Пережитки большой войны - Джон Мюллер
Сербы не могли выместить свою ярость непосредственно на Брюсселе, Лондоне или Вашингтоне, но у них очень кстати был враг под рукой: косовские албанцы. После начала бомбардировок контроль над ситуацией даже в прежнем специфическом виде исчез, и начался хаос: по словам одного наблюдателя, это «подорвало и без того слабую дисциплину»[261]. В течение нескольких недель сербские силы в Косово предавались мстительному насилию и разрушениям, явно нацеленным на изгнание албанского большинства, что прежде считалось нереальным.
Однако насилие, по-видимому, в основном творили мародерствующие головорезы, порой облаченные в военную форму, а не армейские призывники. Как и в Боснии и Хорватии, армия оказывала своего рода общую поддержку беспорядкам; в некоторых районах она принимала в них непосредственное участие, так что в любом случае с нее едва ли можно снять обвинения в произошедшем. Тем не менее, как утверждается в одном докладе, «в сотнях интервью» косовские албанцы «утверждали, что почти все убийства гражданских лиц совершали сербские военизированные формирования, а не регулярная армия». Общая модель развития событий напоминала ситуацию в Боснии: «Армия оставалась на позициях, а специальные полицейские и военизированные подразделения, иногда состоявшие из длинноволосых бородачей в банданах, зачищали деревни, зачастую убивая тех, кто не хотел убираться; гражданских лиц сажали в автобусы или препровождали к границе; тела нередко убирали другие полицейские подразделения. Затем армия снова проверяла деревню»[262].
Даже если жестокость мародеров (в конечном счете оказавшаяся безрезультатной) и преследовала националистические цели, они, как и такие же головорезы в Боснии и Хорватии, едва ли руководствовались благородными соображениями, демонстрируя неприкрытый садизм, бессмысленное насилие, предаваясь пьяной распущенности и в основном интересуясь грабежами, пусть и случайными. Убийства и различные жестокости были обычным явлением, но если называть вещи своими именами, то истинным мотивом, похоже, было личное обогащение. Один из участников событий выразился философски: «Я сербский патриот. Я сражался за дело Сербии. А также ради денег. Деньги были важнее всего». Поэтому во многих случаях участники сербских военизированных формирований уделяли особое внимание домам богатых албанцев. Истинные борцы за национальную идею едва ли были бы столь разборчивы при выборе жертв. И хотя убийств было много, албанцы в основном могли спасти себе жизнь за выкуп. Сербские резервисты рассказывали, что «повсюду видели в Косово сербов в военной форме, которые тащили украденные телевизоры, спутниковые тарелки и другое электронное оборудование». По словам одного солдата, эти картины дали повод для «одной из лучших шуток за всю войну»: один «рэмбо», которого спросили, почему он бросил воевать, ответил: «Не мог одновременно носить оружие и телевизор»[263].
Руанда
Значительная часть написанного о геноциде в Руанде в 1994 году, в ходе которого в течение нескольких недель погибли 500–800 тысяч человек (в основном они были зарублены мачете), оставляет впечатление, что это была война всех против всех: друзья против друзей, соседи против соседей, чуть ли не Каин против Авеля. Друзья и соседи (а возможно, даже братья) действительно убивали друг друга, но похоже, что наибольший ущерб, равно как и в Хорватии, Боснии и Косово, был нанесен бесчинствами кровожадных головорезов, действовавших по наущению властей и по природе своей бывших наемниками.
Конфликт далеко не был спонтанным, поскольку экстремисты из народа хуту, которые, по сути, возглавляли правящую партию, государственную бюрократию, армию и полицию Руанды, на протяжении ряда лет планировали основные элементы геноцида[264]. Вооруженные силы хуту проигрывали в Гражданской войне силам Руандийского патриотического фронта (РПФ), где доминировали представители народа тутси[265]. Стороны конфликта разработали соглашение о разделе власти, но вместо того, чтобы дать договоренностям вступить в силу, фанатики-хуту, воспользовавшись инцидентом со сбитым самолетом президента Руанды, приказали перебить всех тутси в стране. После этого РПФ, который прекратил участие в конфликте в силу соглашения о разделе власти, вновь мобилизовался и пошел в наступление.
Поначалу жертвами были преимущественно тщательно отобранные тутси, о которых было известно, что они противостоят экстремистам хуту, а также ненадежные элементы среди самих хуту. Но процесс быстро пошел по нарастающей, когда лидеры партии и правительства из хуту и местные власти откликнулись на приказы о проведении геноцида по всей стране. Повсюду представителей хуту, включая полицейских, заставляли или обязывали участвовать в убийствах, и многие откликнулись на этот призыв с энтузиазмом. Наиболее последовательно и целенаправленно убивала, по-видимому, президентская гвардия. Свою лепту внесла и армия хуту – Вооруженные силы Руанды (Forces Armées Rwandaises, FAR/ФАР). Большинство ее солдат были спешно набраны в предшествующие годы из безземельных крестьян, городских безработных и скитавшихся по Руанде иностранцев, которые вступали в армию в основном ради гарантированной еды и выпивки (каждому полагалось две бутылки пива в день – роскошь по меркам Руанды) и возможности грабить, поскольку жалованье военных было низким, а платили его с перебоями. Во время геноцида начался переход в наступление сил РПФ, поэтому ФАР приходилось бороться и с этой угрозой. Хотя участие ФАР в геноциде было довольно эпизодическим, она, видимо, все же приложила руку к крупнейшим массовым убийствам, а также армию хуту часто призывали на помощь, когда другие участники геноцида сталкивались с решительным сопротивлением[266].
Наконец, в геноциде участвовали интерахамве – отряды ополчения, созданные и обученные экстремистами-хуту. Как отмечает Филип Гуревич, интерахамве зародились в клубах футбольных фанатов, среди которых вербовали безработных молодых людей, «погрязших в безделье и сопутствующих ему обидах». Лидеры молодых экстремистов разъезжали на мопедах и щеголяли «модными прическами, темными очками, цветастыми пижамными костюмами и балахонами, выступая за этническую солидарность и гражданскую оборону» на митингах интерахамве, «где алкоголь обычно лился рекой, а строевая подготовка ополченцев больше напоминала модный зажигательный танец». Представители интерахамве были склонны видеть в геноциде «шумное карнавальное действо»[267].
Кроме того, как только начался геноцид, в их ряды влились орды аферистов. Жерар Прюнье подчеркивает, что «социальный аспект убийств часто упускался из виду»: как только группы убийц «брались за дело, вокруг них собирался сонм людей, которые были еще беднее – люмпен-пролетариат, состоявший из уличных мальчишек, сборщиков тряпья, мойщиков автомобилей и бездомных безработных. Для людей такого рода геноцид был лучшим из всех возможных событий в их жизни.
