Алексей Рындин - Где не было тыла
Со скрипом распахнулась дверь, и в барак вбежал Акимов с дымящим утюгом.
— Будешь говорить? — не переводя дыхания, спросил он.
Канабиевский тяжело вздохнул, глаза его как–то особенно сверкнули, лицо и шея покрылись розовой краской:
— Акимов, за это ты получишь сполна…
— Начинай! — крикнул Акимов и передал утюг сантинелу.
Канабиевский почувствовал, как его тело пронзил электрический ток, в голове усилился шум, нестерпимая боль застлала сознание. Палач прикасался утюгом к подошве то одной, то другой ноги. Запахло паленым…
Среди семидесяти арестованных оказались все, кто хоть частично участвовал в подпольной работе. Здесь были лагерные активисты, начальники секций, взводные организаторы, лекторы и те, кто непосредственно осуществлял подкопы.
Всех волновал вопрос: кто же оказался предателем? Кто работает на сигуранцу? Подозрение падало на «власовцев» и националистов. Никто из них не был арестован. Но одновременно ободряло то, что Володаренко, Пляко, Псел, Шевченко, Денисов, Клименко, Шамов и другие активисты остались на «свободе». Это Означало, что предателям было известно далеко не все.
…Изолированные от внешнего мира, мы ничего не знали о том, что делается в лагере. Наконец обстановка несколько прояснилась: трое красноармейцев под конвоем сантинел принесли в бурдеи матрацы для тяжелобольных.
Пока принимали матрацы, красноармейцы незаметно передали табак. На мое имя присланы несколько десятков сигарет и среди них Маленькая записка от Володаренко и Пляко. В записке сообщалось: «Аресты и допросы продолжаются. Компасы, стенные газеты, топографические карты при обыске захвачены. Радиоприемник сохранился, журнал уничтожен своими. Патриотическая работа продолжается в глубоком подполье. Вместо тебя руководителем временно избран Ш.».
От красноармейцев стало известно, что теперь лагерная охрана усилена вдвое. У пленных отобрано все верхнее обмундирование, обувь, головные уборы. Люди с утра до вечера в нестерпимую жару и непогоду остаются под открытым небом, а бараки на это время запираются на замок. Суточный рацион питания сокращен наполовину.
На четвертый день утром дозорный, дежуривший у единственного в помещении окошка, воскликнул:
— Ведут, ведут Сучкова!
Когда охрана удалилась, Сучков попал в тесное кольцо товарищей.
— Ну, рассказывай!
Ивана долго упрашивать не пришлось.
— Вначале принялись за меня одного, — начал он.
— Да ты, Ваня, сядь, — заботливо предложили товарищи.
Сучков осторожно опустился на пол, продолжал:
— На допроса присутствовали мажор Акимов и полицаи. Они допытывались, кто редактировал стенные газеты, где спрятан радиоприемник, кто организовал подкопы и кто руководит подпольем. А потом Акимов взял со стола номер стенной газеты, подошел ко мне и, тыча ее под нос, закричал: «Это кто писал, чья работа?» — «Не знаю», — говорю. Тогда Акимов развернулся и ударил меня в лицо. Потом били полицаи.
Сучков помолчал и умоляюще спросил:
— Ребята, закурить есть?
— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетились вокруг. И только сейчас товарищи заметили рассеченную и распухшую губу Сучкова, слившиеся в единую опухоль пальцы правой руки.
— Рассказывай дальше.
— Акимов кричал на меня: «Вот мы сейчас тебе очную ставку сделаем, все скажешь!» Смотрю, вводят Евдокимова. Его еще раньше избили, руки связаны за спиной. Он посмотрел на меня, а у меня рот полон крови, не знаю, что он подумал. Вот твердый человек! Хотя бы глазом моргнул, на полицаев как на собак смотрел.
— А что он говорил?
— Акимов спрашивает: «Кто эту газету писал?» Евдокимов отвечает: «Эту газету писал и выпускал я один, и никто другой». Я даже глаза поднял на него, ведь писал ее и я.
— Молодец Евдокимов! — ответил кто–то стоящий рядом.
— Вот это по–большевистски!
— Всю ответственность взял на себя! — посыпались одобрительные возгласы.
— Его начали бить, — продолжал Сучков. — Евдокимов потерял сознание. А Акимов расхаживает по комнате, руки назад, затем говорит полицаям: «Надо их поднять на дыбу». Евдокимова облили водой, привели в сознание, затем нас с ним отвели в карцер и поставили в «собачий ящик». До сегодняшнего дня стояли в этих гробах… Вот, смотрите! — Сучков сбросил с ног опорки и показал распухшие, обезображенные ступни ног.
