54 метра (СИ) - Попов Александр
Не знаю, как сейчас, а в наше время их делали из поломанных пластмассовых офицерских линеек, завернутых в тлеющую бумагу.
Едкий белый дым заполнил помещение. Послышался кашель и щелчки механизма замка его двери.
– Идет… Идет… Он идет, – шепот пронесся по кубрику. Словно бесшумные ниндзя, вернулись двое из разведывательного отряда, доставлявшие эти едкие «посылки» по адресу, и упали на шконки. Наступила тишина. Еще минуту назад бесновавшаяся рота орала и требовала командира выйти к ним, а теперь, вслушиваясь в его шаги, затихла.
Было оговорено начинать атаку по свистку Штортуна, моего соседа с верхней койки. Тот пытался объяснить, что совершенно не умеет свистеть, но не получилось. До момента вступления в бой оставалось меньше десяти секунд, и он замолчал.
…Девять… Восемь… Семь… Шесть… Пять…
АГЕИЧ вышел ровно на середину коридора и прокашлялся в кулачок.
…Четыре… Три… Два… Один… Ноль.
Штортун? Почему молчит? Все же ждут сигнала. Сейчас самое удобное месторасположение цели, угол прострела триста шестьдесят градусов.
– Пацаны, я свистеть не умею!!! – проорал Штортун, что и было сочтено за сигнал к действию. Сто двадцать пар обуви одновременно понеслись навстречу цели. Тапочки, ботинки и валенки одновременно врезались в ВИТЬКА, сбив его с ног и оглушив. Второй и третий залпы похоронили АГЕИЧА под толщей военной обуви. Около трех сотен шестидесяти пар вышеперечисленных снарядов образовали огромный курган на том месте, где раньше стоял командир.
Аплодисменты, общие поздравления и хохот разносились по кубрику, словно мы спасли мир от нашествия Годзиллы. Нашей радости не было предела! Но во всем этом праздничном шуме раздался громкий писк, словно пенопластом провели по стеклу, и из холма обуви показалась ЕГО рука. Она тянулась вверх, ловя воздух скрюченными пальцами.
«По-моему, что-то подобное мне приходилось видеть в фильмах ужасов», – подумалось мне. Думаю, что если бы я был режиссером, то эту главу закончил бы крупным планом этой скрюченной руки. Ну, понятное дело, смысл в том, что будет вторая часть. Что Годзилла жив, веселье скоро закончится, и скоро все мы горько поплачем.
Глава 24. Царство боли
Чем больше меня бьют или делают мне больно, тем больше я смеюсь. В «Держинке» я громко смеялся каждый день, иногда совсем не останавливаясь.
А. Попов
Пришло время, и нашу роту перекинули в центр города, в здание Адмиралтейства…
Чтобы остаться человеком, я научился бывать в тех местах, где хотелось оказаться. Силой мысли мне удавалось переноситься во времени и пространстве и оказываться на ночном побережье Черного моря, где можно сидеть, вытянув ноги в теплое море и запрокинув голову, всматриваться в мерцание звезд, слушая неповторимый шум волн и втягивая запах водорослей. Или в параллельном мире, где неожиданно выигрываю миллион долларов и с наслаждением трачу. Или ухожу в горы и нахожу покой от людей, получая взамен единение с природой.
Во время таких скачков моего разума тело как бы выполняет все функции, которые необходимы для осуществления нужных манипуляций, но тебя рядом нет. Выполняя монотонную работу (например, мытье посуды) можно отречься от этого мира и уйти в свой. От такого путешествия тебя могут оторвать только другие люди, с огромным желанием нагрузить твой мозг своими проблемами или полнейшим бредом. Вот и сейчас то же самое.
Надо мной нависла огромная тетя в грязно-белом фартуке, потерявшемся в ложбине между ее отвисших грудей. Фартук пахнет затхлостью и рвотными массами. Изо рта тети вываливаются со скоростью пулеметнойочереди предложения шизофренического характера. Почему вываливаются, а не вылетают? Потому что ее речь проглатывается обильными слюнными выделениями, часть которых скапливается белой пенкой в уголках рта, а остальная масса, придавая увесистость каждому слову брызгами, оседает на мне и кафельном потрескавшемся полу.
– Да, да, да, – многозначительно поднимая косые глаза к «шарпейским» мохнатым складкам, называемым бровями. - Я училась с самим Путиным!!! (О Боже, еще весна не пришла, а уже обострение.) Хоть на мои письма он не отвечает и на встречи не приходит, но я его запомнила вот таким (показывает на уровне гениталий) милым мальчиком.
