Степан Гиль - Шесть лет с Лениным. Записки коменданта Кремля (сборник)
Ленин остановился и недоверчиво сощурил на меня глаза.
– Как так – поп? Вероятно, бывший?
Я объяснил, что вовсе не бывший. Владимир Ильич сначала отказывался верить.
Через несколько минут между Лениным и Предтечиным завязался разговор, который остался у меня в памяти навсегда.
– Послушайте, – начал Владимир Ильич, – о вас ходят слухи, что вы священник. Что это – правда?
– Правда. Я состою в духовенстве около двадцати лет.
– Не пойму, какой же вы священник? Голова у вас стриженая, одежда обыкновенная, и на моих глазах вы убивали животных!
Предтечин улыбнулся и после паузы сказал:
– Я понимаю ваше недоумение. Моя внешность и мое поведение не в ладу с религией… Это правда.
– А убеждения? Неужели вы служите религиозному культу по искреннему убеждению?
Предтечин, видимо, понял, что перед ним человек, с которым надо говорить откровенно или вовсе прекратить разговор.
– Видите ли, – произнес Предтечин, – я служитель культа только в известные часы, по воскресеньям…
– Как вас понять?
– Убеждения не всегда идут в ногу с профессией. В жизни это наблюдается часто.
Владимир Ильич понимающе улыбнулся и сказал:
– А ведь всю жизнь кривить душой – это страшно, а? Сознайтесь!
Предтечин развел руками и уклончиво ответил:
– Я сам частенько удивляюсь: видит меня вся деревня, знает, что я направо и налево нарушаю религиозные правила, а ходят в церковь, слушают и верят мне.
– А почему бы вам не отречься? Вы могли бы заняться каким-нибудь полезным трудом.
Предтечин махнул рукой:
– Поздно. Возраст не тот… В мои годы заняться каким-нибудь ремеслом – трудно. А церковь меня обеспечивает все-таки. С этим надо считаться… Мой дед был попом, отец – тоже, ну и я пошел по той же стезе. Инерция! И что самое удивительное – ведь и отец и дед очень смутно верили… Одно слово – профессия!
Мы приблизились к дому Предтечина. Уже вечерело. Надо было собираться в путь, чтобы до наступления ночи прибыть в Москву. Прощаясь с Владимиром Ильичом, Предтечин как-то виновато сказал:
– Не осудите, гражданин, – много на этом свете всяких противоречий… Вы приезжайте к нам, поохотимся.
Эта встреча произвела впечатление на Владимира Ильича. Сидя рядом со мной в машине, он сказал:
– Видели, товарищ Гиль, на чем держится религия?
Как-то раз зимой Владимир Ильич, проезжая мимо одной подмосковной станции, увидел церковь, из которой валом валил народ. Был, очевидно, праздник. Владимир Ильич засмеялся и сказал:
– А помните, Гиль, как мы с попом охотились. «Профессия, – говорил он. – Инерция!»
* * *Даже в дни своей болезни Владимир Ильич, по свойственной ему подвижности, не бросал прогулок, катанья на лодке, игры в крокет или городки. Если встречался хороший партнер, Владимир Ильич с большим увлечением играл и в шахматы. Он был прекрасным шахматистом, в молодости очень любил шахматы, но в последние годы все же предпочитал физические развлечения, особенно охоту. Он считал, что отдыхом от умственной работы могут быть только физические развлечения на свежем воздухе. Он иногда говорил мне при встречах:
– Ничего, товарищ Гиль, скоро встану на ноги, поправлюсь, и тогда снова возьмемся за старое! А хорошо бы сейчас на тетеревов пойти! Правда?
Но Владимиру Ильичу больше никогда не пришлось уже охотиться…
Характер Ленина
Владимир Ильич был категорически против личной охраны, торжественных встреч и всяческих чествований. Он никогда и ничем не выделялся из толпы, одевался чрезвычайно скромно, в обращении с сотрудниками и подчиненными был естественно прост.
Крестьяне-ходоки, приходившие к Ильичу за сотни, даже за тысячи, километров, волновавшиеся перед входом в кабинет Ленина, выходили от него ободренными, повеселевшими.
– До чего прост, до чего добр! – говорили ходоки. – Вот это – человек!
Мне неоднократно приходилось наблюдать, как тихо и незаметно появлялся Владимир Ильич на многолюдных митингах, как скромно пробирался он на сцену или подмостки, хотя уже через минуту тысячи рук восторженно аплодировали ему, узнав, кто этот небольшого роста человек в старомодном пальто и обыкновенной кепке.
В августе 1918 года я привез Владимира Ильича в Политехнический музей, где собрались на политический доклад красноармейцы. Кругом было шумно, народу было очень много.
У всех двенадцати входов стоят вооруженные люди. Перед центральным подъездом какой-то грозный матрос с карабином на плече и патронташем на груди проверяет пропуска и сдерживает толпу. Но сдерживать напор становится все труднее, люди ломятся в дверь, и на помощь матросу пришли красноармейцы.
