Татьяна Симонова - Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.)
Мы просидели в лагере большевиков под арестом при очень скверной пище семь дней. На пятый день адъютантом управления лагеря нам было предложено, согласно распоряжению Военного Министерства, или выехать за границу, или выбрать место жительства в Краковском воеводстве. Мы выбрали местечко Бохния, т. к. за неимением средств не могли думать о выезде за границу. 20 февраля мы были отправлены в г. Ржешев в сопровождении контроля, причем в подружном[544] документе мы были названы пленными большевиками… Средства наши кончились и так как должны существовать на личные средства, то продаем последние вещи…
Махров обратил внимание Б. Савинкова на то, что «указанные в настоящем письме факты противоречат заверениям, данным начальником второго отдела штаба военного министерства полковником Медзинским», который от имени военного министерства обещал «всем устраненным офицерам» «надлежащее с ними обращение». Махров просил Б. Савинкова «поставить в известность полковника Медзинского, что названные офицеры не только никогда не были большевиками, но всегда боролись против них»[545].
После офицерского мятежа в форте Стефана Батория в первой декаде февраля и в атмосфере подготовительной работы к подписанию мирного договора в Риге, завершавшего советско-польскую войну, в среде интернированных солдат и офицеров углубился раскол между сторонниками двух политических течений: пророссийского и прогерманского. На фоне возраставшего недоверия к Польше, которая, по мнению представителей прогерманской группы, предала дело вооруженной борьбы с большевиками, стала разворачиваться антипольская агитация.
В среде интернированного контингента возрастали опасения в том, что, как и в Эстонии, в Польше «интернированные русские будут выданы Советской России». Основная масса интернированных в лагерях встала перед дилеммой: уезжать из Польши на Запад (в Германию), или идти «с повинной к большевикам» и возвращаться на родину. С Польшей свою судьбу связывали немногие. Агенты литературно-агитационной комиссии отмечали, что из лагерей началось бегство в Германию и выросло количество желающих перейти в лагеря военнопленных, с тем чтобы в процессе обмена уехать в Советскую Россию[546]. Майор французской военной миссии д̓Обиньи доносил руководству, что вопрос о работе для интернированных по вине поляков «висит в воздухе», поэтому число интернированных уменьшилось до 12 тысяч человек и «продолжает уменьшаться с каждым днем»[547].
Уже 13 февраля правительственный комиссариат г. Варшавы издал информационное обращение к русским в Польше о порядке добровольного возвращения в Россию[548]. В числе нескольких категорий лиц русской и украинской национальности[549] были упомянуты и «бывшие русско-украинские военные, находившиеся на территории Польской республики, если они не были взяты в плен регулярной польской армией».
Официальные польские власти должны были следовать тем обязательствам, которые приняла на себя Польская республика, подписав 24 февраля Соглашение о репатриации[550]. Оно предусматривало «возможно скорейшую репатриацию» всех категорий граждан, оказавшихся в пределах договаривающихся государств (заложники, гражданские пленные, военнопленные, интернированные, военнопленные, беженцы и эмигранты)[551]. Специально правовой статус беженцев из числа интернированных антисоветских формирований на территории Польши в двусторонних документах (Прелиминарный договор, Соглашение о репатриации, затем – Рижский мирный договор) на период репатриации не оговаривали.
В категорию «интернированные» стороны включили граждан, «содержащихся или содержавшихся в заключении, под арестом или под административным надзором, равно подвергающихся или подвергшихся прочим судебным или административным репрессиям за политические и государственные преступления в пользу другой стороны». Гражданские пленные и интернированные были уравнены в правах на репатриацию. Как уже указывалось выше, стороны обязались также обеспечить «достаточное содержание или возможный заработок всем находящимся на их территории пленным, интернированным и заложникам»[552].
В статье 17-й Соглашения о репатриации также был очерчен круг прав и обязанностей членов смешанной комиссии по репатриации: «попечение и оказание, по мере необходимости, всех видов материальной помощи» всем категориям лиц, а также «защита их интересов» в рамках Соглашения, «наведение и выдача» информационных справок[553]. До начала работы смешанной комиссии в странах-подписантах Соглашения всеми вопросами репатриации, а также «оказанием помощи и попечением» лицам всех категорий продолжали заниматься общества Красного Креста и их представители в обоих государствах[554].