Ох уж эти сумасшедшие! А Джон Леннон был ее соседом? А Альфред Хичкок мужем? И в ванной ее под резвые удары скрипкой: так, так!!! (и следует отрывок знаменитого фильма)
Я снова отдаляюсь от ее голоса, воспринимая его как монотонное громыхание холодильника, и смотрю на вразнобой торчащие из ее рта океанские рифы, потемневшие от никотина с застрявшими местами кусками пищи.
– С самим Путиным, представляешь!!! – с каждым словом меня обдает отвратительным запахом.
Я держу в руках лоток с кирпичами хлеба, из которого время от времени выпадают крысята. А эта тетя сноровисто и быстро кладет хлеб в автомат для порционной нарезки, в котором лопасть лезвия рубит кирпичики на куски.
Когда привозят хлеб и он еще теплый, крысы выедают мякиш внутри и рожают целый выводок в образовавшейся пещере. А иногда просто насытятся и там засыпают.
– Кихь-пи-пи-хрясь! – раздается иногда из хлеборезки, на лезвии которой появляется кровь грызуна, не успевшего выскочить и нарубленного на куски. Кровь постепенно вытирается о другие куски хлеба. Мерзко.
Я стою в этом наряде по камбузу, не сменяясь, уже пятнадцатые сутки. Знаю, что не положено, но в этих застенках все сумасшедшие. Здесь почти ничего не бывает по уставу. Сумасшедшие либо тихие, либо громкие, и не знаешь что страшней. Лично я стал громким.
После окончания Нахимовского училища казалось, что я готов ко всему. Да, готов, но внутренне надеялся, что пронесет, и меня ждет более гуманное продолжение военной карьеры. Но не случилось…
Сразу после переезда роты в эти стены, где уже несколько лет не бывал первый курс, и приходилось за все отдуваться второму, начальник нашего факультета капитан первого ранга Шаповалов построил выпускников НВМУ рядом со своим кабинетом и принялся орать:
– Вы уроды! Гондоны!!! Я вас ненавижу!!! Вы у меня все здесь подохнете!!! (Что мы ему сделали?)
Он напоминал лоснившуюся от жира гигантскую свинью с зачатками бармалейской бороды на лице. Он был огромным и круглым, словно профессионально занимался СУМО – спортом, где потребление еды шесть раз в день считается неотъемлемой тренировкой. Капитошка в погонах капраза. Горилла, напялившая форму и упавшая в ведро с кокаином, была бы куда скромней и менее агрессивней, чем этот представитель «белой кости», размахивающий руками.
– Уничтожу!!! Ни один из вас не доживет до выпуска!!! Думаете перевестись?!! Хуй вам! Отчислю всех к ебаной матери!!!
У выпускника НВМУ на превышение определенных звуковых барьеров, измеряющихся в децибелах, срабатывает несколько вариантов поведения. Либо он будет летать в облаках, стараясь не смотреть в глаза и напевать про себя дурацкую песенку, стараясь себя успокоить. Либо разразится истерическим смехом. Либо с по-собачьи преданным выражением лица хлопать ресницами и «взлетать» (что я и делаю). Когда кричат, выделяется огромное количество адреналина (говорю за себя). Дыхание учащается. Зрачки расширяются. Появляется огромное желание кинуться на орущего и перегрызть ему глотку. Немного потряхивает все тело.
– Товарищ капитан первого ран… – не успел выговорить один из наших и упал на пол, судорожно ловя ртом воздух и прижимая к груди колени.
– Я разрешал тебе обратиться?!! Я разрешал тебе говорить?!! – принялся вновь орать жирный урод, тряся большой нижней губой, как будто накачанной силиконом. Я для себя отметил: удар, видно сразу, боксерский.
Старшина нашей роты, четверокурсник, стоял позади Бармалея и ухмылялся, как бы говоря: «То ли еще будет».
Шаповалов пнул несколько раз ногой лежавшего на полу парня, повернулся к старшине и отчетливо произнес:
– Сгноить всех!
– Есть!..
С этой секунды как по взмаху волшебной палочки вся наша рота превратилась в рабов. А мы, ПИТОНЫ, в рабов, которых еще и ненавидят. Если ты не на вахте, то встаешь в пять утра и едешь по приказу того же самого Шаповалова на работы в самые отдаленные места города. Труд обычно тяжелый, физический. Таскать рельсы. Убирать огромные листы железа. Грузить. Разгружать. Загружать. Выгружать. Повторить. И все сначала. Самое легкое, что выпадало из работ, – это сбор мусора вдоль многокилометровой железной дороги. Иногда нас кормили.
