Николай Лузан - СМЕРШ. Без легенд и мифов
Ряд косвенных признаков в поведении Старикова, а также мелкие нестыковки в биографии, относившиеся к периоду пребывания в плену, могли свидетельствовать о том, что у него была и вторая жизнь, разительно отличавшаяся от первой. Но это требовалось еще доказать, и старший оперуполномоченный 2-го отдела Управления контрразведки Смерш Московского военного округа капитан Владимир Махотин настойчиво их искал. Несмотря на то что прошло почти три года с того дня, как Стариков попал в плен, контрразведчик не терял надежды, что кто-то из разведгруппы Володина сумел выжить. Одновременно через бывших военнопленных лагеря № 2 уточнялись обстоятельства появления в нем Старикова и его связи среди администрации.
Стариков каким-то звериным чутьем почувствовал сгущающиеся над ним тучи и с еще большей настойчивостью стал добиваться отправки на фронт. В штабе дали положительный ответ, и дело, как ему показалось, наконец сдвинулось с мертвой точки. Осталось выполнить последние формальности: оформить командировочные документы и пройти заключительную беседу в отделе Смерш. Поэтому приглашение в кабинет Махотина он воспринял без большого волнения.
Разговор начался с дежурных вопросов: «Как идет служба? Что пишут из дома?» Предложение Махотина закурить окончательно успокоило Старикова. Он подался к столу… И тут грянул гром средь ясного неба: в руках контрразведчика появилось постановление об аресте. Потом последовало обвинение в измене Родине. 30 ноября 1944 г. Стариков был заключен под стражу.
За те полтора месяца, когда он пытался легализоваться в новом качестве, контрразведчики сделали немало. Они тщательно проверили каждое его слово из объяснения, написанного полтора месяца назад, 17 сентября 1944 г., в лагере военнопленных № 2. Их настойчивый поиск был вознагражден: он привел к командиру разведгруппы Володину. Он, несмотря на тяжелое ранение, полученное при перестрелке с финским военным патрулем 14 октября 1941 г., каким-то чудом выжил и потом мужественно вел себя в заключении. В своих показаниях Володин развеял героический ореол над отважным красноармейцем Стариковым и рассказал, что тот без сопротивления сдался в плен, а на допросе выдал информацию о роте и батальоне.
Воскрешение из мертвых Володина стало шоком для предателя. В первое мгновение он не знал, что сказать, а когда пришел в себя, пытался оправдаться тем, что «был ранен, патроны кончились, а их было много». После этого допроса Стариков в штаб больше не вернулся, а занял место в камере.
Показания Володина и последовавшее вслед за этим собственное признание предателя, казалось бы, являлись достаточными, чтобы передать дело в военный трибунал, но капитан Махотин не спешил. Профессиональный опыт подсказывал контрразведчику, что за столь быстрым признанием Старикова, вероятно, таилось нечто большее, и продолжил проверку.
Вскоре уверенность Махотина и следователя подтвердилась. Бывшие заключенные, находившиеся со Стариковым в лагере № 2, обратили внимание контрразведчиков на то, что в бараке он появился незадолго до прихода советских войск, мало распространялся о своем прошлом и близких связей ни с кем не поддерживал. Самые наблюдательные не преминули отметить, что староста «старался к Старикову не цепляться», а по вечерам его не раз видели у штабного барака. Кроме того, лагерное начальство почему-то благосклонно относилось к нему и не направляло на тяжелые работы.
За всем этим угадывался знакомый почерк финской разведки, направляемой опытной рукой абвера, которая, похоже, пыталась спрятать своего агента под надежную «крышу» лагерника. Доказательства такой версии Махотин искал в уцелевших от пожара лагерных архивах и добытых поисковыми группами контрразведки материалах разведывательно-диверсионных школ из Петрозаводска и Рованиеми.
Он перелопатил все списки преподавателей и курсантов, просмотрел донесения так называемой внутренней агентуры финской разведки, присматривавшей за будущими диверсантами, но фамилии Старикова в них так и не обнаружил. Казалось бы, в деле предателя можно было ставить последнюю точку, но что-то останавливало Махотина от того, чтобы отправить шпионское досье в архив, а самого предателя передать в военный трибунал. Но что именно? На этот вопрос он не мог дать ответа и, подчиняясь какому-то внутреннему голосу, принялся перечитывать доносы финских агентов и рапорта их хозяев.
