Джеролд Шектер - Шпион, который спас мир. Том 1
Остаток дня Пеньковский провел с Винном, который нашел время, чтобы отвезти Пеньковского на урок танцев. Пеньковский сказал, что после вечера, проведенного в кабаре, ему требуется отдых. В 20.10 он был готов в пятнадцатый раз встретиться со спецгруппой в 360-м номере. Первая часть встречи была снова потрачена на разбор пробных фотографий, которые были сделаны Пеньковским камерой «Минокс». Присутствовал даже фотоинструктор МИ-6, который показал, как можно улучшить качество фотографий, когда не хватает света. Инструктор показал Пеньковскому, как сделать так, чтобы не застревала пленка, и как предотвратить двойную экспозицию.
Поработав с фотокамерой, Пеньковский рассказал членам спецгруппы о домыслах, которые он услышал в тот день в советском посольстве. Суд в Лондоне над советским шпионом Джорджем Блейком, сотрудником МИ-6, стал настоящей сенсацией во всем мире. Дело Блейка доставило британскому правительству немало хлопот, и, хотя предпринимались попытки принизить его роль, суровое наказание (сорок два года лишения свободы) означало, что он нанес серьезный ущерб, выдавая КГБ британские секреты и сотрудников разведки.
— Я слышал, что сотрудники посольства находятся под большим впечатлением, узнав о приговоре в сорок два года, о чем уже уведомили Москву. Это очень суровый приговор. Я знаю, что несчастному, который получил это наказание, тридцать восемь лет. Отбыв сорок два года в тюрьме, он выйдет на свободу восьмидесятилетним стариком. Это ужасно! Из центра пришел приказ работать очень серьезно и соблюдать безопасность.
— Это сегодняшний приказ? — спросил Шерголд.
— Да, посольство проинформировало Москву вчера. Теперь у них очень плохое настроение. Говорят, что это отобьет охоту у людей работать на нас{273}.
Пеньковский снова заговорил о своих отношениях с Винном, и снова возникли трудности, поскольку Винн был всего лишь связным и курьером, а не сотрудником МИ-6, знакомым со всеми оперативными секретами или с тем, что Пеньковский посылает на Запад.
— Я хитрый. Кажется, что смотрю на вещи просто, но все понимаю, — сказал Пеньковский. — Винн чувствует сейчас, что у меня куча денег, что меня хорошо вознаградили. Он все намекает на то, что я должен «зарядить» и его. Прошу вас поговорить с ним — хорошо, по-дружески поговорить. Объясните ему, что ему хорошо заплатят, что если он будет и дальше со мной работать, то у него всего будет вдоволь, даже в будущем.
Шерголд и Кайзвальтер согласились с Пеньковским.
— Вы должны ему так сказать: «Пеньковский — щедрый парень, но денег у него брать не надо». Так он не подумает, что я жадный{274}.
Хотя Пеньковский говорил, что уже не является коммунистом, его образ мышления все еще подчинялся моральным ценностям коммунизма: если у кого-то денег больше, чем у соседа, значит, он должен заниматься чем-то нелегальным. Вместо того, чтобы посоревноваться с богатым соседом, его, следуя основам коммунистической морали, нужно привести к общему знаменателю. Быть жадным в советском обществе означало быть морально коррумпированным и вести себя антиобщественно.
Пеньковский повторил те причины, которые побудили его в первый раз подойти к Винну в Москве, коротко заключив:
— Сначала Винн не хотел этого делать. Испугался. Да как испугался! Как я его умолял и убеждал! Но, конечно же, он понимал, что, если все будет успешно, его озолотят. В конце концов, он торговец, и вы должны это понять{275}.
— Мы позаботимся о нем, и все будет в лучшем виде. Вы сами сказали, что обрадовались, когда увидели его, — сказал Кайзвальтер, пытаясь умиротворить Пеньковского. Но еще минут пять Пеньковский все стоял на своем.
— Он удовлетворен. Ему хорошо заплатили, и он вполне счастлив, — повторял Кайзвальтер.
— Клянусь, я прав, — ответил Пеньковский, зная, что чувствует Винн на самом деле. — Я, по-моему, сказал ему в Москве: «Если у меня все получится, то и у вас все получится». А теперь он думает, почему я изменил свое мнение. Это очень важно.
И особенно важно решить это, поскольку я собираюсь встретиться с ним в конце мая. Успокойте его завтра, скажите, что Пеньковский добрый человек.
— Мы скажем ему, что запретили вам давать ему деньги, — сказал Кайзвальтер.
— Правильно. Скажите, что запретили!
