Дмитрий Ненадович - Бестолковые рассказы о бестолковости
Но безвыходных ситуаций не бывает. Выход есть всегда. Вступив в кратковременный преступный сговор с продажной (за бутылку) дежурной службой (причем, если в начале военной карьеры для дачи взятки вполне могла быть использована элементарная бутылка молока, то в дальнейшем крепость напитка имела тенденцию к быстрому росту), молодость взмывает ввысь над забором (над участком его наименее просматриваемым) и попадает тут же по своей еще неопытности, просто всем трепетным существом своим сразу же попадает в рачительные лапы представителя еще одного из подвидов изощренных душителей свободы — лица военнокомендантствующего в ближайшей округе. Мерзкое это лицо никогда и ни при каких обстоятельствах не ленилось. Очень уж оно было всегда работоспособным. Вот и сейчас терпеливо отлежало оно в засаде полноценную заводскую смену, спрятавшись за стоявшим сразу за забором мусорным баком и предварительно укрывшись найденным где-то неподалеку (по видимому — в соседнем же баке) старым грязным матрацем. На этом матраце-труженике в свое время, по видимому, было зачато не одно поколение защитников отечества, поэтому он тянулся ко всему военному и терпеливо сносил все издевательства со стороны лица военнокомендантствующего. По всем правилам военной маскировки этого бедолагу-матраца (который тоже не любил лениться) в зависимости от времени года все время чем-нибудь посыпали: то золотой осенней листвой, а то не всегда белым городским снегом. В весенне-летний период, пролеживающее на матраце туловище лица военнокомендантствующего от пытливого постороннего взгляда скрывала обычная армейская плащ-накидка. При этом на накидке, обычно служившей военным быстропромокающим плащом, как правило укладывался свежеснятый в соседнем Таврическом саду дерн. Так и валялось это замаскированное военно-комендантствующее лицо почти всю свою непростую и полную опасностей службу за забором этого строгого военного заведения. Справедливости ради надо отметить, что не в одном строго определенном месте зазаборного пространства любило оно леживать. Сильно не тупило оно. Занималось кое-какой аналитикой. И вычисляя изменения караванных путей миграции свободолюбивых обучаемых военных, иногда довольно удачно меняло это коварное военнокомендантствующее лицо места своей терпеливой лежки. Мужественно переносило лицо зной и холод. С достоинством выдерживало оно поразительную неаккуратность граждан, не утруждающих себя порой точными попаданиями отходами своей жизнедеятельности в гостеприимный створ мусорного бака. Молча утиралось оно, но не покидало никогда засадного места. И судьба временами награждала-таки военнокомендантствующего тушками захваченных врасплох неопытных первогодков. А уж когда наступал этот счастливый для каждого охотника миг! Из под мирно покоящегося в загаженной своей мусорности мятого жизнью бачка вдруг раздавались воинствующие гортанные крики. Неопытная жертва, как правило, застывала от неожиданности. А лапы лица военнокомендантствующего уже совершали свои мерзкие хватательно-задержательные движения, и начинался скандал. Когда же душераздирающие и вместе с тем радостные вопли удачливого охотника постепенно стихали, свободолюбивая молодость обычно подвергалась проникающе-содержательныму допросу с почти отеческой укоризной: «Вы, молдчелоек, в армии или кто? Вы вообще-то военный или где? Это при таком-то вот отвратительном поведении вы еще хочете стать офицером?!».
И в этот раз все происходит по приблизительно такому же сценарию. Дальнейшие события тоже не радуют разнообразием. Как всегда из молодости, и без того уже поруганной в своем стремлении к попранной свободе, тут же гнусно пытаются сформировать эталонный отрицательный пример для воспитания окружающих. Дабы неповадно им было. Окружающим этим. Обстановка вокруг молодости непрерывно накаляется. Вот уже и от дружественного вчера еще окружения тоже начинает веять могильным холодком неподдельной укоризны. Один за другим следуют внеочередные наряды на службу. Организуются дружественные в задушевности своей беседы в ходе наспех собранных комсомольских собраний. Сквозь приоткрытые двери собрания часто доносятся по-комсомольски строгие междометия: «Я, как и все мои товарищи!», «Заклеймить позором!», «В то время когда американский империализм стягивает кольцо своих баз…!», «Самовольная отлучка из расположения…», «Угроза обороноспособности страны…», «Предлагаю объявить строгий выговор!», «Единогласно!» Ну, в общем, непутевой этой молодостью вовсю начинает заниматься обычная военная «чрезвычайщина».
