Олег Шинин - Красные против белых. Спецслужбы в Гражданской войне 1917–1922
Вместе с тем указанные издания не свободны от политических шаблонов, в них отсутствует критический анализ, а отдельные из них грешат против исторической правды при рассмотрении, например, причин, масштабов и последствий массовых репрессий. В научной литературе концепция о роли ВЧК как необходимом инструменте защиты завоеваний революции не претерпела существенных изменений. Наоборот, наметилась тенденция приукрашивания работы чекистов в годы Гражданской войны, как противопоставление «кровавому периоду» 1930-х гг.
После ХХ съезда КПСС центр тяжести в изучении деятельности органов госбезопасности до Великой Отечественной войны сместился в основном в сторону исследования репрессий в отношении видных военных и государственных деятелей.
На данном этапе Белое движение и его спецслужбы по-прежнему оставались вне рамок самостоятельного исследовательского процесса. Вместе с тем советские исследователи не могли обойти стороной белогвардейские карательные органы при изучении большевистского подполья. Так, И.Ф. Плотников пишет о создании при правительстве А.В. Колчака органов контрразведки, политического сыска и милиции[30]. Другой советский историк – М.И. Стишов – в своем научном труде, выполненном на обширной источниковой базе, объективно отразил причины провалов многих подпольных организаций, вызванных, по его мнению, бдительностью сотрудников белогвардейских спецслужб[31].
Отдельные зарубежные исследователи, так же как их советские коллеги, белогвардейские спецслужбы рассматривали в рамках научных проблем, связанных с Гражданской войной в России. Одним из немногих зарубежных исследователей, кто обратился к контрразведке Белого движения, является французский историк Н.Г. Росс. Раскрывая различные стороны деятельности генерала П.Н. Врангеля (проведение военных операций, осуществление внешней и внутренней политики и т. д.), ученый акцентировал внимание на принятых главнокомандующим Русской армией мерах по контролю над контрразведкой со стороны правоохранительных органов, которые, по его мнению, способствовали оздоровлению обстановки в белогвардейских спецслужбах. В книге в описательной форме отражена борьба врангелевской контрразведки с большевистским подпольем[32].
Более значительный вклад зарубежные исследователи внесли в изучение истории советской политической системы и ее спецслужб.
С конца 1940-х гг. в связи с изменившейся ролью Советского Союза на международной арене в обстановке «холодной войны» в западной историографии СССР произошли существенные изменения. Правительство США, понимая необходимость подготовки кадров, пригодных на роль политических советников, выделило гранты государственным и частным университетам и колледжам, что дало толчок развитию программ по изучению России[33]. Произошел процесс синтеза различных направлений историографии СССР в самостоятельную отрасль, названную советологией.
Американские советологи сформулировали концепцию тоталитаризма[34], которая стала на многие годы методологической основой изучения советской истории.
Несмотря на существовавший политический нажим и незначительное количество доступных источников[35], в рамках тоталитарной концепции было подготовлено немало работ по советской истории[36].
Сторонники этой концепции утверждали, что захват большевиками власти был случайностью, результатом заговора, а удержание власти и победа в Гажданской войне объяснялись главным образом чрезвычайными мерами и «красным террором». По их мнению, хотя советский тоталитаризм достиг крайней формы при И.В. Сталине, его основа была заложена В.И. Лениным[37]. Сталинизм рассматривался как логическое продолжение революции и ленинской теоретической концепции и политической практики[38]. Например, американский историк Р. Дэниелс считал, что «большевистская революция отнюдь не должна была случиться, в действительности она была причудливой игрой случая». Он называл революцию «исторической аномалией»[39].