Время перевалило далеко за полночь. Глаза Махотина слипались от усталости и хронической бессонницы. Буквы сливались друг с другом и превращались в большущие кляксы. В какой-то момент его будто что-то кольнуло. Он встрепенулся, смахнул рукой с лица невидимую пелену и склонился над доносом финского агента «Сергей». Этот почерк, эти характерно выписанные «Н» и «К» Махотин уже где-то видел.
Все еще не веря в свою догадку, он бросился к сейфу, достал дело № 19950 на Старикова и принялся лихорадочно листать. Пальцы остановились на страницах с анкетой арестованного и автобиографией. И здесь Махотин с облегчением вздохнул. Они были написаны одним и тем же почерком, что и доносы финского агента «Сергея». Даже без графологической экспертизы становилось очевидным, что его догадка верна. Агент «Сергей» и изменник Стариков — одно и то же лицо. Теперь в руках Махотина находилась еще одна важная ниточка, которая позволяла начать раскручивать новый, теперь уже шпионский клубок, сплетенный предателем.
Он, опытный оперативник, не рассчитывал на быстрый успех, а тем более на откровенные признания Старикова. Об этом говорил весь предыдущий опыт общения с ним, когда каждое слово приходилось доставать из него буквально клещами. Предатель оказался тертым калачом. За его плечами были не только месяцы учебы в финской разведывательной школе, но и более суровые «университеты». Незадолго до войны Стариков провел два с лишним года в тюрьме Йошкар-Олы. Поэтому «расколоть» такой крепкий «орешек» можно было только каким-нибудь неожиданным и неординарным ходом. И Махотин его нашел.
Очередной допрос Старикова начался с обычных, рутинных вопросов. Он легко от них отбивался, и допрос вяло двигался к завершению. Подошло время подписывать протокол. Стариков подсел к столу, взял ручку, чтобы поставить роспись, и тут на глаза ему попался донос агента «Сергея». Выдержка изменила предателю. Кровь прихлынула к лицу и выдала его с головой. Он с ужасом смотрел то на серый клочок бумаги, навсегда похоронивший надежду выбраться из той мерзости, в которой существовал последние два года, то на Махотина. Контрразведчик воспользовался растерянностью Старикова и поспешил закрепить успех, достал чистый бланк протокола допроса и потребовал не вилять, а говорить правду.
И агент «Сергей» заговорил. Он наконец признал факт своего сотрудничества с финской разведкой, а потом принялся каяться и обвинять во всем капитана Паацила и других сотрудников спецслужб. Из его слов следовало: «В августе месяце 1942 г. из-за угрозы жизни я был вынужден дать письменное обязательство капитану Паацила сотрудничать с финской разведкой и получил от него псевдоним «Сергей»… Потом он дал мне задание…»
Оно мало отличалось от тех, которые финская разведка давала начинающим агентам, и заключалось в том, чтобы писать доносы на бойцов и командиров, сохранивших в плену верность воинской присяге и отказавшихся идти на сотрудничество с лагерной администрацией. И на этот раз Стариков сказал только часть правды, видимо, рассчитывая скрыться под личиной мелкого доносчика.
Но эта уловка его не спасла. К тому времени в распоряжение Управления контрразведки Смерш Карельского фронта попала другая часть архива петрозаводской разведшколы, и тогда многое из того тайного агента «Сергея» стало явным.
Не зря финская разведка так старательно прятала его под «крышу» лагерника. Он того «заслуживал». И не только своим прошлым сотрудничеством с ней. Финская разведка рассчитывала, что такой перспективный негодяй, каким оказался Стариков, будет весьма полезен и в будущем, но теперь уже в рядах Красной армии. Однако этого последнего задания агенту «Сергею» не суждено было выполнить. Под давлением неопровержимых доказательств он шаг за шагом признавался в совершенных преступлениях. На глазах контрразведчика виртуальный образ оборотня приобретал все более реальные очертания.
Нет, не угроза собственной жизни, как утверждал Стариков в своих предварительных показаниях, вынудила его дать Паацила подписку о сотрудничестве с финской разведкой, а банальное желание сытой жизни толкнуло на путь предательства. За месяц до встречи с Паацила, в июле 1942 г., он обратился к командованию лагеря с заявлением о своем желании «добровольно служить в немецкой армии». Оно было положительно рассмотрено, и уже в августе Стариков щеголял в новеньком мундире, хлебал не лагерную балладу, а ел от пуза в столовой с такими же, как и он, отщепенцами. Там его нашел и затем завербовал Паацила.
