Дмитрий Ненадович - Бестолковые рассказы о бестолковости
Во-первых, понадобится очень много натуральных горячительных напитков, не предусмотренных бюджетом фильма. Дело в том, что военные, в своей искренней борьбе с фальшью в искусстве категорически не переносят никакой бутафории и все время настаивают на многочисленных дублях.
Во-вторых: что это за облик такой? Обычный дезертир — это, конечно же трус, вор, лентяй и пьяница. Но тут-то имеется в виду дезертир революционный. Это, в принципе, тот же трус, вор, лентяй и пьяница, но хорошо освоивший азы революционной фразеологии. Как, к примеру, только ни называет войну широко подкованный революционный дезертир: и империалистической, и антинародной, и хищнической, и захватнической, и братоубийственной. Что только ни наговорит, лишь бы не назад в окопы.
Как же в этом случае поступить военным артистам? На какую сделку с совестью попросят их в очередной раз пойти? Как сыграть эту замаскированную словесами сволочь, не оскорбляя всей глубины его поверхностной революционности? Ну да ладно, решили пойти на компромисс и сыграть неких не совсем трезвых и избирательных в своем пацифизме дезертиров, сбежавших с фронта, исключительно из-за неприятия войны, развязанной ненавистным царизмом, а вовсе даже не из стремления к конформизму.
Иногда военным артистам выпадала честь играть ухоженных красногвардейцев из бывших царских военных с революционными красными бантами на неистертых еще мундирах. Охраняли красногвардейцы Смольный, а в Смольном самого дедушку Ленина. Военные артисты всю ночь жгли костры, потеряв счет многочисленным дублям. Протуберанцы военных костров оживляли грозные тени революционных винтовок-трехлинеек, составленных в пирамиды, и хищных броневиков, окружающих здание, принадлежавшее когда-то Институту благородных девиц. А под протуберанцами пеклась простая советская картошка. Кормить военных во время съемок не любили, а в нелюбви своей все время забывали.
Так уж повелось издревле: каких успехов бы ни достигали цивилизации, а тела военных по-прежнему, согревали доисторические костры. Но только один свет по настоящему согревал их чистые непритязательные такие души. Свет, струившийся из окна кабинета, в котором, не покладая рук и не преклоняя головы, работал на благо революции неугомонный Ильич. Злые языки ныне утверждают, что его во время революции и вовсе в Петрограде не было, мол, захватом почт, мостов и телеграфов руководил некто Троцкий.
Полная чушь! Спросите у любого военного артиста, дожившего до нашего времени. И он, любой этот из доживших, вам с готовностью начнет перечислять что и когда Ильич говорил, куда бежал своей нервной походкой, куда направлял своими энергичными жестами народные массы, в том числе и Троцкого. А иногда именно Троцкого, так сказать, персонально.
Да вы и сами посудите, мог ли человек, не разглядевший своего потенциального убийцу в садовнике (которого он сам же нанял и впоследствии долго к нему присматривался), руководить таким крупнейшим вооруженным восстанием? Конечно же, нет. Потому что взгляд у пролетарских вождей должен быть гораздо проницательней рентгена. Этот взгляд должен пробивать не только бренную физическую оболочку, но и пронизывать трепещущие фибры падких на соблазн душ человеческих.
Глянул вождь на дрогнувшую в испуге соприкосновения душу, сразу все определил и сходу: «Расстрелять эту чуждую нам буржуазную сволочь! Именем Революции!». И все. Сказал — как отрезал. Теперь точно расстреляют. Сто процентов. Прямо на месте. Расстреляют, правда, не именем революции, а из банального нагана. «Именем революции!» — это заклинание такое. Если не сказал его вождь сразу, у врага есть еще шансы воскреснуть на силе ненависти к этой же самой революции. А как только произнес — все. Хана. Железно. Вечный труп. Воскрешению не подлежит. Вот такая жестокая революционная действительность. И никуда не денешься.
Так что с Ильичом в те октябрьско-ноябрьские дни все было нормально. Он и отправил военных артистов на последний решающий революционный штурм. Штурм Зимнего дворца.
Злые языки современности все не унимаются. Все и вся пытаются подвергнуть сомнению. То возьмутся оспаривать наличие в истории человечества первого тысячелетия после рождества Христова, то опять доберутся до Великой нашей октябрьско-ноябрьской революции.
Не было, говорят, вовсе никакой революции. И штурма Зимнего, говорят, тоже не было. Был-де какой-то там переворотик, устроенный жалкой кучкой немногочисленных большевиков. Ну, у Зимнего попалили слегка в воздух и перепугали насмерть прячущийся в подвалах дворца женский батальон.
А некоторые пытаются даже шутить и выдвигать свои версии происходившего. Например, известная телепередача «Городок» не так давно представила выпуск со следующей версией штурма Зимнего дворца.
