Виктор Некрасов - В окопах Сталинграда

Мы сидим и курим. В такие минуты трудно не курить.

Потом приходит дивизионный сапер-разведчик. Обнаружили и сняли восемнадцать мин-эсок. Вывинтили взрыватели. Мины оставили на месте. Уходит.

Абросимов не отрывается от трубки.

Неужели немцы удержатся после такой подготовки.

Становится жарко. Бока у печки оранжево-красные. Я расстегиваюсь.

– Брось подкидывать, – говорит связисту майор. – Рассветает, по дыму стрелять будут.

Связист отползает в свой угол.

К шести канонада утихает. Каждую минуту смотрим на часы. Без четверти. Без десяти. Без пяти.

Абросимов прилип к трубке.

– Приготовиться!

Последние разрозненные выстрелы. Затем тишина. Страшная и неестественная тишина. Наши кончили. Немцы еще не начали.

– Пошли! – кричит в трубку Абросимов. Я прилипаю к амбразуре. На сером предрассветном небе смутно выделяются водонапорные баки, какие-то трубы, немецкие траншеи, подбитый танк. Правее – кусок наших окопов. Птица летит, медленно взмахивая крыльями. Говорят, птицы не боятся войны.

– Пошли, ядри вашу бабушку! – орет в телефон Абросимов. Он бледен, и уголок его рта все время подергивается.

Левее меня майор. Тоже у амбразуры. Сопит трубкой. Меня почему-то знобит. Трясутся руки, и мурашки по спине бегут. От волнения, должно быть. Отсутствие дела страшнее всего.

Над нашими окопами появляются фигуры. Бегут… Ура-а-а-а! Прямо на баки… А-а-а-а…

Я даже не слышу, как начинает работать немецкий пулемет. Вижу только, как падают фигуры. Белые дымки минных разрывов. Еще один пулемет. Левее.

Разрывов все больше и больше. Белый, как вата, дым стелется по земле. Постепенно рассеивается. На серой обглоданной земле люди. Их много. Одни ползут. Другие лежат. Бегущих больше нет.

Майор сопит трубкой. Покашливает.

– Ни черта не подавили… Ни черта… Абросимов звонит во второй, в третий батальоны. Та же картина. Залегли. Пулеметы и минометы не дают головы поднять.

Майор отходит от амбразуры. Лицо у него какое-то отекшее, усталое.

– Полтора часа громыхали, и не взять… Живучие, дьяволы.

Абросимов так и стоит с трубкой у уха, нога на ящике, перебирает нервными, сухими пальцами провод.

– Глянь-ка в амбразуру, инженер. Убитых много? Или по воронкам устроились?

Смотрю. Человек двенадцать лежит. Должно быть, убитые. Руки, ноги раскинуты. Остальных не видно. Пулемет сечет прямо по брустверу, только пыль клубится. Дело дрянь.

– Керженцев, – совсем тихо говорит майор.

– Я вас слушаю.

– Нечего тебе тут делать. Иди-ка в свой батальон бывший. К Ширяеву. Помоги… – и посопев трубкой: – Там у вас немцы еще вырыли ходы сообщения. Ширяев придумал, как их захватить. Ставьте пулеметы и секите им во фланг.

Я поворачиваюсь.

– Вы что, к Ширяеву его посылаете? – спрашивает Абросимов, не отходя от телефона.

– Пускай идет. Нечего ему тут делать. В лоб все равно не возьмем.

– Возьмем! – неестественно как-то взвизгивает Абросимов и бросает трубку. Связист ловко хватает ее на лету и пристраивает к голове. – И в лоб возьмем, если по ямкам не будем прятаться. Вот давай, Керженцев, во второй батальон, организуй там. А то думают, гадают, а толку никакого. Огонь, видишь ли, сильный, подняться не дает.

Обычно спокойные, холодные глаза его сейчас круглы и налиты кровью. Губа все дрожит.

– Подыми их, подыми! Залежались!

– Да ты не кипятись, Абросимов, – спокойно говорит майор и машет мне рукой – иди, мол.

Я ухожу. До ширяевского КП бегу стремглав, лавируя между разрывами. Немцы озлились, стреляют без разбора, лишь бы побольше. Ширяева нет. На передовой. Бегу туда. Нос к носу сталкиваюсь с ним у входа в землянку – ту самую, где тогда сидели в окружении.

– Как дела? Ширяев машет рукой.

– Дела… Половины батальона уже нет.

– Перебили?

– А черт его знает. Лежат. С Абросимовым повоюешь!

– А что?

У Ширяева на шее надуваются жилы.

– А то, что майор свое, а Абросимов свое… Договорились как будто с майором. Объяснил я ему все честь честью. Так, мол, и так. Ходы сообщения у меня с немцами общие…

– Знаю. Ну?

– Ну и подготовил все ночью. Заложил заряды, чтоб проходы проделать. Те самые, что ты еще заделал– Расставил саперов. И – бац! Звонит Абросимов никаких проходов, в атаку веди. Объясняю, что там пулеметы… «Плевать, артиллерия подавит, а немцы штыка боятся».

– А у тебя сколько народу?

– Стрелков – шестьдесят с чем-то. Тридцать в атаку, тридцать оставил. Еще будет ругаться Абросимов. Ты, говорит, массированный удар наноси… Пулеметчиков и минометчиков только оставь. Саперов тоже гони.

