Пережитки большой войны - Джон Мюллер
Рисунок 3. Частота войн в 1946–2003 годах. Представленные данные охватывают насильственные вооруженные конфликты, в результате которых боевые потери составляли не менее 1000 человек за весь период конфликта для международных войн, в среднем не менее 1000 человек в год для имперских и колониальных войн, не менее 1000 военных и участвовавших в боях гражданских лиц за год конфликта для гражданских войн. Источник: Gleditsch 2004
Однако, как было показано в главе 2, бандитизм и набеги бродячих воинств – явление далеко не новое, а поскольку организованная конвенциональная война стала сравнительно редким явлением, мы все чаще сталкиваемся с разрушительными, зачастую зверски жестокими действиями иррегулярных формирований. Как показано на рисунке 3, сегодня практически все вооруженные конфликты в мире по сути являются гражданскими или преимущественно гражданскими. Большинство из них по своей природе представляют собой древние формы криминальной войны, в которой преступники и головорезы – «силовые предприниматели»[231] (entrepreneurs of violence), как их метко назвали Вирджиния Гамба и Ричард Корнуэлл, – участвуют в боевых действиях во многом так же, как это происходило в Европе Средних веков и начала Нового времени. Иными словами, они выступают в качестве наемников, которых вербуют или отправляют на войну силой слабые или вовсе находящиеся на грани краха государственные режимы, либо же они представляют собой банды под руководством полевых командиров или ватаги, возникшие на территориях несостоявшихся или слабых государств[232]. Впрочем, в отдельных сегодняшних гражданских войнах по-разному проявляются элементы организованных (пусть и неконвенциональных) конфликтов, то же самое во многом характерно и для терроризма. Далее мы рассмотрим форму и содержание этого организованного и полуорганизованного насилия.
Криминальные военные действия в исполнении наемников
Лучшей иллюстрацией феномена современных наемников выступают войны на территории бывшей Югославии, но множество образцов таких войн мы найдем в других регионах.
Хорватия и Босния
Вопреки мнению Сэмюэла Хантингтона, видевшего в югославских войнах масштабные «линии разлома» между сталкивающимися друг с другом цивилизациями, и характеристике войны в Боснии как «архетипического примера, прообраза нового типа военных действий», предложенной Мэри Калдор, насилие, вспыхнувшее на этой территории в начале 1990-х годов, не было вызвано ни пароксизмом цивилизационного страха, ни безумием старинного или недавно возникшего национализма[233]. Напротив, основной причиной стали действия дорвавшихся до власти головорезов, на которых не было законной управы. Эти войны могли начинать политики, вбрасывавшие в атмосферу изрядное количество ненависти. Но основная группа людей, совершавших убийства, состояла не из масс обычных граждан, переставших сдерживать свои страсти или подстрекаемых к насилию против своих соседей. Наоборот, политики сочли нужным набирать для этого фанатиков, преступников и хулиганов[234].
Существенно значимым является тот факт, что сербская (или югославская) армия[235] фактически распалась уже на ранних стадиях конфликта. Его будущие участники, конечно же, могли испытывать ненависть, а на ее возбуждение, несомненно, работала пропаганда, однако двух этих факторов было недостаточно для раздувания того целеустремленного этнического насилия, к которому звучали призывы[236]. Утверждается, что после многих лет влиятельной пропаганды в СМИ и нескольких столетий подавляемого этнического и цивилизационного антагонизма простые сербские солдаты получили наконец возможность выразить все подразумеваемые этим склонности в насилии, санкционированном властями. Однако на эту выгодную возможность большинство солдат демонстративно реагировали отказом: утверждая, что не знают, за что сражаются, они зачастую бунтовали или массово дезертировали. Между тем в самой Сербии молодые люди главным образом осознанно уклонялись от призыва[237].
Настроения, царившие в сербской армии, более чем наглядно характеризует казус, произошедший с генералом Славко Лисицей. Пытаясь пристыдить сербских призывников, не желавших воевать в Хорватии, генерал заявил, что все, кто не готов «защищать славу сербской нации», должны сдать оружие и снять военную форму. По утверждению генерала, он был поражен, когда его приказу «последовало все подразделение, включая офицера». Разъяренный Лисица заорал, чтобы они «сняли с себя все, включая трусы, и все, за исключением одного человека, сняв трусы армейского покроя, замаршировали прочь совершенно голыми. Я все еще надеялся, что они передумают, но тщетно», – рассказывал Лисица. Впоследствии, по словам генерала, этим новобранцам удалось раздобыть пушку, из которой они обстреляли его штаб[238].
Поскольку сербы, проживавшие в Сербии, не желали воевать за пределами собственной республики, Белграду пришлось значительно менять подход к войнам в Хорватии и Боснии. Как охарактеризовал ситуацию один сербский генерал, изменение военных планов потребовалось ввиду «безуспешной мобилизации и высокого уровня дезертирства». Отчасти избранное сербским военным командованием решение заключалось в вооружении местных жителей, прежде всего сербских районов Хорватии и Боснии[239]. Но в целом, особенно на начальном этапе конфликта, их боевые качества были низкими: ни дисциплины, ни эффективного командования и контроля, ни готовности нести потери.
По наблюдениям Стивена Бурга и Пола Шаупа, подобные трудности «заставили все стороны конфликта полагаться на нерегулярные подразделения и специальные части», в особенности, как отмечает Энтони Обершалл, для наступательных операций. В общей сложности в Хорватии и Боснии действовали по меньшей мере 83 таких группы, насчитывавших от 36 до 66 тысяч человек. Подобно многим сеньорам и королям средневековой Европы, политики вербовали преступников и хулиганов, чтобы комплектовать ими свои армии. Средневековые практики напоминало и то, что для участия в войне из сербских тюрем были выпущены тысячи заключенных, прельстившихся обещанием смягчения приговора и перспективами «брать любое добро, какое только можно». Примечательно, что в самые инициативные (и самые смертоносные) подразделения сербов вошли не убежденные националисты и борцы за идею, не местные жители, желавшие устроить неприятности соседям, не обычные люди, которых довели до исступления демагоги и СМИ, а преступники и головорезы, завербованные для выполнения боевых задач, по сути, в качестве наемников. Аналогичным образом боевые силы Боснии и Хорватии изначально преимущественно состояли из небольших банд преступников и склонных к насилию авантюристов, завербованных или пришедших по собственной инициативе из уличных группировок. Военизированные подразделения, как правило, действовали по своему усмотрению, совершая тактические импровизации в зависимости от обстоятельств. Тем не менее в районах, населенных сербами, по-видимому, осуществляла координацию сербская тайная полиция, тогда как армия, в которой становилось все больше бандитов, обеспечивала общее подобие порядка и время от времени заодно непосредственно занималась хищничеством[240].
Появление головорезов на войне отчасти было обусловлено падением армейской морали, но их присутствие могло лишь ухудшить ситуацию. В