Здесь для непосвященного в дебри военных терминов читателя требуется дать необходимые пояснения. Вот, например, попадался уже нам такой термин специфический военный термин, как «наряд на службу». И многие, наверное, думают, что термин этот означает наряд на выполнение работ, как, например, на стройке. Наряд, который оформляется, положим, неким степенным и рассудительным бригадиром. Тот сядет себе на ступеньку строительного вагончика-бытовки, степенно почесывая под вспотевшей в труде подмышкой, покумекает и разложит все по полочкам: где цементу украсть, чем Петровича озадачить, чтобы к вечеру с тоски не напился, наказать ли Сидорова рублем за очередное его головотяпство (а чего его наказывать? Головотяпства от этого у Сидорова не убудет, а семейный бюджет пострадает — наказанными, в конце концов, окажутся еще не смышленые сидоровы дети) и всякое разное другое — много всяких разных проблем у бригадира на стройке. Поэтому подумает бригадир подумает, а затем, не покидая этого состояния, пересядет он за столик строительной своей душегубки и письменно так, обстоятельно, не на коленке как-нибудь, про все обо всем и всем расскажет. Расскажет о том, где и что завтра надо будет выкопать, столько выкопать и за какое время. Напишет бригадир и о том, что за десять минут до обеда Петровича необходимо приковать цепью к арматуре, торчащей из земли недалеко от пятого цеха и т. д. Это и есть настоящий наряд на работу. Не ленится бригадир думать и писать, несмотря на то, что и так много у него других проблем на этой хлопотной стройке.
Военноначальствующие же не любили никогда праздно умничать и заниматься всяческой бюрократией. С давних пор они привыкли делать все очень быстро, молниеносно просто, ну уж когда совсем, ну всякие вязко-склизкие препятствия перед ними возникают, тогда уж ладно, чуть замедлятся они и будут делать все просто стремглав. Стремглав для военноначальствующих — это уже просто отстой. Это как в анекдоте про черепаху, которую решившие выпить звери послали за водкой. Черепахи долго не было, а выпить зверям, видимо, очень сильно хотелось. Вот и стали звери в нетерпении своем нелестно о черепахе этой отзываться. А возмущенная черепаха пробираясь сквозь растущие неподалеку от зверского собрания кусты, злобно прошипела им: «А будете п…еть, вообще никуда не пойду!» Вот этого-то и старались никогда не допускать военноначальствующие. А поэтому-то содержание понятия «наряд на службу» очень сильно отличается от понятия «наряд на работу». И не только из-за высокой скорости принятия ими решений, а еще из-за их глубокой ненависти к бюрократии.
Трудов М. Вебера военноначальствующие, конечно же, не читали никогда. Они и не знали, например, что от бюрократии не один только вред всегда исходит. Не знали они в невежестве своем, что из бюрократии тоже можно выжать иногда какую-нибудь пользу. Ведь бюрократия предполагает изрядную долю бумаготворчества, а прежде чем что-нибудь написать (даже такую чушь, которую читатель сейчас пытается прочесть) необходимо хоть немножечко подумать, хотя бы совсем чуть-чуть. Но начальствующим военным, как правило, все это обычно очень чуждо. Даже когда надо совсем-то чуть-чуть. Нет, они уже давно убедились что это действо в большинстве случаев мешает их карьере. Поэтому это «чуть-чуть» им совершенно ни к чему. Ну просто как корове седло им это.
