Андрей Бугаев - День «N». Неправда Виктора Суворова
К тому же во главе Западного фронта стоял Иван Степанович Конев, заслуживший репутацию грамотного, думающего командира. Однако наша оборона вновь не выдержала. Вот что говорит по этому поводу Г. К. Жуков:
«Несмотря на превосходство врага в живой силе и технике, наши войска могли избежать окружения. Для этого необходимо было своевременно более правильно определить направление главных ударов противника и сосредоточить против них основные силы и средства за счет < пассивных участков. Этого сделано не было, и оборона наших фронтов не выдержала сосредоточенных ударов противника. Образовались зияющие бреши, которые закрыть было нечем, так как никаких резервов в руках командования не оставалось.
К исходу 7 октября все пути на Москву, по существу, были открыты»[377].
Но почему войска всех трех фронтов были традиционно растянуты в линию одинаковой плотности? Почему командующие не позаботились о создании в тылу мобильных резервов, способных контратаковать прорвавшегося противника? Почему, наконец, не были предприняты попытки выявить направление будущих ударов и создать на этих участках устойчивую глубокоэшелонированную оборону? В то, что наши военачальники, тот же Конев, даже отступив до Москвы, все еще не понимали тактики немцев, — не верю. Тогда в чем же дело?
Бытует мнение, что Конев все делал правильно, но перевес врага в силах был слишком велик. Но ведь тот же Жуков сумел организовать оборону Москвы, находясь в куда более сложной ситуации, выстроив ее едва ли не «с нуля», и столицу отстоял.
Когда прилетевший из Ленинграда Жуков после короткого разговора со Сталиным выехал в войска, в штабе Западного фронта он мог наблюдать неприглядную картину. Командующий и штаб выглядели не просто усталыми, но какими-то потрясенными, напуганными. И отнюдь не немцами[378]. Доказать это невозможно, но думаю, этот самый довлеющий над ними страх и стал в конечном итоге причиной очередного разгрома.
Ведь усилить наиболее угрожаемые участки — значит в той же мере ослабить остальные. Но кто его знает, где противник будет прорываться и какой участок обороны окажется главным, а какой — второстепенным? В том и талант полководца — встретить врага в оптимально выстроенной группировке. Только, как известно, одаренные люди ошибаются даже чаще, чем простые смертные. Но за подобным просчетом вполне может последовать вопрос: а кто вас, товарищ, надоумил оголить фронт и открыть врагу дорогу на Москву? Создашь в тылу мощный кулак, и, в случае неудачи, компетентные органы не преминут поинтересоваться, как это получилось, что перед самым боем лучшие части с фронта были удалены? Это по недомыслию или как?
Так стоит ли рисковать? Не проще и не безопасней ли растянуть войска тонкой ниточкой, пусть зыбкой, ненадежной, зато перекрывающей все, и надеяться на авось, на то, что пронесет, что солдаты не выдадут, совершат чудо, лягут костьми, но немцев не пропустят. Убежден, подобным образом наши военачальники и рассуждали. Страх принять неверное решение не давал взять на себя дополнительную ответственность, сковывал их инициативу, заставлял «не высовываться». Все это было и раньше, но так или иначе нивелировалось нашим превосходством в силах и средствах и оставалось если не незамеченным, то ненаказуемым. Однако воевать подобным образом с Вермахтом, давать немцам такую фору, было равносильным заранее обречь себя на поражение. Не случайно сказал Жуков о Коневе:
«Надо сказать, что до Курской битвы И. С. Конев плохо командовал войсками, и ГКО неоднократно отстранял его от командования фронтом»[379].
Обратите внимание, Жуков не говорит «был плохим командиром», а — «плохо командовал». Согласитесь, это не одно и то же.
Когда на южном фасе Курской дуги обескровленные танковые дивизии немцев отступили и инициатива прочно перешла в наши руки, многие, до того не блиставшие наши военачальники словно стряхнули с себя оцепенение. И неудивительно. Если до Сталинграда любой просчет был чреват катастрофическими последствиями, то начиная со второй половины 43-го ошибки уже не были смертельными, уже можно было принимать смелые неординарные решения и… почти не бояться их последствий.
