Ноэль Воропаев - Маркус Вольф. «Человек без лица» из Штази
Руководитель одной из делегаций посетовал на то, что отсутствие прямых связей с MfS ГДР тормозит работу против враждебных центров в Западном Берлине и Западной Германии. Делегация ГДР рассказала об особых проблемах Западного Берлина и ФРГ и сделала несколько предложений для улучшения взаимодействия, включая «обмен политическими и оперативными материалами (общего характера), нанесение концентрированных ударов по враждебным центрам в Западной Германии и координацию деятельности на границах ГДР с Польшей и Чехословакией». В заключительном выступлении Серов согласился с тем, что специальные службы народных демократий должны установить контакты с MfS ГДР, а в Берлине следует создать особую группу для обеспечения таких контактов[47].
Двусторонние переговоры делегаций КГБ и ГДР проводил генерал-майор Панюшкин, руководивший внешней разведкой, тогда Первым Главным управлением КГБ. С точки зрения советской делегации, MfS должно было сконцентрировать свои усилия в основном на Западной Германии и Западном Берлине, но то же самое касалось СССР, Польши, Чехословакии и Венгрии. Уровень и направление работы каждой разведки должны быть определены отдельно для каждой страны. ГДР должна была создавать нелегальные резидентуры в наиболее уязвимых объектах, а контрразведки стран народной демократии – сконцентрироваться на внедрении в эмигрантские организации в Западной Германии[48].
Во время дискуссии делегация ГДР заявила о необходимости проводить операции во Франции для освещения обстановки в Сааре. Это особенно заинтересовало БОБ, которая оказалась в состоянии в течение нескольких лет следить за работой Главного Управления разведки ГДР в Сааре с помощью нелегала, ставшего агентом-двойником в самом начале операции[49]. Двусторонние переговоры завершились требованием ГДР четко определить, как будет строиться сотрудничество с органами государственной безопасности стран народной демократии. Тогда было согласовано, что оперативные группы других стран не будут действовать на территории ГДР без согласия MfS ГДР[50]. Такая демонстрация блоковой солидарности была скорее видимой, чем реальной. Несмотря на то, что в докладах КГБ даже намека нельзя найти на какое-то несогласие, последовавшие вскоре события явились суровой проверкой этой солидарности и верности некоторых восточноевропейских партий Советскому Союзу.
«Тайная речь» Хрущева дает повод к полемике
Неприятности начались во время XX съезда КПСС в феврале 1956 года. В речи из двадцати тысяч слов Хрущев дал негативную оценку личности и правлению Сталина в таких выражениях, которые слушатели и представить себе никогда не могли. Эхо прокатилось по всему социалистическому лагерю. Вскоре партийная организация КГБ получила письмо из Центрального комитета с речью и реакцией на нее в разных странах. Если до тех пор сотрудники КГБ предпочитали воздерживаться от высказывания своего мнения по щекотливым внутриполитическим вопросам в присутствии других офицеров, чтобы избежать доноса, то после «тайной речи» почти все стали открыто интересоваться происходящим в стране. В это же время «руководство восточногерманских органов государственной безопасности ощущало еще большее смятение, чем офицеры КГБ». Необходимо отметить, что аппарат в Карлсхорсте получил от руководства ГДР негативную оценку антисталинской линии в речи: особенное возмущение вызывал у них тот факт, что Хрущев не счел необходимым поставить руководство ГДР в известность заранее, и Питовранов принял решение не отправлять доклада об этом в Москву[51].
Служивший в Берлине подполковник Петр Попов, источник БОБ из управления разведки в группе Советских войск в Германии, доносил об официальных разъяснениях и молчаливой реакции коллег. «Берлинский туннель», в марте 1956 года работавший полным ходом, тоже приносил интересную информацию: Генерал Гречко будучи делегатом съезда разговаривал на эту тему из Москвы с членами своей семьи по линиям, которые прослушивались БОБ.
Через несколько месяцев после XX съезда Хрущев отказался от плана осуществить военное давление на Польшу и принял новое руководство этой страны. Другое дело – Венгрия. 1 ноября Имре Надь – он стал Председателем Совета министров после открытого восстания, начавшегося в Будапеште в октябре, – все еще вел переговоры с советским послом в Венгрии Юрием Андроповым о полном выводе советских войск. Не добившись этого, Имре Надь объявил, что его страна выходит из Варшавского пакта и становится нейтральной. Утром в воскресенье, 4 ноября, советские танки вошли в Венгрию, подавив ее надежды на независимость.