(Да, между нами, сообщу вам под очень большим секретом: не только М. Вебера не читали многие начальствующие военные. Только об этом — никому. Тс-с. Очень обижаются.
И как тут (потихоньку) не вспомнить старый анекдот:
Идет как-то один начальствующий военный и держит в руке книгу. Навстречу ему попадается другой начальствующий военный, и между ними завязывается следующий диалог:
— Что это ты такое несешь? Очертания какие-то знакомые…
— Да вот, решил книгу прикупить.
— Это зачем же ты такое придумал? К чему все это? — искренне удивился вопрошавший начальствующий военный. — У тебя ведь одна уже есть!)
Но вот, к примеру, ежели представить себе такую гипотетическую ситуацию: начальствующий военный решил наказать неначальствующего военного и пытается письменно сформулировать причины наказания, составить, так сказать, некое подобие обвинительного заключения. Вот сидит этот начальствующий, согнувшись, задумчиво грызет карандаш, затем вдруг вскидывается, по телу его проскакивает электрический заряд, он решительно подносит карандаш к листку бумаги, и… рука его в бессильной импотенции плавно опускается на стол, позвоночник принимает привычную сколиозную форму. Сидит он час, другой, а в голове его бродят одни и те же мысли или тех же мыслей жалкое подобие: «Так за что же я хотел наказать этого военного? А-а-а, он же чистил сапожищи свои вонючие в необорудованном для этого месте! Так, а почему же он так грубо попирал нашу строгую армейскую дисциплину? Не такой же он наглец-то на самом деле. Не успел еще им стать. Только ведь присягу принял. Радостный такой был. Видимо, все же куда-то он не успевал. Куда же мог не успевать он? Ах да! Построение же я тогда сдуру объявил дополнительное! А почему сдуру? Потому что шестое за день? Ну и что, этих военных надо ведь почаще собирать в организованную кучу. Собирать, чтобы непрерывно пересчитывать их и при этом непрерывно поучать этих обалдуев. Жизни совсем еще не знают они, сосунки эти. Вот такая у меня от этого тяжелая служба получается. А то ведь расползутся, сволочи, ужами по углам, кого же тогда поучать, на ком, спрашивается, оттачивать свое ораторское искусство? Погоди-ка, когда же я объявил это злополучное построение? По-моему, в 19.00. Да, точно, этот военный как раз из наряда по свиноферме пришел в грязных своих сапожищах. А тут — построение. А в строй в грязных сапогах нельзя. А место для чистки сапожищ на первом этаже. Так, а мы-то на пятом! Безвыходная ситуация сложилась для этого военного: в строй встанет в грязных сапогах — накажут, сбегает на первый этаж — опоздает на построение, все равно накажут. Вывернуться захотел. Уйти от наказания. Не тут-то было! Двадцать лет служу уже. У меня не проскочишь! Постой-ка, а что нам собственно мешает оборудовать места для чистки сапожищ на каждом этаже? Да вроде бы ничего. Но это ведь надо потрудиться, попотеть, так сказать: то выписать, это организовать, здесь проконтролировать. Ну а почему бы и нет? А оно мне надо? Мне что, за это звезду дадут? Вот, правду говорили ведь мне старшие о вреде всяческих никому не нужных раздумий в армии. Стоп, стоп, стоп. Даже интересно стало. Это же что уже в итоге получается? Что же это в конце-концов вырисовывается-то? Что я же, оказывается, еще и виноват в том, что эта сволочь не там свои облитые помоями сапоги почистила? Все, оказывается, в итоге из-за лени моей произошло?! А пошло оно все на…! До чего ведь додумался! К черту все эти дурные мысли! Пусть бегают и строятся. Здоровей будут. Тоже мне, умник нашелся. Вот ужо я накажу этого урода. Непременно накажу. И без всяких казенных бумажек. Нет, это просто возмутительно, куда этого военного ни попытаешься поцеловать, у него везде оказывается жопа. Вот и сейчас, казалось бы, нет его рядом, сволочи этой. А все равно ведь ввел, поганец, в душевное расстройство командира своего».
