Гаральд Граф - Моряки
Решили направиться в “Петербургскую гостиницу” Там опять ужин, кофе и ликеры. П. сел за пианино, и началось "прощание" в холостой компании. Кстати, откуда-то присоединилось еще несколько человек с "Иртыша", которых мы в семейные дома не взяли. Чтобы никого не обидеть и уже попрощаться действительно на совесть, решили пригласить дам, с которыми многие были близко знакомы. Кто-то быстро за ними съездил, и не прошло четверти часа, как они пополнили наше общество. Ведь в Либаве все близко и все известно; хороший был город. Что началось потом, это уже нелегко определить, пели, танцевали, спорили, ссорились и мирились, обижались и обнимались. Мысли и языки запутывались, говорилось много глупого, которое казалось умным, и наконец все перемешалось и начался пьяный хаос.
Только случайно кто-то посмотрел на часы и заметил, что почти семь часов, а в девять надо было быть на корабле. Расплатились, заказали двух "осьминогов" и честь-честью поехали домой. Наружно хмеля как не бывало, но внутри он еще далеко не прошел. Вдруг Шмидт увидел, что мы проезжаем базаром и какая- то баба продает цветы. У него возникла мысль купить корзину и поднести цветы командиру Остальные восторженно ее поддержали, и немедленно у нас на коленях оказалась корзина с какими-то довольно жалкими цветами. Все так растрогались при мысли о бедном командире, который не принимал участия в нашем "прощании" и одиноко сидел на корабле, что считали прямо необходимым оказать ему внимание.
На "Иртыш" мы поспели точно к 9-ти часам, когда по зимнему времени подъем флага. Довольно бодро отбыв эту недолгую церемонию, все пошли в кают-компанию пить кофе, и Шмидт попросил командира пойти с нами. Его, конечно, несколько удивило такое необычное приглашение, но он пошел. Когда все собрались, Шмидт взял корзину с цветами и обратился с весьма прочувствованной и длинной речью к командиру, который от неожиданности даже не понял, чего от него хотят Мы же с торжественным видом стояли вокруг Вглядевшись хорошенько в наши лица, он наконец понял, в чем дело, дослушал путаную речь и, приняв корзину, посоветовал хорошенько выспаться. В полдень, собравшись к обеду и вспоминая не без конфуза утреннюю комическую сцену с цветами, мы помирали со смеху и оценили добродушие командира.
Как было назначено, за несколько дней до сочельника "Иртыш" вышел из Порта Императора Александра III на присоединение ко 2-й Тихоокеанской эскадре. Командир получил предписание, никуда не заходя, идти в Порт-Саид, пройти Суэцкий канал и зайти в порт Джибути, откуда послать адмиралу Рожественскому телеграмму и ожидать от него приказаний.
"Иртыш" шел в поход сравнительно с небольшим грузом угля и партией сапог для команды эскадры, и таким образом наши огромные трюмы были лишь частью использованы. Отчего Морское министерство не нагрузило нас еще чем-либо, было непонятно, так как, наверное, эскадра нуждалась в различных материалах.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Утром буксиры вытянули "Иртыш" в аванпорт, причем предупрежденные о часе выхода наши знакомые стояли у пристани и махали платками. Там командир отпустил буксиры, и "Иртыш", медленно развернувшись, вышел из ворот, лег на створ и пошел в море, мимо плавучего маяка.
Когда за горизонтом скрылась Либава, все почувствовали какое-то особенно бодрое настроение, точно вырвались на свободу Слишком долго мы в ней застоялись, и сознание, что уже вся эскадра давно находится в пути, мучило совесть. Как ни мило нас принимали в Либаве, как порой мы ни веселились там, но с каждой пройденной милей чувствовалось, что впечатление разлуки начинает тускнеть.
На следующее утро уже было заметно, что мы находимся в заграничных водах. Становилось все теплее, встречались рыбаки на ботах не русского типа, и виднелись пароходы под германскими, шведскими и датскими флагами.
На тех из нас, которые в первый раз уходили в заграничное плавание, все это производило особенно сильное впечатление и доставляло большой интерес. В кают-компании еще слышались разговоры об оставленных близких людях, и, конечно, женатые очень грустили о семьях, тем более что покидали их не просто для плавания, а уходили на войну Холостые же всецело были поглощены новыми впечатлениями.
