступлении.
Слабым местом «традиционной» армии представляется прежде всего воспитание командного состава в духе конформизма – офицеру предлагается готовый набор политических идей, отстаивать которые в столкновении с носителями альтернативных концепций ему не приходится. В повседневной жизни для офицерства «традиционной» армии корпоративная сплоченность подменяет идею верности далеким и туманным политическим идеалам. Этому способствует неизбежный для армии такого типа упор в воспитательной работе на традиции и истории воинских частей (или родов войск), который направлен как раз на воспитание корпоративной сплоченности за отсутствием или практической невостребованностью масштабного комплекса политических идей.
Народоволец лейтенант Е. А. Серебряков[43] писал о русском флоте рубежа 70–80-х годов XIX в.: «…но в то время морская среда была так дружна и корпоративна, что из ее среды очень мало и очень редко что-либо могло дойти до ушей Департамента полиции»[44]. «Кстати, расскажу маленький эпизод, как всякое ведомство старается отклонить от себя неприятности (выделено авт. – К. Н.). Вскоре после 1 марта [1881 г.], еще до ареста Суханова, когда были найдены бомбы на Тележной улице, заподозрили, что в них были употреблены запалы Морского министерства; потребовали специалиста из Кронштадта. Был послан минный офицер лейтенант Бергман, реакционер по убеждению. И вот что он говорил в клубе о своей поездке: “Прихожу, показывают запалы … смотрю – наши! Никакого сомнения – наши!.. Но, черт их побери, я им втер очки … доказал, что австрийские. А то такую бы кашу заварили”»[45]. Конечно, в данном случае речь не о бюрократическом стремлении ведомства «отклонить от себя неприятности», ведь лейтенант Бергман не мог отвечать за других морских офицеров, он не был ни министром, ни главным командиром Кронштадтского порта, ни даже командиром корабля. Дело в корпоративной сплоченности офицеров «традиционной» армии и в презумпции их лояльности существующему строю, которая доходит до покрывания революционных элементов в офицерской среде. Основная масса лояльных офицеров настолько уверена в прочности существующего порядка, что не видит необходимости в ежедневной и личной борьбе за его сохранение. Воспоминания Е. А. Серебрякова особенно интересны именно тем, что их автор был совершенно нетипичным офицером «традиционных» вооруженных сил и обращал внимание на те стороны сознания своих сослуживцев, которые ускользали от «обычного» его современника.
В другом месте своих мемуаров Е. А. Серебряков вспоминал: «Не помню, кто из артиллеристов рассказывал мне, что хотя он и один из всей батареи состоит членом партии, но вся батарея об этом знает…»[46], и никто из офицеров не собирается доносить на революционера-террориста.
Относительно подмены политических взглядов офицерства «традиционных» вооруженных сил корпоративной сплоченностью можно привести другой пример. Е. А. Серебряков описал своего сослуживца, А. Протасьева, который «искренно ненавидел не только революционеров, но и самых скромных либералов». «Весь пропитанный дворянскими традициями, презиравший мужика и все сословия, кроме дворянского, ярый защитник самодержавия со всеми его атрибутами», А. Протасьев, узнав о том, что народоволец мичман В. В. Луцкий арестован и должен быть казнен, прибежал к Е. А. Серебрякову «весь бледный» и заявил: «Это так оставить нельзя, надо обдумать план его освобождения. Подумай над этим хорошенько, а я пойду к другим…” Не знаю, на какой шаг он решился бы – человек он был твердый и смелый»[47]. «И это было не исключением, – замечал Е. А. Серебряков, – но в той или другой форме, среди офицеров, по крайней мере на флоте, дух товарищества всегда пересиливал сознание долга перед (не говоря уже о начальстве, оно не считалось) правительством в целом. Будь здесь вопрос об императоре, то, несомненно, А. Протасьев был бы против Луцкого, но правительство никогда не отождествлялось ни с императором, ни с Россией»[48]. Отказ офицеров Черноморского флота участвовать в расстреле лейтенанта П. П. Шмидта в 1906 г. – еще один пример подобной корпоративности. Участвовать в расстреле товарища по Морскому корпусу, даже явного врага существовавшего политического режима, офицеры «традиционных» вооруженных сил посчитали позорным, при том что говорить о сочувствии революционным идеям в среде морских офицеров было бы нелепо.
Ненависть и презрение офицерства традиционных вооруженных сил к организованной системе политического контроля чувствовали сами революционеры. Большевик матрос Н. А. Ховрин писал о 1914–1915 гг.: «У нас на “Павле” (линейный корабль “Император Павел Первый”. – К. Н.) таким жандармским прихвостнем был старший штурман [лейтенант В. К.] Ланге. Этот человек, разумеется, скрывал свое истинное лицо не только от матросов, но и от командного состава: многие офицеры, даже из самых заядлых монархистов, брезгливо относились к таким типам»[49].
В «традиционной» армии степень сознательности командного состава, овладения набором политических знаний, убежденности офицерства в официальных политических идеях оказывается на поверку довольно слабой. Политические идеи стабильного режима достаточно приелись населению, в то время как идеи, распространяемые противниками данного политического режима, кажутся привлекательными уже в силу своей свежести и непривычности. Следствием воспитания офицерства в духе конформизма является отношение к военной службе как к ремеслу в определенном смысле выработка психологии ландскнехта. При внезапном падении политического режима, который еще вчера казался таким стабильным, кадровое офицерство без большого сопротивления, вероятно, перейдет на службу новому режиму, даже если тот провозглашает политические лозунги, прямо противоположные лозунгам павшего строя. Безусловно, при этом личная мотивация офицеров может быть самой разной – от твердой веры в то, что новый режим падет через несколько дней, и все вернется на круги своя до желания подрывать новый строй изнутри или до объявления себя чистым профессионалом, более или менее цинично торгующим своим ремеслом. «Ландскнехтская» психология военных специалистов видна на примере поведения военных летчиков эпохи Гражданской войны. Как ценные специалисты, они могли найти применение в любой из воюющих армий. У них была техническая возможность легко перелететь (в прямом и переносном смысле) через линию фронта. Привычка к постоянной опасности, выработанная полетами на несовершенных и изношенных машинах, позволяла легче пойти на риск перехода из одного лагеря в другой. Действительно, военные летчики часто перелетали от красных к белым и обратно. Некоторые меняли знамя, под которым шли в бой, по несколько раз[50].
