54 метра (СИ) - Попов Александр
Я уже снял трубку, чтобы набрать короткий внутренний номер, но тут же отдернул ухо, уронив трубку на пол. Она, касаясь одним концом пола и, повиснув на витом проводе, закрутилась. Из нее тоже разносились всхлипы и причитания… Дверь! Дверь! Я вскочил и подергал массивный железный засов, но он не поддавался ни на один миллиметр. Словно кто-то сильный и невидимый держал его, не давая открыть. Засов обжег диким холодом мне руки и я, вскрикнув от резкой боли, отпустил его.
Дилинь-дилинь! Дилинь-дилинь…! – звенел на стене неисправный телефон с вырванными проводами.У-у-ы-ы-у-у-а-а-а-у-у-у-м-м-м-и-и-у-у-м!.. – разносился женский плач по зданию. Цок-цок-цок-цок…! – стучали каблуки. Окно! Точно, разобью окно и убегу. Но еще за мгновение до того, как я приблизился к деревянной раме, в окне погас фонарь и чьи-то ладони, прибивая снежинки к стеклу, забарабанили по стеклу, сотрясая его. Я снова вскрикнул, уже от резкого испуга и отпрянул от окна. Я сел, прижавшись к стене, так чтобы никто не смог подкрасться сзади и смотрел то на лестницу, то на окно. Я не мог не смотреть…
Звуки цокающих каблуков и плач постепенно стали приближаться. Понемногу, но они становились громче и отчетливей. О, Боже! Она спускается вниз! Бежать некуда! Шаги все ближе и ближе… Всхлипы все громче и громче… Телефон дребезжал все звонче и звонче… В окно уже стучала как будто сотня ладоней, сотрясая стекло… Из телефонной трубки, висевшей у пола, всхлипы перешли на крик…
Я закрыл глаза и зажал ладонями уши. Досчитал до десяти. Открыл глаза и уши. Ничего не исчезло. Все оставалось по-прежнему. Я ущипнул себя за руку. Ничего. Я укусил себя, впив в свою плоть зубы так, что боль вспышкой ослепила меня. НИЧЕГО НЕ ИСЧЕЗЛО! Я от отчаяния начал тихонько биться затылком о стену. Глухая боль в затылке напоминала мне, что это не сон. Но разум не понимал происходящего, потому что не было возможности логично объяснить происходящее вокруг. Не зная, что мне делать, я сидел и смотрел на лестничный проем, освещенный лунным светом через толстые стекла-кирпичи «морозко». Она спускалась, хотя я беззвучно шептал: «Только бы не спустилась, только бы не спустилась, только бы не спустилась…» Но она с каждым своим «цок-цок» на шаг становилась ближе… Силуэт ног на каблуках-шпильках показался на лестнице. Цок! – шагнула она, опустившись на одну ступеньку. Цок! – опустилась еще на одну… Она шла ко мне. Я уже мог отчетливо разглядеть темные и гнилые трупные пятна и многочисленные ожоги от сигаретных бычков в отвисших лоскутах кожи, местами отставшей и оголившей темное мясо, в котором копошились белесые черви-опарыши. Во рту пересохло так сильно, что я уже и вскрикнуть не мог. Прикусив потрескавшуюся губу до крови, я глотал соленую и теплую кровь и смотрел, как завороженный. Как загипнотизированный. Не в силах оторвать взгляд от происходящего. Я страстно желал, чтобы всего этого не было. Чтобы это исчезло. Но это не исчезало. Я уже мог видеть след от веревки на ее шее и разорванную в мясо грудь, виднеющуюся из-под остатков одежды.
Цок-цок… Цок-цок… Цок-цок… Цок-цок. Она спускалась, телефон звонил все громче, в окно стучало все больше ладоней, а леденящий нутро плач эхом носился по коридорам здания, застревая в моих ушах. Мои глаза открыты, и из них, затуманив мокрой пеленой, покатились по щекам слезы. Они собирались на подбородке и капали на штаны. Резкость от слез пропала, и я был освобожден от лицезрения деталей, когда она медленно-медленно потянулась ко мне рукой, перегнувшись через край «стойки»…
Дилинь-дилинь (телефон)… Бум-бум-тук-тук (ладони на стекле)… У-у-ы-ы-ы-у-у-а-а-а-а (плачет призрак)… Ее рука в сантиметре от моего лица и приближается, я чувствую движение воздуха и вижу ее размытый силуэт…
И вдруг везде в здании погас свет. Все стихло. Тишина резала уши и пронизывала тело. Может, она рядом? Может, издевается перед тем, как впиться ногтями мне в лицо? Но лампы дневного света неожиданно загудели и замигали, как при включении. Гул нарастал, пока, не защелкав, они не включились окончательно. Свет и тишина. Ничего и никого. На улице стих ветер, и первые проблески серого зимнего солнечного света, похожего на сумерки, озаряли снег. Фонарь нормально работал. Было видно первых уборщиков снега, издалека двигавшихся в мою сторону организованной толпой с лопатами и скребками. Все спокойно…
На часах было шесть утра. Я не шевелился, боясь вспугнуть это утро, и плакал, держась за голову. «Как хорошо, что меня никто не видит таким», – подумалось мне.
