Артем Драбкин - Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»
— Как вы относились к политработникам?
— Считаю, что они были нужны. Ведь нужно было многое разъяснять людям, мобилизовывать воинов для выполнения боевых задач. Я, например, тоже участвовал в этом, так как я был комсоргом нашей роты. Политработа была особенно нужна в период подготовки к наступлению. Помню, перед наступлением на Берлин по траншеям носили знамя дивизии и полков. Проводили митинги с целованием знамен, где бойцы клялись добить фашистов… Конечно, в атаку политработники высшего звена не ходили, но ведь это и не входило в их обязанности. Почему их могли не любить? Потому что они строго спрашивали, за их требовательность и строгие меры к трусам и различного рода нарушителям. Политработники нужны и в военное, и в мирное время. Ведь нужно кому-то заниматься и дисциплиной, воспитанием солдат.
— Вы сталкивались с «особистами»?
— На фронте практически нет, кроме того случая, когда у нас арестовали разведчика, побывавшего в плену. К нам претензий никаких не было, поэтому они у нас даже и не появлялись. Показательных расстрелов я тоже не видел. Единственный раз мы присутствовали в городе Красноармейске, сейчас Волнянск, на Запорожье, при показательной казни предателя.
— Расскажите, как вы на фронте встретились со своим братом.
— Это одно из самых ярких моих воспоминаний о войне. Мой старший брат окончил артиллерийское училище и встретил войну лейтенантом в Молдавии. Мы с ним регулярно переписывались, но не виделись с 1939 года. Конечно, нам очень хотелось увидеться, но как нам было узнать, где воюют наши части? Ведь цензура вычеркивала в письмах любые географические названия. Тогда он загадал мне в письме такую загадку: «Мы сейчас находимся у города, первую часть названия которого любит полмира, а вторую — весь мир». Общими усилиями догадались, что это Херсон… Так мы поняли, что воюем где-то рядом. Потом я ему в письме написал так: «Наша мама живет на той же улице, но в доме номер 8, кв. 27», а в следующем письме пояснил, что номер дома — это номер армии, а номер квартиры — это номер дивизии. Так получилось, что его 295-я дивизия сменяла нашу дивизию на Шерпенском плацдарме, но свидеться там нам не удалось. А в январе 1945-го на Магнушевском плацдарме, перед заданием, меня вдруг срочно вызвал начальник разведки. Захожу к нему в блиндаж, а там сидит мой брат. Оказалось, что наши дивизии стояли рядом и он меня разыскал. Радость, конечно, была большая. Мне дали два дня отдыха, и это время я провел у брата. Потом наши дивизии наступали параллельно, вместе брали Берлин, но увидеться следующий раз с братом мне удалось только через 6 лет…
— Как к вам относилось гражданское население в Польше и Германии?
— Поляки относились к нам очень хорошо. Так как тылы за нами часто не успевали и мы оставались, что называется, на «подножном корму», поэтому часто нам приходилось есть то, чем нас покормят мирные жители. Прекрасные воспоминания у меня остались об одном случае, когда наша разведрота оказалась в одном маленьком городке. Встречали нас там прекрасно, всех солдат приглашали в гости. Меня с несколькими товарищами пригласил к себе хозяин ресторанчика. Накрыл хороший стол, много говорили, потом меня пригласила танцевать его дочка. Только ушли оттуда, нас сразу приглашают снова в гости. И везде разговоры, особенно их интересовало, оккупируем ли мы Польшу, будут ли организовываться колхозы. Причем их запугали, что в колхозах все общее, начиная от земли и заканчивая женами… Мы, конечно, по мере сил успокаивали их. Там еще был один забавный эпизод: когда начались песни, а поляки, чтобы сделать нам приятное, спели несколько наших песен, то я решил их удивить. Еще в школе я дружил с двумя братьями-поляками и у них выучил польский гимн. Так, когда я его пел, а там есть такие слова: «земли вольски до польски», то поляки спели «земли польски до русски» и хитро смотрят на меня. Но я им твердо сказал: «Не надо! Мы пришли вас освобождать, а не землю вашу захватывать»… И такие теплые встречи были везде. В спину нам не стреляли. Был, правда, интересный случай. На пути к Варшаве группа разведчиков шла по дороге среди поля спелой ржи. Вдруг раздался выстрел. Мы моментально сориентировались и открыли огонь из автоматов. Почти сразу раздался крик, и поднимается молодой парень лет 18 с поднятыми руками. Просто чудо, как мы в него не попали. И что оказалось. Он нашел какую-то обожженную немецкую винтовку и решил проверить, можно ли стрелять из нее. Закрепил ее как-то на земле, привязал веревку к спусковому крючку и дернул. А тут мы шли… Пока разбирались, из села прибежали какие-то люди, ударили пару раз парнишку и бросились перед нами на колени: «Не убивайте! Пощадите!» Родители его оказались, сразу пригласили нас в гости. Мы и сами все поняли и убивать его не собирались, но они нам потом сказали, что немцы на нашем месте его непременно расстреляли бы.