Господство тоталитарной школы (хотя она не была единой) продолжалось вплоть до конца шестидесятых годов. Существенное обновление историографии, как считает профессор Калифорнийского университета П. Кенез, почти не связано с событиями в Советском Союзе, оно было следствием брожения в западных обществах, прежде всего в США. Доминирующей чертой молодого поколения западных историков было неприятие так называемой тоталитарной концепции, разделяемой главным образом старшим поколением историков, сформировавшимся в 1940–1950-е гг.[40]
Историки-ревизионисты предложили отойти от рассмотрения российской истории 1930-х гг. как «революции сверху» и сосредоточиться на ней как «революции снизу». Р. Такер, С. Коэн, М. Левин[41] и другие исследователи акцентировали внимание на том, что понятие «тоталитаризм» является слишком общим для того, чтобы объяснить всю специфику советской истории. В своих работах[42] историки-ревизионисты отвергали тенденциозный традиционный подход, считая его плодом не исторического анализа, а порожденной «холодной войной» ненависти ко «всему левому» и в особенности к советской системе. Рассматривая революцию, историки-ревизионисты переместили центр внимания от политических лидеров, политики и идеологии к переживаниям, стремлениям и действиям рабочих, солдат и крестьян[43].
Гражданскую войну почти все из них считали тем событием, которое определило дальнейшее развитие: за время войны большевики привыкли прибегать к террору, к бюрократическим методам, привыкли подавлять оппозицию[44].
Что касается «основных движущих сил революции» – рабочих и крестьян, то исследователи считают, что после победы большевиков в октябре 1917 г. их правительство почти утратило поддержку рабочего класса, однако это не был полный разрыв между пролетариатом и большевиками[45]. Крестьяне, по утверждению О. Файджеса и некоторых других историков[46], после революций 1917 г. боялись реставрации старого порядка больше, чем большевиков, поэтому, пока существовало Белое движение и опасность реставрации, их оппозиция новой власти оставалась скрытой. Только после поражения белых крестьяне пошли на ряд антибольшевистских восстаний[47].
По утверждению западных историков[48], Гражданскую войну в действительности вели народы развалившейся Российской империи. Лидеры западных держав оказывали помощь своим российским друзьям – противникам большевиков, но она не была определяющей. Некоторые ученые считают, что на принятие решений Западом об интервенции повлияли финансовые или промышленные круги, другие объясняют интервенцию как итог решений политиков, которые плохо понимали происходившее в России, но питали неприязнь к коммунизму[49].
Не отрицая государственный террор в Советской России, западные авторы, прежде всего М. Левин и С. Коэн[50], писали с симпатией о большевизме и революции, указывая на базовые расхождения ленинского и сталинского периодов советской истории и считая сталинизм отклонением от правильного пути[51].
В настоящее время некоторые историки говорят о наступлении эпохи пост-ревизионизма и посттоталитаризма.
В рамках советологии исследования деятельности органов государственной безопасности, их роли и места в системе Советского государства заняли одно из важных мест[52].
Широко в зарубежной историографии дискутировался вопрос создания и правовых основ деятельности органов ВЧК. Так, в 1957 г. в Издательстве иностранной литературы вышла книга активного деятеля коммунистической партии США А.Л. Стронг «Эра Сталина», в которой она сделала заключение, что «именно Ленин при всей его приверженности к демократии учредил Чрезвычайную комиссию (Чека), чтобы расправиться с контрреволюцией, не прибегая к обычному законопорядку»[53]. С. Волин и Р. Слуссер[54] в свою очередь констатировали, что «действительные функции и полномочия ЧК стали ясными только с течением времени и скорее из практики, чем на основании закона»[55].
Об отсутствии контроля за деятельностью чекистских органов писал американский социолог А. Мейер в книге «Советская политическая система»: «ЧК номинально… несла ответственность перед Совнаркомом, но на деле она не подчинялась никому»[56].
Английский советолог – научный сотрудник Лондонской школы экономики и политических наук Р. Конквест – в книге «Советская полицейская система»[57] проводил мысль о незаконности самого факта принятия Совнаркомом решения об образовании ВЧК.
Р. Дикон в своей работе «История русской секретной службы» утверждал (однако не слишком аргументированно), что «ЧК находилась в привилегированной позиции, не будучи подчиненной какому-либо министру или министерству, и была подотчетна непосредственно Советскому правительству. Это давало Дзержинскому высшую власть. Дзержинский жестко контролировал все отделы ЧК и руководил ими как диктатор…»[58]