Желающие остаться в Польской республике получали статус беженцев (первой группой русских беженцев, оставшихся в Польше, стали офицеры и солдаты отряда Бредова). Интернированные 3РА, НДА, казачьих отрядов в польском военном министерстве после заключения мирного договора были поставлены на учет наравне с военнопленными Красной армии.
В этих условиях в завершающий период работы над Рижским мирным договором военное командование Польши, не поставив в известность Савинкова и командование русских частей, интернированных в лагерях, отдало распоряжение о регистрации всех желающих вернуться в Россию после заключения мира в Риге[555]. Решение военного руководства Польши сразу нашло отклик в лагерях. Уже в марте 1921 г., когда началась отправка военнопленных в Советскую Россию на основе Соглашения о репатриации, в первом же эшелоне репатриантов оказались бывшие добровольцы антисоветских формирований.
Только за период с 16 по 25 марта через Барановичи проследовало, по данным второго отдела штаба военного министерства, 3135 человек военнопленных, среди которых оказалось 20 человек из числа интернированных антисоветских отрядов, которые сознательно перешли в категорию военнопленных, чтобы выбраться из Польши[556]. Процесс перехода интернированных в категорию военнопленных красноармейцев с целью выехать из лагерей на родину расширялся.
Решение военного министерства о регистрации желающих выехать из Польши вызвало переполох в свите Б. Савинкова. Он был растерян и срочно обратился к военному министру Польши с просьбой остановить процесс регистрации добровольцев-репатриантов:
№ 00813/1534
Варшава, 6 марта, 1921 г.
Господину военному министру
генерал-поручику Соснковскому
Определенное время тому назад в лагерях интернированных по распоряжению польских властей начата регистрация офицеров и солдат, желающих вернуться в Россию в случае заключения мира в Риге.
Регистрация ведется без предупреждения меня и моих ближайших помощников, которые стоят во главе интернированных частей, что привело к расколу в среде интернированных, усилило большевистскую агитацию. Прошу отдать распоряжение о прекращении таковой записи.
Б. Савинков.
В тот же день военному министру было отправлено обстоятельное послание за подписью Б. Савинкова, Д. Одинца и М. Росселевича, копию которого авторы переслали начальнику второго отдела штаба военного министерства полковнику Медзинскому. Одинец перечислил ряд явлений в польских лагерях, наличие которых члены РЭК считали несовместимыми со статусом бывших союзников польской армии. «Несмотря на многочисленные обещания облегчить режим нашим интернированным героям, которые бок о бок с братьями-поляками проливали свою кровь за общее благо; обещаний о конфинировании наших частей, закончились ничем; а режим не только не смягчен, но в некоторых лагерях стал еще суровее», – констатировали в первых строках своего послания лидеры РЭК. «Проволокой обведены не только лагеря извне, но и внутри поделены на клетки… что не позволяет интернированным переходить из одной части в другую»[557].
Как «особенно тяжелое» савинковцы охарактеризовали положение интернированных в лагерях Щепёрно и Остров-Ломжинский, где «коменданты держат их за каких-то разбойников, отбывающих наказание». В Острове-Ломжинском комендант лагеря не утвердил выдвинутого Одинцом нового начальника казачьей дивизии, после того как генерал Трусов подал в отставку. Польский комендант потребовал согласования новой кандидатуры с командованием военного округа. Кроме того, комендант подвергал цензуре не только письма и бумаги интернированных, но и распоряжения самого Б. Савинкова.
Члены РЭК признали в этом обращении, что польская администрация заботится о порядке, о содержании интернированных, столовых, мастерских и даже об обмундировании, но лишает людей самого главного – «необходимой свободы». Члены РЭК просили военное министерство увеличить число пропусков на выход из лагеря для офицеров и солдат[558]. Однако ожидаемых авторами последствий это обращение не получило.
