Александр Лебедь - За державу обидно
Мой бывший командир батальона полковник Владимир Иванович Степанов, человек прекрасных душевных качеств, которому тоже была известна эта информация, ходил кругами в растерянности: с одной стороны, убит (не где-нибудь, в приказе написано!) и надо подойти, помочь, сообщить; с другой стороны, приветливая, улыбчивая женщина гуляет с детьми, ходит в магазин — и как нанести такой удар?.. И тут вместо официального сообщения явился я: живой, здоровый, слегка возбужденный проводами и предстоящими перспективами. Явился, чтобы застать свою жену поседевшей в тридцать лет. Дорогого она стоит, скорлупа неистовой веры в хорошее, маска мнимой беспечности и безмятежности. Как радовался Владимир Иванович! Я даже не берусь сказать, кто за кого больше был рад: он за меня, что я жив, или я за него, что он почти три недели проносил в себе этот тягостный булыжник и не обрушил его на мать троих детей. Ему она могла бы и поверить…
Авторитетный он человек, Владимир Иванович! Как бы там ни было, я вернулся. Несколько позднее выяснилось: не вернулись почти четырнадцать тысяч. Но вернулся я другим человеком. И те, кому суждено было вернуться, тоже пришли другими. Не может бесследно пройти калейдоскопический переход: от мира к войне и обратно. Так уж устроен человек. Переход, измеряемый двумя часами полета. Нормальное человеческое состояние — мир: улыбающиеся женщины, смеющиеся дети, торгующие магазины, никуда не спешащие, ничего не боящиеся мужчины. Два часа — и пылающие машины, обугленные трупы, внутренности на дувалах, голова в каске — все, что осталось от чьего-то сына, брата, внука… Два часа и опять: «Травка зеленеет, солнышко блестит». Жизнь прекрасна и удивительна. Нет, не в двух часах здесь дело — это заблуждение.
В природе нет резкого перехода от тьмы к свету, зато есть сумерки… сумеречное состояние души. Войну нельзя стереть из памяти, от нее нельзя убежать и даже улететь. Можно в мирной обстановке лицедействовать как угодно, удачно надевать любые маски. Война делает всех неприлично голыми. Сущность каждого в три дня выкладывается на ладонь судьбы, на всеобщее обозрение: либо ты мужчина и воин, либо мужские признаки достались тебе по недоразумению. Война задевает и калечит психику в разной степени всем без исключения. Она заставляет и обязывает вглядываться в окружающий мир через какую-то новую, доселе неведомую призму. Она делает нервные окончания болезненно чуткими. Все становится на свои места, без примеси и прикрас: подлость — подлостью, трусость — трусостью. Никакими высокими, красивыми, зелеными заборами не заслониться от этого внезапного озарения.
Мы принесли Афганистан с собой — в душах, сердцах, в памяти, в навыках, в чем угодно и на всех уровнях. Эта бездарная политическая авантюра, эта попытка экспорта не доказавшей своей состоятельности революции обозначила начало конца. Бюрократическое, насквозь гнилое изнутри, государство не приняло никаких серьезных мер к социальной адаптации вернувшихся с войны и тем усугубило положение. В иных городах и весях чиновный люд, оттопырив губешку и придерживая сытенькое пузцо, сановно отдуваясь, фарисейски начал разглагольствовать: «Мы вас в Афганистан не посылали!»
Дорогая она, глупость высокомерия. Ох, дорогая! Бумеранг, он на то и бумеранг, и возвращается к тому, кто его послал. Начало рушиться и валиться все и вся. Вспомним: еще советские войска дрались в Афганистане, а в 1986 году полыхнула Алма-Ата, потом Карабах, Фергана, Грузия, Таджикистан, и… пошло, и поехало. Количество убитых на территории Советского Союза давно превысило количество погибших на афганской земле, количество раненых — тоже. Никто не знает точного количества беженцев. Никто не знает количества с треском переломанных на чьем-то жестоком колене, прямо посредине и прямо пополам судеб.
Чиновник должен служить государству, а не государство — чиновнику. Эту очевидную истину не видели раньше — не видят и теперь, и это объяснимо. Страной правят те же люди, с вполне сложившейся сущностью, мировоззрением, методологией. Они просто сменили партбилеты на демократические знамена. И это надо понять, и до этого надо дойти. Это неизбежно, иначе ничего не изменится и будет только хуже. Так что те, кто говорят: «Прощай, Афганистан», беспочвенно горячатся. Не получится… прощай! Они, афганцы, и производная от них — турки-месхетинцы, армяне, азербайджанцы, таджики, русские на внезапно ставших заграничными территориях — всегда будут с нами.
