Виктор Конецкий - Затрашние заботы
– Для нас горючего з-запасите, – попросил Синюшкин. Ему и в голову не могло прийти бросить Алафеева.
– В общежитии будем, – сказал Дьяков, поднимаясь, покряхтывая. – Гляди: инженер идет! Нюх у него на неполадки чисто собачий, а?
По склону шагал к штольне заместитель главного инженера Некрасов. И Дьяков опять уселся, потому что ему интересно было, как Алафеев объяснит про недочет, и как инженер заругается, и как Алафеев психанет, и что из всего этого получится.
Некрасов шагал быстро по редким ступенькам крутого откоса, но когда ступил на площадку перед штольней, то не запыхался, потому что со школьных лет занимался спортом. Лет инженеру было немного за тридцать, человек этот доволен был своей судьбой, ответственностью, самостоятельностью.
– Как жизнь, рабочий класс? – спросил Некрасов, резким движением расстегивая на куртке молнию.
Дьяков снял с головы фетровую засаленную шляпу с обвислыми полями, которую носил во все сезоны, и степенно ответил:
– Плохо, Василий Георгиевич.
– А что случилось?
Дьяков принялся внимательно рассматривать свою шляпу, Алафеев же продолжал лежать, как лежал, откинувшись на бревна и глядя в низкое небо.
Наступила пауза. Стал отчетливо слышен дизельный перестук трактора. Трактор выбрался на мостик через ручей и муравьем тащил связку рельсов по кремнистой обходной дороге.
Первым не выдержал Степан Синюшкин. Он знал, что не следует говорить первым, что получается как бы донос на Василия, если сам Василий считает нужным молчать. Но Степан совершенно не мог терпеть повисший в воздухе вопрос начальника, ибо каждая секунда замедления была для начальника оскорбительна, и Степан чувствовал это своей кожей. Рот его непроизвольно открылся, а язык непроизвольно дернулся:
– Н-недочет с-случился, вот, у Алафеева… – И сразу Синюшкин со страхом и виноватостью глянул на Василия. Но тот продолжал невозмутимо лежать на бревнах.
– Какой номер не взорвался? – спросил Некрасов.
– Восьмой. Отбойный, – ответил за Василия теперь уже Дьяков.
– Какая взрывчатка?
– Скальный аммонит… прессованный, – наконец сквозь зубы процедил Василий.
– Причину недочета знаете?
– Челюсть у меня второй день болит – вот и вся причина, – сказал Василий с озлоблением и сел на бревнах. О причине недочета он догадывался. Заключалась она, по его мнению, в том, что, отпаливая семнадцать шпуров и торопясь скорее закончить дело, он не прихватывал детонаторы в основных патронах шпагатом, и, вероятно, детонатор из восьмого заряда выпал, когда заряд этот Василий пропихивал в шпур забойником.
– Патроны по двести пятьдесят грамм? – спросил инженер.
– Ага.
– Четыре патрона в заряде?
– Пять.
– Почему пять, если по двести пятьдесят грамм?
– Я всегда в отбойный по пять сажаю.
– Пошли в штольню, посмотрим.
– А чего вы там не видели? – спросил Василий. – Вот покурю и сам полезу.
– Детонатор бечевкой прихватывал?
– Конечно. Дядя, что ль, за меня это делать станет? – возмутился Алафеев, хотя подозрение инженера полностью соответствовало истине.
Некрасов застегнул молнию на куртке, взял у Кости аккумуляторную лампу и пошел в штольню. Василий свирепо заплевал окурок и пошагал за ним, а за Василием поплелся Степан. Дьяков же и Костя начали спускаться вниз.
– 2 -
Некрасов, шагая во тьме штольни, часто поднимал лампу. Именно его настойчивости обязана была штольня новейшим способом крепления кровли – с помощью штанг и распорных клиньев. И Некрасову было приятно видеть аккуратные выходы штанг. Настроение инженера из-за случившегося недочета испортиться не могло. Близко к сердцу он допускал только общие задачи строительства и ход их выполнения. И хотя общие задачи находились в неразрывности со всей бесконечностью трудностей, нехваток, глупостей, случайностей, он умел не поддаваться угнетающему воздействию последних и именно потому был удачливым руководителем.
Умение разделять несовершенство способов достижения цели от самой цели пришло к нему не сразу. После института неразбериха в работе действовала на Некрасова угнетающе, и он растрачивал нервную энергию на борьбу с окружающими его нелепостями, но потом – довольно скоро – научился «не переживать» по мелочам, ибо убедился, что, несмотря на всю неразбериху, дело в главном своем направлении двигалось правильно, хотя и медленно.