— Хорошо, — добавил Шерголд ради успокоения{276}.
Кайзвальтеру не терпелось покончить наконец с разговорами Пеньковского о Винне.
— Послушайте, вы здесь уже полчаса. У нас очень важная программа. С фотографиями можно закончить в следующий раз. Мы выполняем сейчас оперативную инструкцию, что и как должно быть сделано. Потом я все объясню. Сначала в общих чертах, потом подробно о главных заданиях, которые вам поручат, — сказал Кайзвальтер{277}.
— Это историческая комната. Когда-нибудь здесь повесят мемориальную доску, — ответил Пеньковский{278}.
Кайзвальтер показал Пеньковскому, как слушать радиошифр и как вписывать шифрованные цифры в простой языковой текст. В 21.00 Пеньковский пошел на ужин со своей делегацией в «Маунт Роял». А через час вернулся, предупредив своих «кроликов», что отключает телефон и ложится спать.
Первым важным делом в тот вечер для Пеньковского было подобрать по цвету зубы, чтобы заменить шесть поврежденных вставных зубов. У него были выбиты зубы, когда во время войны он попал под бомбежку. Материал, из которого делали вставные зубы в Москве, был низкого качества и недолговечным, сказал Пеньковский, довольный выбором цвета образцов. Посоветовавшись с членами спецгруппы, он выбрал цвет, который больше всего подходил под его настоящие зубы{279}.
Поскольку стоматология в Москве была на низком уровне, было принято, что советские чиновники, путешествующие по загранице, могли посетить стоматолога, одобренного КГБ, поэтому новые вставные зубы Пеньковского ничьего бы внимания в Москве не привлекли.
Кайзвальтер перешел к подробным инструкциям по поводу новой встречи Винна и русских в Москве. Было установлено точное время, когда Винн сможет пойти в английское посольство заранее и взять для Пеньковского материалы, чтобы не держать их у себя в номере.
Были также обсуждены возможности встреч с агентами и передачи материалов. Спецгруппа даже выработала опознавательный сигнал: если на каком-либо приеме Пеньковский встретит американца или англичанина с заколкой для галстука, на которой будут красные камни, и если Пеньковскому передадут привет от Чарльза Пика и его супруги, значит перед ним тот человек, который нужен. Бьюлик, купивший несколько одинаковых заколок, показал их Пеньковскому, чтобы он знал, что следует искать.
Пеньковский также мог перебросить пакет через стену «Дома Америки» в 22.00 в первую субботу месяца начиная с июля 1961 года. Запасное время — в воскресенье, следующее после первой субботы, в то же время.
— Это там, где стена подходит к зданию в Турча-ниновском переулке, — объяснил Кайзвальтер, имея в виду место, которое раньше предложил незадачливый американский сотрудник ЦРУ «Компас». К этому времени в Вашингтоне признали важное значение работы Пеньковского, и ЦРУ связалось с Государственным департаментом на уровне помощника государственного секретаря У. Алексиса Джонсона, который телеграфировал в посольство в Москве, требуя помощи. Посол Томпсон только что узнал о высокопоставленном советском источнике; по уже предпринятым Пеньковским рискованным шагам он понял, что речь идет о нем. Больше Пеньковского не считали потенциальным провокатором, но имя его тщательно скрывалось в посольстве от всех остальных{280}.
Британцы же разработали другой сценарий для связи с Пеньковским в Москве. Шерголд сказал Пеньковскому, что он должен встретиться с женой британского дипломата, когда та будет гулять с детьми в парке. Кайзвальтер попросил Шерголда:
— Можете сказать ему, что мы придумаем для нее лучшее место. Мы сфотографируем ее с детьми в парке, так, что он узнает женщину, детей и коляску, а также то место в парке, где они будут играть.
— Очень хорошо, — сказал Пеньковский.
— А какой день вам удобнее всего? — спросил Кайзвальтер.
— Для этой операции — воскресенье. Это мой выходной, — ответил Пеньковский{281}.
Затем Пеньковский снова принялся рассматривать фотографии сотрудников ГРУ и КГБ, сообщая подробности их биографии, пока наконец не пришло время расходиться, — это было в 01.15 5 мая. Члены спец-группы выпили на прощанье по бокалу белого вина, закончив, таким образом, встречу, которая продолжалась три часа пятьдесят пять минут. В записи о встрече было написано: «Все участники принципиально решили пить только слабое белое вино во время встреч. Это помогало утолять жажду, которая усугублялась сидением в жарком, душном, прокуренном помещении часами. Окна приходилось держать закрытыми, чтобы разговор не могли подслушать» {282}.