В самый разгар этой катавасии к матросу с трудом пробрался скромно одетый гражданин в черной кепке, пытаясь что-то объяснить. Но голос его тонул в общем хаосе. Матрос не удостаивал внимания настойчивого гражданина в кепке. Его, как и других, под напором толпы относило в сторону.
– Товарищи, пропустите меня! – во весь голос кричит гражданин, подпираемый с одной стороны толпой, а с другой – красноармейцами. – Разрешите пройти!
Матрос, наконец, обратил внимание на гражданина в кепке и крикнул ему:
– Вам куда? Профсоюзную книжку предъявите!
– Пропустите меня, пожалуйста, – твердит гражданин. – Я – Ленин.
Но голос Ленина тонет в шуме, внимание матроса уже устремлено в другую сторону. Один из красноармейцев все-таки расслышал имя и зычно произнес на ухо матросу:
– Да погоди ты! Знаешь, кто это? Ленин!
Матрос шарахнулся в сторону, и вмиг образовался проход. Владимир Ильич благополучно пробрался внутрь здания, где его нетерпеливо ждали фронтовики.
* * *Для Владимира Ильича была очень характерна одна черта: полное отсутствие надменности, кичливости, высокомерия. Говорил ли он с наркомом, с крупным военачальником, с ученым или крестьянином из глухой сибирской деревни – всегда он оставался простым, естественным, по-человечески «обыкновенным». Его жесты, улыбка, шутки, задушевный тон – все мгновенно располагало к нему, устраняло натянутость и создавало атмосферу дружелюбия.
Владимир Ильич любил рассказывать потешные историй, особенно из далеких времен детства и периода эмиграции, но любил и слушать других. Слушая, он неожиданно задавал вопросы, вставлял шутливую фразу и заразительно смеялся.
Скрытным, замкнутым или неискренним никак нельзя было оставаться в присутствии Ленина, – проницательные, чуть прищуренные его глаза как бы срывали с вас завесу натянутости или скрытности, требуя откровенности и правды. Он был очень добрый и чуткий человек.
Был случай, когда я проезжал с Владимиром Ильичом по Мясницкой (сейчас Кировской) улице. Движение большое: трамваи, автомобили, пешеходы. Еду медленно, боюсь наскочить на кого-нибудь, все время даю гудки, волнуюсь. Вдруг вижу: Владимир Ильич открывает дверцу машины, на ходу добирается ко мне по подножке, рискуя, что его сшибут, садится рядом и успокаивает меня:
– Пожалуйста, не волнуйтесь. Гиль, поезжайте, как все.
На даче, по утрам, когда я готовил машину к отъезду, Владимир Ильич часто помогал мне, и не советами, а делом, руками. Пока я возился у мотора, Ильич, стоя перед насосом, накачивал воздух в камеры, причем делал это энергично и с удовольствием.
Бывало в пути, где-нибудь на Каширском или другом шоссе, застрянет машина и приходится менять колесо или ковыряться в моторе. Владимир Ильич спокойно выходил из машины и, засучив рукава, помогал мне, как заправский рабочий. На мои просьбы не беспокоиться он отвечал шутками и продолжал свое дело.
В годы ожесточенной гражданской войны ощущалась острая нехватка горючего. Город Баку захватили белые, начался «бензинный голод». Приходилось работать на скверном горючем – газолине, засорявшем мотор и приводившем к порче машины.
– Почему так часто останавливаемся? – спрашивал Владимир Ильич. – В чем дело?
– Беда, Владимир Ильич, отвечал я. – Для машины необходимо легкое горючее, бензин, а пользуемся мы этой дрянью – газолином. Что поделаешь!
– Вот как! Как же выйти из положения? – и тут же прибавлял: – Придется потерпеть.
Когда Баку вновь стал советским, в Москву на имя председателя Совнаркома Ленина прибыла цистерна с отличным бензином. Узнав об этом сюрпризе, Владимир Ильич сказал:
– Прекрасно, товарищ Гиль, прекрасно! Но к чему нам столько бензина? Надо поделиться с другими.
И распорядился направить бензин в какую-то организацию, ведавшую горючим. Помещалась она в большом особняке на Кропоткинской улице.
* * *Передо мною записка, написанная рукой Владимира Ильича в конце 1919 года: «Товарищ Гиль! Мне сказала тов. Фотиева, что Рыков дал распоряжение сегодня же выдать вам и 4-м помощникам полушубки, валенки, рукавицы и шапки. Получили или нет? Ленин».
История этой записки такова. Владимир Ильич узнал, что, несмотря на зимнюю стужу, я и мои помощники по гаражу работаем без валенок, рукавиц и прочего. Он не мог пройти мимо этого факта и позаботился о каждом из нас.