В Балтийском море было совсем тихо, стояла серая зимняя с легким туманом погода. ’’Иртыш" шел на юг со скоростью 9-ти узлов. Хотя все обстояло благополучно, но командира беспокоил старший штурман, которым он назначил прапорщика К.[* А.Картерфельд], командовавшего несколько лет грузовым пароходом. Казалось бы, этот стаж мог гарантировать его опытность в кораблевождении, тем более что он был человеком серьезным и положительным. Это так и было, только К. совершенно не был знаком с приемами и правилами штурманского дела на военном флоте. Он привык место корабля определять грубо, "на глазок", проверял его редко и, вообще, к прокладке относился довольно небрежно и только внимательно следил за открывающимися маяками, знаками и приметными местами на берегах.
У нас же полагалось, в особенности для таких больших и глубокосидящих кораблей, вести прокладку педантично, аккуратно, пользоваться каждым случаем для проверки места корабля и тщательно следить за лагом и курсом. Требовалось самым строгим образом придерживаться навигационных и лоцманских правил для плавания по данному морю и тщательнейшим образом вести вахтенный журнал. Вообще, штурманская часть на нашем военном флоте была доведена до высокой степени надежности.
К. со всем этим справиться не мог, и командир все мрачнее смотрел на его штурманские приемы. Наконец он не вытерпел и попросил К. не обижаться, если он будет сделан младшим штурманом, а младший штурман мичман Е. старшим. Е. был второй год офицером и совершил плавание на маленьком миноносце из Кронштадта до Пирея. Он, конечно, плавал во много раз меньше К., но, имея хорошую теоретическую подготовку в Морском Корпусе, уже отлично освоился со штурманским делом. Таким образом, командир опять потерпел фиаско в своем чрезмерном преклонении перед "опытными" коммерческими моряками и недоверии перед "неопытными" мичманами.
Так мы благополучно добрались до Бельта и там взяли лоцмана, который и провел нас до выхода в Категат Воспользовавшись его приездом, все засели писать письма, чтобы их передать для отправки на родину Это была последняя оказия до прихода в Порт-Саид, и мы старались ее использовать. Лоцман, типичный добродушный датчанин, оставшись довольный платой, едой с чаркой водки , охотно взялся отправить почту.
Теперь уже "Иртыш" вступал в Немецкое море, и мы ожидали, что попадем в свежие погоды. Время на корабле проходило однообразно и сводилось, главным образом, к несению вахтенной службы — наружной и в машинных отделениях. Офицеры стояли по пять вахт, и, следовательно, каждому приходилось ежедневно по четыре часа и через четыре дня в пятый по восьми проводить на мостике. Вся команда тоже несла исключительно вахты, и ни о каких занятиях и учениях не могло быть речи: с трудом удавалось держать корабль в чистоте и порядке.
В зимние месяцы в Немецком море бурно и часто дуют сильные штормы. Хотя "Иртыш" и имел большое водоизмещение, но, так как шел с неполным грузом, его могло сильно качать. Уже с самого входа в Немецкое море ветер засвежел и чем дальше, тем все усиливался. Я стоял на вахте с 8 до 12 часов ночи, когда "Иртыш" начало покачивать. Сменившись, я спустился вниз и лег спать, но около 4 часов ночи проснулся от сильной качки и ударов волн о стенки каюты. Легко было догадаться, что за эти часы погода сильно засвежела, так как наши каюты находились высоко от воды, на спардеке, и тем не менее волны их достигали. Размахи качки увеличились до 30 градусов на борт Весь корпус скрипел и дрожал. В койках приходилось держаться, чтобы не упасть на палубу Теперь можно было воочию убедиться, что и такая махина, как "Иртыш", может оказаться игрушкой рассвирепевшего моря. Из-за сильного ветра и волны ход сбавился и был всего 3-4 узла.
В моей "практике" это был первый настоящий шторм. Качка, то килевая, то бортовая, временами переходящая в сложное движение в виде восьмерки, живо привела в невеселое настроение, и я стал чувствовать себя довольно скверно. Хотя пока "каната не травил", как выражаются на морском языке, но это, скорее, было нехорошо, так как после "травления" обычно наступает временное облегчение. Я был рад, что моя вахта уже прошла, а до следующей еще далеко. Утром ко мне пришел мичман Е., который совсем не укачивался, и уговаривал выйти на палубу и подышать свежим воздухом, но, увы, я совсем не чувствовал себя на это способным. Как Е. ни описывал красоту моря и полезность проявить некоторую энергию, я только махал руками и говорил, что ничего не могу делать. Так и остался лежать в койке, изредка забываясь сном, а потом просыпаясь и стараясь так примоститься, чтобы из нее не вылететь или не удариться головой о переборки. Шторм все ревел, и качка не только не уменьшалась, но, наоборот, усиливалась, так что, когда "Иртыш" ложился на борт, становилось жутко.