…Шли дни, мы ожидали военно–полевого суда. Тем временем из нашего бурдея допросили еще несколько человек.
Пищу приносили пленные красноармейцы, поэтому почти ежедневно мы получали вести о всех событиях в лагере. Аресты и допросы продолжались еще две недели.
Мне передали записку Пляко и Володаренко. Они сообщали: «По распоряжению коменданта Поповича многие сильно избиты. Заперто в стоячие «гробы» четыре человека, подвешено на дыбу и проутюжено горячим утюгом три человека, подвергнут уколом иглой в сухожилие один человек, имитирован расстрел в могиле, выкопанной самим пленным, — один, лишились рассудка от пыток и избиения — два человека…»
В записке также сообщалось, что Попович, подозревая сантинел в связи с военнопленными и передаче в лагерь газет, приказал: «Всем сантинелам наглухо зашить карманы в шинелях, брюках и рубашках, чтобы ничего не могли проносить в лагерь». Этот необычный по наивности приказ румынского жандарма дал заключенным повод долго и от души смеяться.
В бессонные ночи в бурдее часто велись беседы на самые разные темы, а иногда возникали и острые споры.
Вода табачного цвета в нашей яме почему–то в землю не уходила. Проходы между земляными выступами мы называли «венецианскими каналами». Утром, просыпаясь, мы все, как по команде, начинали надрывно кашлять.
Не знаем истинной причины, но после месячной отсидки в ямах нас переселили в карцерный барак. Окна крепко зарешечены толстыми железными прутами, вход и выход в арестантское помещение только один, через караулку, вдоль стены которой расположены стоячие «гробы». Тут же помещалась и охрана.
За окнами, на дворе, за проволокой, буйно зеленела весна. Солнечные, теплые дни звали на воздух, на волю. Ночью охрана затыкала все отдушины в помещении. Наступала томительная духота. На спящие, потные тела заключенных набрасывались полчища клопов, прятавшихся в щелях стен и деревянных нар.
Сантинелы, наблюдавшие через смотровое окошко за узниками, часто врывались в помещение и, поднимая крик, избивали тех, кто позволял себе подняться с нар, защищаясь от клопов или пытаясь утолить жажду.
Кончился месяц пребывания под арестом, а мы так и не знали, что будет с нами дальше. Через одно из окон были видны часть двора лагеря и стены бараков. Один из заключенных, в прошлом связист, достал где–то кусок зеркала и решил попробовать с помощью световой сигнализации связаться с двором лагеря.
Когда солнечные лучи коснулись окна нашего жилища, связист направил «зайчик» на стекла противоположного барака. «Зайчик» сразу же привлек внимание товарищей, и они немедленно отозвались. Связисты по азбуке Морзе обменялись несколькими фразами. Мы попросили: «Сообщите новости». Получили ответ: «Из лагеря бежало пять человек. Два товарища от избиения умирают. Вас отправят в военную тюрьму для военно–полевого суда…»
Этой связью мы пользовались пять дней, пока ее не обнаружила сигуранца. Жандармы устроили у нас повальный обыск, но зеркало не нашли. Дежурный офицер пригрозил нам общей поркой, если будет замечена попытка повторить сигнализацию.
Однако следующий дежурный офицер — локатинент Бузаш оказался совершенно другим человеком. Он знал, что заключенные сведены в тесное помещение, в ночное время задыхаются от духоты, знал и о том, что в помещении с деревянными стенами, потолком и грязными нарами царствуют полчища клопов. Заступив на дежурство, Бузаш сказал по–русски: «Здравствуйте, товарищи! Крепитесь, скоро будет свобода!»
Это привело нас в недоумение, но только на некоторое время… К концу дня нам были доставлены несколько ведер кипятка, ошпарены нары, пол. Заменены матрацы, выдано сменное белье, все вымылись в бане. А на ночь в помещение был поставлен бак с холодной водой.
После этого у нас появилось желание поговорить с покатинентом… Но оказалось, что в лагерь из командировки возвратился комендант Попович и, узнав о самоуправстве Бузаша и его сочувствии «большевиче», засадил его самого в карцер. После этого Бузаша в лагере никто не видел.
НА ПАРОХОДЕ ПО ДУНАЮ
В середине мая, в один из вечеров, наша группа под усиленным конвоем была переведена из карцера на пристань. Здесь стало известно,. что арестованных узников погрузят на пароход и отправят Дунаем в неизвестном направлении. Командование выбрало водный транспорт, чтобы предотвратить побеги.
Поздно ночью нас без шума запрятали в тесный трюм товаро–пассажирского парохода. Без единого гудка судно отвалило от пристани.