– А майор в курсе дела?

– Не знаю.

Ширяев с размаху плюхается на табуретку. Она трещит и готова рассыпаться.

– Ну, что теперь делать? Половина перебита, половина до вечера проваляется, – не даст им враг подняться. А этот опять сейчас начнет в телефон…

Я объясняю Ширяеву, что мне сказал майор. У него даже глаза загораются. Вскакивает, хватает за плечи и трясет меня.

– Мирово! Ты тут посиди, а я сейчас за Карнауховым и Фарбером… Эх, как бы людей из воронок выковырять! Хватает шапку.

– Если звонить будет – молчи! Пускай связист отвечает. Лешка, скажешь на передовой. Понял? Это – если Абросимов позвонит.

Лешка понимающе кивает головой.

Только Ширяев дверью хлопнул, звонит Абросимов. Лешка лукаво подмигивает.

– Ушли, товарищ капитан. Только что ушли. Да, да, оба. Пришли и ушли.

Прикрыв рукой микрофон, смеется.

– Ругаются… Почему не позвонили ему, когда пришли.

Через полчаса у Ширяева все готово. В трех местах наши траншеи соединяются с немецкими – на сопке в двух и в овраге. В каждой из них по два заминированных завала. Ночью Ширяев с приданными саперами протянул к ним детонирующие шнуры. Траншеи от нас до немцев проверены, снято около десятка мин.

Все в порядке. Ширяев хлопает себя по коленке.

– Тринадцать гавриков приползло обратно. Живем! Пускай отдыхают пока, стерегут. Остальных по десять человек на проход пустим. Не так уж плохо. А?

Глаза его блестят. Шапка, мохнатая, белая, на одно ухо, волосы прилипли ко лбу.

– Карнаухова и Фарбера по сопке пущу, а сам по оврагу.

– А управлять кто будет?

– Ты.

– Отставить! Я теперь не комбат, а инженер, представитель штаба.

– Ну так что из того, что представитель? Вот и командуй.

– А ты Сендецкого в овраг пусти. Смелый парень, ничего не скажешь.

– Сендецкого? Молод все-таки. Впрочем…

Мы стоим в траншее у входа в блиндаж. Глаза у Ширяева вдруг сощуриваются, нос морщится. Хватает меня за руку.

– Елки-палки… Лезет уже.

– Кто?

По скату оврага, хватаясь за кусты, карабкается Абросимов. За ним связной.

– Ну, теперь все…

Ширяев плюет и сдвигает шапку на бровь.

Абросимов еще издали кричит:

– Какого черта я послал тебя сюда? Лясы точить, что ли?

Запыхавшийся, расстегнутый, в углах рта пена, глаза круглые, готовы выскочить.

– Звоню, звоню… Хоть бы кто подошел. Думаете вы воевать или нет?

Он тяжело дышит. Облизывает языком запекшиеся губы.

– Я вас спрашиваю – думаете вы воевать или нет, мать вашу…

– Думаем, – спокойно отвечает Ширяев.

– Тогда воюйте, черт вас забери… Какого дьявола ты здесь торчишь? Инженер еще. А я, как мальчик, бегай…

– Разрешите объяснить, – все так же спокойно, сдержанно, только ноздри дрожат, говорит Ширяев. Абросимов багровеет:

– Я те объясню… – Хватается за кобуру. – Шагом марш в атаку!

Я чувствую, как во мне что-то закипает. Ширяев тяжело дышит, наклонив голову. Кулаки сжаты.

– Шагом марш в атаку! Слыхал? Больше повторять не буду!

В руках у него пистолет. Пальцы совершенно белы. Ни кровинки.

– Ни в какую атаку не пойду, пока вы меня не выслушаете, – стиснув зубы и страшно медленно выговаривая каждое слово, произносит Ширяев.

Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. Сейчас они сцепятся. Никогда я еще не видел Абросимова таким.

– Майор мне приказал завладеть теми вон траншеями. Я договорился с ним…

– В армии не договариваются, а выполняют приказания, – перебивает Абросимов. – Что я вам утром приказал?

– Керженцев только что подтвердил мне…

– Что я вам утром приказал?

– Атаковать.

– Где ваша атака?

– Захлебнулась, потому что…

– Я не спрашиваю почему… – И, вдруг опять рассвирепев, машет в воздухе пистолетом. – Шагом марш в атаку! Пристрелю, как трусов! Приказание не выполнять!..

Мне кажется, что он сейчас повалится и забьется в конвульсиях.

– Всех командиров вперед! И сами вперед! Покажу я вам, как свою шкуру спасать… Траншеи какие-то придумали себе. Три часа как приказание отдано…

Я больше не могу слушать. Поворачиваюсь и ухожу.

– 24 -

Пулеметы нас почти сразу же укладывают. Бегущий рядом со мной боец падает как-то сразу, плашмя, широко раскинув перед собой руки. Я с разгону вскакиваю в свежую, еще пахнущую разрывом воронку. Кто-то через меня перескакивает. Обсыпает землей. Тоже падает. Быстро-быстро перебирая ногами, ползет куда-то в сторону. Пули свистят над самой землей, ударяются в песок, взвизгивают. Где-то совсем рядом рвутся мины.