— А немцы?
— Они нас очень сильно боялись. Помню даже, в одном немецком городке хозяйка квартиры, где мы были на постое, вдруг начала ощупывать мою голову, а потом спросила: «А где ваши рога?» Посмеялись потом, конечно, но какая у них была пропаганда, что культурные люди поверили, будто русские это не люди, а дикари и звери с рогами… Немцы прекрасно понимали и понимают до сих пор, что у нас есть право на месть… Когда войска только подходили к Германии, то всеобщий настрой был такой: «Ну, сейчас мы отомстим!» У любого из нас были личные мотивы для мести. Да и пропаганда наша очень старалась, например, знаменитые выступления Ильи Эренбурга: «Кровь за кровь! Смерть за смерть!» А уж чего мы насмотрелись… Они же старались оставить после себя выжженную, неживую землю. Хотели уничтожить все, что только можно. Население или угоняли, или уничтожали… В одном месте я видел такую картину, они, видно, не успевали угнать большое стадо скота: на лугу лежали расстрелянные примерно 500 коров…
Когда наши войска только вошли в Германию, мы добивали окруженную группировку в Познани. Поэтому о том, что там творилось, могу только догадываться, но когда нас перебросили из Польши в Германию, то первый немецкий городок, который мы увидели, был сожжен дотла… Но это быстро прекратили. Вышли очень суровые приказы, по которым любые виды мщения, будь то убийство, насилие или поджог, карались расстрелом. Лично мне таких случаев наблюдать не довелось, но порядок в войсках навели очень быстро. Никому из нас, прошедших через тяжелейшие бои и испытания, за пару шагов до Победы не хотелось быть расстрелянным своими же.
В последнее время стали говорить о поголовном насилии и грабежах. Не было такого! Отдельные случаи, конечно, были, не сомневаюсь, но чтобы это было массово.
Ерунда! Немки нам и так сами «давали», соскучились они по мужикам. Был такой забавный случай: в одном городке искали сено для наших обозных лошадей. Заходят ребята в дом, пытаются объяснить хозяйке, что нам нужно, а хозяйка не понимает и ее аж «трусит» от страха. Тогда подвели ее к заготовленному во дворе сену и показывают жестами: «Возьмем, мол, немного сена». Она, бедная, поняла все по-своему: легла на это сено и подняла юбку…
После войны я некоторое время продолжал служить в Германии и должен сказать, что отношения с немцами постепенно наладились, я бы даже назвал их хорошими. Многие солдаты и офицеры встречались с немками, даже жили у них на квартирах. Некоторые хотели жениться на них, но это, конечно, было тогда невозможно. Злости у нас на них не было, тем более что они ясно понимали, что натворили, что мы победители, и старались вести себя так, чтобы нас не обидеть.
— На что-то обратили внимание за границей?
— Конечно, разница в уровне жизни сразу бросилась в глаза. Порядок, уровень хозяйствования, который был несравним с нашим. Помню, в одном местечке зашли мы в свинарник. Деревянные полы с небольшим уклоном, специальные кюветы для стока нечистот и, соответственно, чистота, хотя немцев там уже не было. Разве можно это было сравнить с нашими свинарниками? Запомнилось еще, что почти в каждом доме было много «закруток», а у нас тогда этого еще не было. Но в Берлине было все наоборот, еды не хватало, и голодные немцы часто просили у нас что-нибудь из продуктов.
— Вы отправляли посылки домой?
— Я отправил одну посылку, уже из Берлина. Наша рота захватила как-то склад с тюками материалов, и старшина выдал каждому из нас по «отрезу», но это было официально разрешено. И после войны пару посылок с материалом отправлял. Злоупотреблять этим могли только те, у кого были возможности и транспорт. Ходили слухи, что наш командир дивизии отправил «богатства» в Союз вместе с ППЖ, но мы этого не видели и не интересовались этим.
— Ваше отношение к женщинам на войне.