Возможно, самая бурная реакция на подавление венгерского восстания наблюдалась 5 ноября в Западном Берлине. Западные берлинцы всегда с беспокойством относились к действиям Советов, боясь за собственную свободу, но на сей раз были потрясены, узнав, что Советы, согласившись вывести свои войска из Венгрии, снова ввели их в страну. Около ста тысяч возмущенных жителей прошли маршем протеста по проспекту 17 июня (бывшему Шарлоттенбургер-шоссе), и какое-то время казалось, что они проследуют дальше, к Бранденбургским воротам, и войдут в Восточный Берлин. В этот критический момент Вилли Брандту, недавно избранному бургомистру Западного Берлина, удалось отговорить толпы людей от дальнейшего следования. Его руководящая роль в этом событии принесла ему международную известность и признание.
Возмущение политически чувствительных западных берлинцев не нашло отклика в выступлениях их восточных собратьев. Жители Восточного Берлина, и всей ГДР, помнили урок 17 июня 1953 года и сохраняли спокойствие. КГБ в Карлсхорсте имел все основания быть довольным работой своего протеже – MfS – в этот период. Однако две службы безопасности во все время «холодной войны» ни на день не прекращали проверять границы своих взаимоотношений.
Коротков заменяет Питовранова в Карлсхорсте
Никто не удивился, когда Александр Коротков заменил Питовранова на посту начальника аппарата в Карлсхорсте. Они были слишком разными. Питовранов большую часть времени служил во внутренней контрразведке, тогда как Коротков служил в Германии до войны и сразу после нее. Как первому резиденту внешней разведки в Берлине после войны Короткову пришлось работать в тесном контакте с Вальтером Ульбрихтом. Не только послужные списки отличали Питовранова и Короткова, но и совершенно разные характеры. Питовранов отличался осторожностью, точностью, хладнокровием, тщательно взвешивал каждое сказанное им слово. Коротков, напротив, был вспыльчив, часто выходил из себя и выливал свое раздражение на любого, кто оказывался под рукой. Однако это не мешало ему объективно оценивать других офицеров, завоевывать уважение и доверие своих подчиненных, чего нельзя было сказать о его отношениях с руководством КГБ и КПСС[52].
Противостоящие позиции Питовранова и Короткова по кандидатуре Мильке проливают свет на существование в КГБ разных взглядов на будущее отношений КГБ и MfS. Будет ли КГБ и дальше эксплуатировать восточногерманскую службу или MfS будет бороться за независимость? Насколько серьезен конфликт КГБ и MfS? Многие из ведущих офицеров берлинского аппарата КГБ понимали, что Советам будет очень трудно приобрести в Западной Германии надежных источников, сравнимых с источниками MfS. Поэтому КГБ поощрял развитие внешней разведки MfS, пока мог пользоваться ее успехами и информацией[53]. Используя канал беженцев, чтобы переправлять восточных берлинцев в Западный Берлин, Главное управление разведки (HVA) смогло глубоко проникнуть в боннское правительство. Агенты HVA, многие из которых поставляли огромное количество секретных документов, проникли в самые важные учреждения ФРГ, такие, как контрразведка (BFV), Министерства иностранных дел и обороны, а также Христианско-демократический союз (ХДС) и Социал-демократическая партия (СДП), основные политические партии. И хотя многие сотрудники КГБ в Карлсхорсте и в Москве приписывали этот успех исключительно Маркусу Вольфу, другие офицеры MfS, например, Хорст Енике, заместитель Вольфа, также были причастны к успехам своей службы[54].
Аппарат КГБ умел ценить важную информацию, поставляемую новыми источниками Главного управления разведки (HVA), даже если не знал их личные данные. С другой стороны, когда информация считалась особенно важной, КГБ во многих случаях мог убедиться, получил ли он всю информацию от источника, обратившись к доверенному лицу внутри MfS[55]. Убедительный пример этому – Гюнтер Гийом, помощник Вилли Брандта. Гийом был агентом HVA/MfS, чьи донесения были настолько важными, что КГБ использовал свои источники в HVA, дабы убедиться в достоверности и компетентности информации. Его доклады доставлялись от Андропова лично Громыко специальным офицером, ибо содержали интересные для него подробности. Это была информация самого высшего качества о положении в Германии и об обмене мнениями с Западом. После ознакомления Громыко возвращал их опять специальным курьером в КГБ. После шума, вызванного арестом Гийома и вынужденной отставки Брандта, лично Брежнев в своем письме заверил Брандта в том, что «советская сторона не знала… об этой бомбе замедленного действия». В то время многие интересовались, не критиковал ли КГБ за этот прокол HVA, ибо именно это управление оказало негативное влияние на отношения СССР и Западной Германии. На самом деле реакция профессионалов в КГБ ограничивалась сожалением по поводу потери такого источника[56].