Мечутся по осеннему Петрограду стайки революционных матросов, пребывающих в засушливом состоянии крайне неприятного «бодуна». Подбегают к одному пивному ларьку — пива нет. К другому — результат тот же. Один из отчаявшихся матросов спрашивает продавщицу сиплым от засухи голосом: «Мамаша, а пиво-то в революционном нашем Питере есть хоть где-нибудь?» Продавщица: «А пиво-то, сынок, таперича в Зимнем только-то и можно сыскать!»
И далее дается панорамная картина бегущих со всех концов города на Дворцовую площадь матросов, измученных похмельным синдромом и пытающихся с ходу осуществить штурм Зимнего дворца с целью революционной экспроприации пивных запасов Временного правительства.
Бред это все! Военные все видели своими глазами. И были прямыми участниками героических тех событий. Они захватывали объекты связи, разводили мосты, толкали вплавь ржавое корыто революционного крейсера (исторический выстрел должен был обязательно воспроизведен). А затем Ильич отправил военных на штурм Зимнего дворца. Жестом. Жест этот впоследствии был канонизирован во многих скульптурах — выброшенная вперед и вправо, указующая в светлый путь рука вождя.
Именно таким широким жестом благословил Ильич военных на штурм, энергично выбросив этак длань, указующую в сторону Зимнего, хранящего еще холодное пиво в своих глубоких подвалах. И военные, как всегда, дружно побежали, суетливо впихиваясь в узкую горловину арки Генерального штаба, разбивая створками тяжелых чугунных ворот толстые кирпичные стены.
До сих пор непонятно, зачем нужно было испытывать такие вот дискомфортные стеснения? Всякий штурм должен быть комфортным для военного. Военный должен испытывать высочайшее от штурма блаженство. Но все идет как-то не так. Чуть левее арки широченный выход на Дворцовую площадь, а не ищущие легких путей военные порционно и судорожно самовыдавливаются на площадь и затем с дикими криками, с трехлинейками наперевес растекаются по всей ее шири. Ничего не поделаешь. Таков замысел великого мастера-режиссера. А может, это все же был замысел Ильича? Ильич ведь тоже пиво уважал… Пишут, что не вылезал из одного Цюрихского пивняка, читая подрывную европейскую прессу. Ожидал, видимо, когда напишут: «Сенсация: в России верхи уже ничего не могут, а низы уже давно ничего не хотят». И. видимо, когда-то такое напечатали… После чего Ильич стремглав впрыгнул в опломбированный германским правительством вагон и стремительно покатил в Питер, строча знаменитые «Апрельские тезисы». Покатил, дабы лазить по изразцовым балконам особняков знаменитых балерин-фавориток Его Величества Всея Великая и Малыя и Белыя… Ну, а так же не забывая про пыльные, от надвигающейся революционной бури, серые броневики производства Балтийского завода.
Ну нет, скорее всего дело не в пиве… Скорее всего, это был замысел режиссера. Ильич он ведь наверняка книжек про революцию в России не читал никогда. А режиссер… шибко грамотным и любопытным был он, и прежде чем браться за съемку, наверняка долго сиживал он в архивах и воспоминания очевидцев, наверняка, читал, а может даже и с кем-то из них лично беседовал. В далеком детстве. В коротких штанишках у костра пионерского лагеря «Артек».
А раз так — быстро побежали куда-то военные. Стоп, стоп, стоп. Дубль второй. И второй раз побежали военные. Но опять уже привычное: «Стоп, стоп, стоп. Дубль третий». Побежали военные и в третий раз. «Стоп, стоп, стоп. Снято!» Как так? Всего-то три дубля? Чуть позже становится известно, что дублей, наверняка, должно было быть больше, но при очередном порционном выдавливании один из революционных артистичных военных впал в состояние крайнего раздражения по поводу неумелого государственного менеджмента, осуществляемого Временным правительством, так торопился сказать бездарному правительству этому, что-то вроде: «Эй, которые временные, слазь!», что потерял над собой контроль и по неосторожности вонзил штык трехлинейки в спину впереди бегущего революционного своего товарища.
Почувствовал, видно, великий мастер, что ситуация начинает выходить из-под контроля и решил прекратить череду героических штурмов. Тем более, что списывать боевые потери официально было не на что. Обучаемые военные — это ведь артисты-то неофициальные. Официально они сидят за партами или там за различными, возможно ими же самими и собранными лабораторными установками. А тут, раз — и уже трясутся с колотыми штыковыми и огнестрельными ранениями в каретах скорой помощи, утыканные со всех сторон спасительными трубочками. Все это уже начинает попахивать махровой уголовщиной. Куда же делась оплата их «массовочного» труда? Где эти по «три рубля в сутки»? Да еще помноженное на такое количествовоенных? Видимо, лишние разбирательства великому мастеру кинематографа были не к лицу. А посему съемки быстро прекратились. От греха, как говорится, подальше.