Академия
Нарофоминск
Учебный центр военной академии имени М.В.Фрунзе. Конец июля 1982 года. Со всех городов и весей, со всех концов необъятной нашей страны стекаются сюда офицеры-мотострелки, десантники, разведчики, пограничники звена начальник штаба — командир батальона — замкомандира полка, успехами в службе завоевавшие право продолжать свое военное образование в академии. Стекаются, чтобы сдать экзамены. Конкурс невелик 1,5–2 человека на место, но кто знает, в какой половине ты в конце концов окажешься.
К установленному сроку прибыли туда и мы. Мотострелкам было сложнее. Их много, они плохо знали друг друга. У них — конкуренция. Нам проще, в ВДВ. Все друг друга знают. Есть, правда, несколько не до конца ясных фигур из десантно-штурмовых бригад, но мы все твердо уверены — подлецов среди нас нет. Партийный билет никто не украдет. За рассказ анекдота с политическим душком никто «не заложит». Большинство уже или прошедшие Афганистан, или непосредственно из Афганистана. Отношения с первых часов и дней сложились теплые и дружеские. Девиз — пусть победит сильнейший. Экзамены сдают две десантные группы. Командир одной из них — я. Командиром я стал как-то очень просто и буднично.
Когда прибыл и представился будущему тактическому руководителю группы полковнику Алексею Петровичу Лушникову, он пожал мне руку и, не выпуская ее, сказал: «Вот и командир группы пришел». Чем уж при этом он руководствовался — неведомо, я с ним до этой минуты никогда ранее знаком не был. Командир так командир:
— Есть! Распорядок щадящий. 4–5 дней подготовки — экзамен, и так далее. Но тяготят не экзамены, тяготит атмосфера. Она насквозь пропитана унижением. Создалось впечатление, что такая атмосфера складывалась годами. Ты комбат — у тебя за спиной 13 лет службы. Ты отвечал за ход и исход боевых операций, за жизнь людей. Ты привык уважать себя и привык, что тебя уважают. И вдруг, о чудо, ты снова ощущаешь себя молодым и вислоухим щенком, попавшим в средней паршивости учебку к скверному сержанту. Переход из одного качества в другое слишком резок — не все выдерживают. Каждый день с утра — уборка территории: задача собрать окурки, бумажки. А метлы, а грабли? «С метлами и дурак уберет. Вы вот так, ручками, ручками».
Нарезали и навязали себе метел, закупили в магазине грабли. Убираем территорию цивилизованно. Это мы — десантники. В пехоте до таких высот не поднялись — убирают руками. Или надо: «скосить вот тот лужок — это вам задача на группу, времени — до утра!»
— А косы?
— Ну, с косами и дурак…
Кос в хозмаге нет. Господа героические афганские комбаты, на колодках которых боевые ордена, с помощью перочинных ножей строгают себе деревянные сабли, злобно пересмеиваясь на тему: «Спасибо, хоть детство вспомним!» К установленному сроку лужок выкошен. Выкошен не очень ровно, даже можно сказать, совсем не ровно, но выкошен. А кто отдает команды? Как правило, каптер ефрейтор с лоснящейся от безделия физиономией, в лучшем случае прапорщик. Разницы никакой. Они одинаково беспредельно наглы, потому что оба знают — достаточно им доложить начальнику факультета: «Вот тот, товарищ майор, не желают-с!» — и майор замарширует в родной полк для продолжения дальнейшей службы с соответствующей сопроводиловкой. Там. не будет написано, что майор, не без основания считая себя офицером, счел ниже своего достоинства собирать окурки. Нет! Там напишут: неуживчив, болезненно реагирует на замечания, подчиняться не умеет и не желает. Ну, а если не умеет подчиняться, то как же сможет командовать? Вывод один — зелен и незрел. Воспитывайте. Все как в старом академическом анекдоте. Из обращения ефрейтора к командиру группы: «Товарищ майор, мне для рытья канавы нужны пять человек. Желательно из комбатов, они потолковей». Чтобы не унижаться, в короткие сроки обрастаем хозяйством: косами, метлами, совками, топорами, пилами, рубанками. Нас так просто не возьмешь: мы — ВДВ!
Экзамены идут своим чередом. При их сдаче следует неукоснительно придерживаться двух принципов: 1. Никогда, ни при каких обстоятельствах не говори «не знаю». Думай, крути, мычи, сочини фантастическую тактико-техническую характеристику танка — посмеются, но тройку поставят. Не знаю — это смертельно! Не знаю — расценивается как свидетельство полного безволия. Второй принцип — не попадись со шпаргалкой. Это расценивается как признак глубочайшей непорядочности. В обоих случаях при нарушении первого или второго принципа вывод краткий и жесткий: «Гуляй, парень!»