Несколько лет ему пришлось работать с заключенными, и послеинститутский страх перед людьми, руководить которыми невозможно без определенного насилия, требовательности, а значит, и ответного сопротивления и даже неприязни, исчез у него. Страх в тех условиях мог или исчезнуть, или же помешать работе начисто. Некрасов был сильным парнем, и это помогло ему обходиться без письменных жалоб и официальных разбирательств. Он уяснил себе, что любое взыскание следует налагать без личной злобы, мстительности, и тогда оно не может принести вреда. Этим тайнам не учат в институтах, хотя без них самое высокое увлечение своей специальностью бесполезно.
Некрасов шагал между рельсов узкоколейки, слушал гудение вентиляционных труб, любовался штангами и думал всякую всячину.
«Алафеев хороший взрывник, но пожилые взрывники лучше, – думал инженер. – А что этот тип сзади плетется? И как его фамилия? Он, кажется, подсобником на втором участке… Пять патронов в заряде – килограмм с четвертью скального аммонита… Сколько у него выдержка? Подойдем, он и ахнет – косточек не отыскать будет…»
– Алафеев, а он не ахнет? – спросил инженер.
– Черт его знает, – ответил Василий.
– О-отсырел, – подал голос Синюшкин.
– Шнур перебило, – сказал Василий, догоняя Некрасова. – Скорее всего, шнур перебило. Пустите, вперед пойду.
Инженер пропустил его вперед. Теперь лампа Синюшкина стала светить в самую спину инженеру, и впереди закачалась огромная тень, касающаяся плечами стен штольни, и в этой тени исчез Алафеев. Электросеть уже кончилась, вокруг смыкался мрак. Мокрое эхо шагов отражалось от неровных сводов.
«Синюшкин – подсобника фамилия, – вспомнил Некрасов. Он гордился своей памятью на лица, фамилии и имена рабочих. – Тянется за нами, потому что на представление рассчитывает. Такие в детстве палец сунут за щеку и полчаса стоят, на незнакомого человека глаза таращат…»
– Зачем вы идете? – спросил он. – Синюшкин ваша фамилия?
– Так т-точно! – ответил Степан. Он всегда отвечал начальнику по-военному.
– Почему вы идете в зону взрыва? Здесь посторонним нельзя быть. Все ясно?
Степан почесал в затылке и нерешительно остановился. Тогда Василий сказал:
– Прошу всех провожающих покинуть вагон. – И закончил с интонацией Некрасова: – Все ясно?
Сейчас здесь имел право находиться только сам взрывник.
– Прошу всех провожающих покинуть вагон, – злобясь на боль в челюсти и получая удовольствие от возможности указывать начальству, повторил Василий.
– Ладно, Алафеев, в шесть рук мы быстрее разберемся, – миролюбиво сказал инженер.
– Вагонетку подогнать? – осторожно спросил Синюшкин.
– Нет, не надо, – решил Василий. Почему-то ему казалось, что патрон должен быть близко, что он остался в шпуре, но шпур не разрушен другими взрывами. – В первой боковой кайла возьми и лопаты, слышь, Степан!
– Возьму! – сказал Синюшкин и свернул в боковую камеру, а Василий и инженер сразу же, без прикидок и перекура, начали отваливать глыбы взорванной породы.
Некрасову работалось в охотку; руки, и спина, и легкие, и здоровое сердце просили нагрузки. Инженера ждал ужин в пустынной уже столовке, потом приемник и все еще не прочитанное, хотя получено было утром, письмо от любимой им женщины. Чтобы читать письмо, следовало остаться одному, быть помытым, чистым, отужинать и, читая, курить первую после ужина папиросу. И тогда мечты о необыкновенном, дерзко-удачливом будущем пронижут настоящее.
Степан принес кайла, и работа организовалась. Василий шел первым, угадывая направление к заряду. Чуть правее и чуть сзади работал инженер, а последним – Степан.
Они не говорили между собой, и потому им казалось, что работают они в полной тишине. И даже гудение воздуха в вентиляционной трубе не нарушало тишины. Каждый из них, войдя в ритм, перестал помнить о возможной опасности.
Степан Синюшкин был горд тем, что делает вместе с инженером и Василием ответственную работу. Но позади у него оставался целый день, наполненный физическим трудом. И получалось еще так, что он один отгребал в сторону породу за Некрасовым и Василием. Степан старался из последних сил. Ему надо было оправдать заступничество и доверие Алафеева, которые не дал инженеру выгнать его из штольни. Вмешательство Алафеева он понимал так: «Ежели Синюшкина гоните, так оба тогда уходите».
…Алафеев исподволь наращивал темп, втягивая инженера в соревнование. С любым начальством Алафеев привык спорить. Сейчас, воспользовавшись тем, что заместитель главного инженера решил размяться, Василий хотел загнать его, добиться, чтобы инженер выдохся и отступил. Нечего ему было лезть не в свое дело. Кроме того, Василий чувствовал свою возможную вину за недочет и был раздражен. Челюсть болела все сильнее, боль отдавала в затылок.