Р.S. Первый раз в своей жизни я столкнулся с необъяснимым и страшным. Время той ночи пролетело, как пятнадцать минут. Никому из товарищей я не рассказал о произошедшем. Да и кто поверит? Всеми правдами и неправдами избегал этого наряда, и лишний раз в той стороне не появлялся. Я чувствовал ее. И она это знала…
Глава 21. Приятного мало
СОН. Сон всегда являлся для меня перезагрузкой. Я как бы умирал и очищался за часы, отпущенные на него. Уходили тревога, обида и злость, оставаясь во вчерашнем дне. Сон – своеобразная черта. День не считался завершенным, если я не касался головой подушки и не отключал мозг, проваливаясь в тепло своего дыхания под одеялом. Неважно, во сколько это происходит – день не окончен, пока не поспишь.
Иногда сны были яркими и красочными. Иногда страшными и кошмарно реалистичными. А иногда, стоило только закрыть глаза и провалиться во тьму, как тут же чей-нибудь голос кричит: «Подъем!!!» И это означает, что твой сон кончился. После этого согретое постелью тело, еле одетое, вываливается из утробы здания в холод утра. Его заставляют бегать, прыгать и подтягиваться. Физические нагрузки с утра отнимали у меня столько сил, что остаток дня я ходил разбитый и слабый (наверное, это особенность некоторых людей – я мог выкладываться по спортивным нормативам только после десяти утра). А немного позже я заболевал простудами и ангинами. Здоровье не в порядке? Спасибо зарядке!
В Низино я вообще не слышал никаких дневальных криков и крепко спал до самых занятий или завтрака. Это пришло со временем - я имею в виду наглость и наплевательство. Поначалу я выбегал вместе со всеми, но недолго. Позже стал прятаться в учебных помещениях вместе с единомышленниками. Брал с собой одеяло и, словно паранджу накинув его на голову, ложился на одну из парт запертого изнутри класса. Если меня находил командир, я говорил: «Я ГРИБ!»
Прошло еще немного времени, и я просто падал на пол и закатывался под кровать. Там меня и находили уже во время приборки, по храпу. Потом я совсем перестал вставать с кровати. Будить меня побаивались после нескольких несчастных случаев. Я очень пугливый человек, и если меня попытаться резко и громко разбудить, могу перепугаться и случайно, спросонья, стукнуть.
В общем, как-то ко мне попривыкли, и мое тело в койке во время уборки и зарядки всех успокаивало. Дежурные по части заходили в роту, писали мою фамилию к себе в блокнотик и со спокойной душой уходили на КПП. Своеобразный обмен: я давал им возможность себя записать, они давали мне поспать.
– Если Попов на месте – значит, все в порядке. Значит, все идет своим чередом, – говорили «проверяющие», знавшие мою фамилию уже наизусть. И очень переживали, если меня не было «на месте».
Как меня могли наказать? Дать наряд на работу, на службу. Или объявить неувольнение. Наряды я и так нес исправно, одним меньше – какая мне разница? А увольнение, которого они меня лишали, – вообще издевательство. Хочешь в город? Хочешь увидеть своих родных и близких или свою (пока еще, наверное) девушку? А может, мечтаешь посмотреть на достопримечательности Санкт-Петербурга? Отлично! Вы – наш клиент! Тогда осталось ВСЕГО НИЧЕГО! Неделю тебе необходимо быть ИДЕАЛЬНЫМ парнем с картинки в мозгу всех твоих начальников. Таким своеобразным собирательным образом из воображаемого УСТАВНОГО мира. Быть отглаженным, чистым, бритым, стриженым (причем, для кого-нибудь ты все равно окажешься нестриженым), получать только хорошие оценки. Помимо этого, не попадаться на глаза начальству и не выделяться из толпы. Ведь и до столба докопаются, если плохое настроение или маленький член.