Чистка, все та же чистка не обошла стороной никого. Люди изменились, и не в лучшую сторону. Конева Жуков спас тогда от неминуемого расстрела, назначив после октябрьского разгрома Западного фронта на должность своего заместителя. Прошли годы, отгремели бои, и бывший подчиненный ответил Георгию Константиновичу черной неблагодарностью. Когда Сталин посчитал, что Жуков может стать для него опасным, была организована травля маршала. По существу, ему были предъявлены обвинения в антиправительственном заговоре. На собрании высшего командного состава, где Жукова унижали как могли, одним из первых выступил с резкой критикой Конев. Не стоит и говорить, чем это было чревато для маршала. Случалось, после такого люди бесследно исчезали из этой жизни.
Мне возразят, все были такими, все так поступали. Нет, не все! Тот же Рыбалко совестью не поступился и не побоялся выступить в защиту опального маршала. А Конев продолжал в том же духе, с готовностью подхватывая любое, самое мерзкое начинание властей одним из первых. Вот что сказал о нем Хрущев:
«…Конев — это человек особого склада ума и особого характера. Он — единственный из крупных военачальников, кто «откликнулся» на материал, который был разослан Сталиным по делу «врачей-вредителей», арестованных под конец жизни Сталина. Конев в ответ на эти псевдоматериалы прислал Сталину письмо, в котором солидаризировался с разосланной фальшивкой, хотя это была липа. Он укреплял Сталина в мысли о правильности ареста врачей… Это просто позор для честного человека! Не могу примириться с тем, как это мог культурный человек согласиться с бредом, который выдумал Сталин»[380].
Умер Сталин, арестовали и судили Берию[381]. Жуков вернулся ненадолго на пост министра обороны и тут же… попал в опалу вторично. Теперь уже им тяготился Хрущев. В октябре 57-го Пленум освободил Георгия Константиновича от занимаемой должности, вывел из состава членов Президиума ЦК КПСС и членов ЦК КПСС. А менее чем через месяц с «разоблачительной» статьей в «Правде» выступил И. С. Конев. В ней он, помимо прочего, ставил в вину Жукову недостаточную нашу готовность к войне. Нравится нам или нет, но так было.
Повторюсь, прямой связи между военным талантом и, как бы это сказать, особенностями характера нет, и отдельные неблаговидные поступки высших командиров никоим образом не умаляют их боевые заслуги. Только вот зачастую эти особенности не позволяли таланту своевременно раскрыться.
В свете всего изложенного возникает вопрос: так соответствовали даже лучшие наши военачальники, вне всякого сомнения, заслуженные, сильные командиры, требованиям современной войны, готовы ли они были организовать и провести широкомасштабные наступательные операции в июле 41-го? Способны успешно атаковать сильнейшую армию мира?
Могли ли мы позволить себе напасть первыми?
На мой взгляд, ответ очевиден. Впрочем, читатель вправе судить об этом сам…
Несколько слов о Втором стратегическом эшелоне. То, что пять армий[382] выдвигались с середины июня к Днепру, — факт. Но разве из этого непременно следует, что мы готовили превентивный удар? В защиту «наступательного плана» В. Суворов приводит следующие аргументы: войска уходили, и в случае бунта (!)[383] во внутренних округах Сталин уже не мог рассчитывать на поддержку армии.
Ряд советских военачальников в своих мемуарах якобы утверждали, что Второй эшелон создавался для развития возможного успеха и что некоторые командиры, так или иначе соприкасавшиеся с Жуковым, и часть его халхингольских боевых товарищей занимали в армиях Второго эшелона те или иные должности.
О «людях Жукова» сказано, полагаю, достаточно.
Что касается бунтов в оставляемых войсками внутренних округах… Поверьте мне, если бы советской власти, власти товарища Сталина действительно хоть что-то угрожало, если серьезные беспорядки, подавить которые можно было бы, лишь применив армию, стали бы реальностью, из внутренних округов не то что армии, батальоны не были бы переброшены на запад.
Только Иосиф Виссарионович мог не опасаться. Миллионы тех, кто могли бунтовать и бунтовали, в большинстве своем были постреляны-порубаны еще в Гражданскую. Не то что бунтовать, не то что слово сказать, бросить косой взгляд было уже некому. Недовольные, излишне информированные, доверчивые и не в меру разговорчивые укрепляли социализм, доходили в бесчисленных гулаговских лагерях. Да и когда это НКВД выпускал ситуацию из-под контроля? Зачем ему помощь армии, когда этой самой РККА чекисты без малейшего с ее стороны сопротивления нанесли урон едва ли не больший, чем Вермахт с самураями за всю бесконечно долгую войну?
